Боги и люди - Эдвард Радзинский

– Именно так, – усмехнулся Христенек, показывая сей усмешкой, что Рибас лжет.

– Как по-вашему, господин Рибас, – продолжала Екатерина, – почему граф не исполнил нашего предписания: не потребовал немедля выдачи самозванки у сенатора рагузского?

– Со всей рабской верностью могу сказать, матушка государыня: не было у него такой возможности. Уплыла она из Рагузы, когда письмо от Вашего величества он получил. Но, не щадя ни живота, ни доброго имени, действовал Его сиятельство, чтоб всклепавшую на себя чужое имя захватить и в Россию доставить. Только об этом и мыслил.

И опять Христенек улыбнулся и показал императрице, что Рибас лжет.

– Отпусти их, матушка, не мучай.

Через потайную дверь в стене в кабинете появился сам фаворит. Екатерина улыбнулась Потемкину и благосклонно обратилась к посланцам:

– Идите с Богом… Отдыхайте после дороги…

– Изменник Алешка, – сказал Потемкин, когда они остались одни, – и весь их корень проклятый лгущий. А как понял, что не получится, что она самозванка всего лишь, только тогда предать ее тебе решился. Но подло – любовью сначала натешился. А потом, как последнюю девку…

– Она и есть последняя девка, беспутная да наглая, – ласково прервала Екатерина. – А граф есть человек, нам преданный. Опять ты позабыл мою просьбу. Главную. Никогда ни в чем не стараться вредить Орловым в моих мыслях. Они мне друзья, и я с ними не расстанусь. Это я сказала тебе, когда ты в мои покои в первый раз вошел, и сейчас повторяю. Умен будешь – нравоучение примешь.

– И ты позволишь ему то, ради чего он все это придумал? В Петербург пожаловать? С Гришкой опять соединиться да со всей проклятой семейкой?

– К сожалению, нынче у нас нет возможности разрешить графу покинуть Ливорно.

Потемкин усмехнулся, но улыбка тотчас исчезла, ибо Екатерина продолжила:

– Но в дальнейшем. в самом скором времени, когда начнутся торжества по поводу мира с турками, я буду ждать его в России. Я надеюсь отметить по заслугам подвиги графа в войне. Я даже составила список. – И она подняла со стола бумагу и стала медленно читать, глядя на Потемкина: – «В день торжеств граф получит прозванье Чесменского, серебряный сервиз, 60 тысяч рублей, в Царском Селе в его честь мы воздвигнем памятник из цельного мрамора, а на седьмой версте от Санкт-Петербурга в память чесменской его победы – церковь Иоанна Предтечи и дворец в азиатском вкусе… Ибо много ковал он нашу победу. Да к тому ж, не жалея своего честного имени, с врагом нашим, Пугачевым в юбке боролся». У тебя нет возражений, Ваше сиятельство?

– Нет, – яростно ответил Потемкин.

И только тогда она усмехнулась благодетельной своей улыбкой и добавила:

– Жаль, что после торжеств драгоценное здоровье графа не позволит ему более находиться на нашей службе и оставаться в Санкт-Петербурге.

Потемкин улыбнулся.

– Помни, мой друг, правило: хвалить надо громко, а ругать тихо.

– А этот Христенек… который всю правду открыл. – начал Потемкин. – Человек он верный.

– Мой друг, слуга, рассказавший правду про своего господина, не именуется верным. Именуется доносчиком, да к тому же еще дураком. Ибо говорил он тебе ту правду, которую его государыня услышать совсем не хотела. А доносчик да дурак именуется словом «опасный». Так что отправь его назад к графу в Ливорно с моим письмом. Я постараюсь, чтобы граф о нем позаботился. А вот второго. Как его зовут?

– Рибас, Ваше величество, – произнес неслышно появившийся в комнате князь Вяземский.

– Вот тебе я его и рекомендую, голубчик, – ласково улыбнулась Екатерина фавориту.

Потемкин удалился так же внезапно и незаметно, как вошел: доверенные люди в этом кабинете не появлялись, а возникали.

– Я отдал необходимые распоряжения, матушка, – сказал Вяземский. – Кронштадт готов к встрече эскадры. Следствие по делу женщины я думаю поручить Александру Михайловичу Голицыну. Он человек, может, и не блестящий, да исполнительный.

– Ох, от блестящих мы с тобой, Александр Алексеевич, много натерпелись. Так что запиши: «Рибас. Определить в Кадетский корпус и поручить воспитание Алексея Бобринского, ибо к деликатным делам большие способности имеет».

Граф Алексей Бобринский – незаконный сын императрицы от Григория Орлова. В это время графу было тринадцать лет.

– А теперь проси князя Александра Михайловича.

В кабинет вошел князь Александр Михайлович Голицын, генерал-губернатор Санкт-Петербурга.

Екатерина указала на баул принцессы, стоявший поодаль на мраморном столике.

– Здесь бумаги всклепавшей на себя чужое имя, захваченные благодаря неусыпным стараниям и отваге графа Алексея Григорьевича. Добросовестно изучи их, князь.

– Все как велишь, матушка, рабу своему, – поклонился князь.

– Имя графа часто будет мелькать в речах этой беспутной женщины. Так что с выбором записывай. Ибо все, что делал граф, он делал по нашему повелению, и непосвященным сие понять трудно…

И снова князь молча поклонился.

– С нею в сговоре находились поляки конфедератские, – продолжала Екатерина. – Радзивилл-князь, Огинский-гетман. Сие нам хорошо известно. Но тебе должно быть также известно, что князь Радзивилл и Огинский-гетман примирились нынче с нашим другом польским королем. И по последним нашим сведениям и к радости нашей, князь Карл явился из Венеции с повинной в Польшу, и поместья ему вернули. И про венецианское удальство его с радостью забыли. И вспоминать более не желаем. Так что поляков, с ней задержанных, допрашивай без рвения. Но главное. главное, князь, это выяснить: кто она? Была ли с кем в России связана? Все донесения о том, что расскажет на следствии известная женщина, немедля направить с нарочным к нам в Москву.

Екатерина осталась одна в кабинете.

«Мы придаем этому делу особое значение, как и всему, что касается монаршей власти. Идея самодержавия Божьей милостью есть величайшая идея нашего времени, нуждающаяся в постоянном бережении. Весь мир, все, что окружает нас сегодня, должно служить этой идее. И в том числе я сама. Что такое костюм государя? Это золото, драгоценности? Что наши дворцы? Блеск мундиров гвардии, картины из жизни богов и героев, золотые ливреи слуг, тысячи зеркал и свечей? Все это служит сей идее. Все это говорит: здесь, рядом с вами – Олимп, обиталище богов. Наше искусство должно быть светлым, возвышенным. Ибо люди должны радоваться, что совсем рядом с ними живут боги. И хотя я сама так устаю от этого блеска, но, Божьей милостью императрица, охраняющая идею, я должна заботиться о ней. Да, в тягость – убирать волосы, одеваться в присутствии множества посторонних мужчин, но что делать? Я каждый день обязана дарить подданным эту выставку богоподобия. Да, мне куда милее отдаваться втайне прихотям своего сердца, но я не могу лишать подданных радости узнавать об этом. Все, что касается особы монарха, прекрасно и священно. Ибо все, к чему прикасается монарх, немедля становится милостью Божьей. И его фавориты тоже. И, как Божьи дела, они не могут быть ни предметом зависти, ни обсуждения, но только восхищения. Ибо другая высшая цель – верноподданничество. Верноподданничество – вот похвала и добродетель гражданина! Вот почему всякое присвоение царского имени есть величайшее преступление против главной идеи времени».