Моя сестра Фаина Раневская. Жизнь, рассказанная ею самой - Изабелла Аллен-Фельдман

Nicolas был у следователя. Говорит, что тот настроен благодушно, даже чаем угощал. Интересовался знакомыми реставраторами Nicolas. Пока что Nicolas не разрешили никуда уезжать, а ему как раз подошел срок ехать в Смоленскую область к своему деловому партнеру.

On doit dire le bien du bien[124]. Этому правилу я следую всю свою жизнь и стараюсь во всем находить что-то хорошее. Здешняя жизнь настолько спокойна, что я порой, отправляясь в магазин, забываю запереть дверь. И открываю на звонок или стук, не интересуясь, кто это пришел. Подобного поведения совершенно невозможно представить в Париже, не говоря уже о Марокко или Турции. Сестра смеялась, когда я заводила разговор о спокойствии жизни, и советовала мне прогуляться в Марьину рощу. Я уговорила Nicolas стать моим гидом по этому зловещему району и была крайне разочарована, не найдя в нем ничего зловещего. Обычные дома, обычные дворы, обычные люди. Никто не крался за нами, никто не задирал нас и не угрожал нам. Но гулять там скучно, мне больше по душе бульвары и тихие переулки в центральной части Москвы.

Сестра уехала «в ссылку» (так она назвала эти гастроли), и я сразу же начала скучать по ней. Занимаюсь домашними делами, гуляю, хожу в гости, но тоска не оставляет меня. Сестра попросила наших друзей «опекать» меня, они ежедневно звонят и интересуются, не надо ли мне чего. Лида, если она вечером дома, непременно приглашает меня «на телевизор». Я не чувствую себя одинокой, брошенной, но скучаю, сильно скучаю. Кто только придумал эти противные гастроли? Если бы театр уехал в Крым или еще в какое-то курортное место, то я могла бы поехать вместе с сестрой. Но на Урале мне делать нечего.

С удовольствием играю роль гостеприимной хозяйки, приглашая к себе Nicolas. Устраиваю нечто вроде маленьких приемов на две персоны. Готовиться к приемам мне помогает Нюра. Я пыталась научить ее готовить soupe à l'oignon, но у Нюры никак не получается правильно пожарить лук, она вечно его пережаривает. Ничего, умение приходит с опытом.

Таксист наотрез отказался поднять на второй этаж коробку с купленным мною сервизом, но рубль (всего один рубль!) заставил его смягчиться. Il n’y a rien de plus eloquent que l’argent comptant[125]. Изрядно намучилась, разрезая шпагат, оказавшийся очень крепким, но справилась и теперь наслаждаюсь видом нового сервиза. Разрозненные остатки (чуть было не написала – останки) трех старых сервизов сложила в коробку и поставила в угол – пусть сестра по возвращении решит, что с ними надо делать, оставить или отдать кому-то. Главное, ничего без нее не выбрасывать, иначе эта выброшенная вещь непременно окажется или самой любимой, или чьим-то памятным подарком. Я уже дважды обжигалась, больше не хочу. Странная особенность – стоит мне выбросить что-то, что кажется мне достойным выбрасывания, как я нарываюсь на гневную отповедь. Нюра, впадая в уборочный раж (часто бывает такое), выбрасывает много чего, но сестра ни разу ее за это не упрекнула. Напротив, может даже похвалить: «Молодец, Нюра, избавительница ты наша!» Нюра, значит, избавительница, а я – преступница. C'est la vie…[126]

Неожиданно придумала пьесу, сюжет. В старый дом, где много старых вещей, оставшихся еще от прежних хозяев, въезжают новые жильцы. Они собирают все старье и хотят его выбросить, но среди всего прочего находят дневник прежней хозяйки дома. Читают его и понимают, что все эти вещи не хлам, а чья-то жизнь, что с ними связано многое. По моему замыслу, выдержки из дневника (а их будет много) станет зачитывать прежняя хозяйка. Я видела такой эффект – свет на сцене постепенно гаснет, только сбоку появляется светлое пятно, там стоит или сидит (неважно) умерший человек и читает свои письма. По-моему, замысел хорош, расскажу его сестре. Думаю, что ее заинтересует роль прежней хозяйки дома. У сестры много знакомых драматургов, уж кому-то мой сюжет непременно придется по душе. Никогда не придумывала сюжетов, но вдруг! Вот что значит жить в мире искусств! Окружение пробуждает во мне скрытые таланты! Жаль, что эти таланты (если они вообще существуют) не пробудились до сих пор, но mieux vaut tard que jamais[127].

Nicolas сказали, что он будет свидетелем, а не обвиняемым, и разрешили выезжать, куда ему вздумается. Единственное, что от него требуется, это явиться на суд, если это понадобится. Но повестку присылают заранее, а Nicolas больше чем на два-три дня никогда не уезжает. Мы отпраздновали «амнистию» Nicolas скромным обедом в скромном ресторане. Было очень весело.

Звонила из Свердловска сестра. Напугала меня изрядно.

– Я подвернула ногу, – стонала она голосом, полным страдания. – Адская боль, ни шагу не могу ступить без крика. Местные врачи рекомендуют холод, но этот холод помогает мне как мертвому припарки. Ходить не могу, играть не могу, такая беда, такая беда…

– Давай я приеду и стану ухаживать за тобой! – предложила я. – Сколько едет поезд до Свердловска?

– Сиди дома! – велела сестра. – Я сама приеду. Кому я нужна на гастролях с больной ногой? Разве что в качестве декорации? Мне уже поехали покупать билет.

– Я тебя встречу! – сказала я. – Попросим носильщиков, и они довезут тебя до такси на тележке!

Предложила я от чистого сердца: если человеку трудно ходить, то разве это плохой выход?

– Что ты несешь? – возмутилась сестра. – Не хватало еще, чтобы меня везли на тележке носильщики! Я тебе что – чемодан! И вообще меня встретит Нина, я с ней уже договорилась. Ты лучше позаботься о том, чтобы дома было что поесть. Поезд едет сутки с гаком, а ты же знаешь, что я не могу есть в поездах. Мой желудок не приспособлен к вагонной еде.

Спустя час сестра позвонила снова.

– Не вздумай беспокоиться, – сказала она обычным своим голосом, без какой-либо примеси страдания. – Я действительно подвернула ногу, но это такой пустяк, что на него не стоило бы обращать внимания, если бы не эти безумные гастроли. Надо уметь извлекать пользу из всего происходящего. Разве не этому учил нас отец? Я извлекла пользу – притворилась, что не могу ступать на ногу, и меня отпустили домой. Не было счастья, да несчастье помогло.

На всякий случай (я же не знаю, кто кому о чем доносит) рассказываю всем о «великом несчастье», постигшем мою сестру. Исключение сделала только для Ниночки (ей обо всем сказала сестра) и для Норочки (знаю, что она никому не расскажет ничего такого, что могло бы повредить сестре). Светлана, узнав о вывихе, притащила для сестры костыли. Еле упросила забрать их обратно. В.Ф. обещал устроить сестре консультацию у «самого Георгия Степановича». Интересно, сможет ли Георгий Степанович (судя по тону В.Ф., это весьма известный и сведущий в своем деле профессор) разоблачить обман сестры? Наверное, сможет, лучше ему не показываться.