Грешная женщина - Анатолий Афанасьев

— Если Елизара опасаешься, — сказала Пупырышек, — то совершенно напрасно. Ему на меня давно наплевать как на женщину. И потом, я проскользну незаметно, переодевшись монашкой. Чего тянуть, дорогой? И так сколько тянем. Все равно же этим закончим.

Губин ответил, что согласен на безумство, зачем бы иначе звонил, но предложил отложить свидание денька на три, потому что пока никак не удается остановить кровотечение.

— С кровушкой-то, с кровушкой, — возбудилась Тина, как раз приятнее. Ну как же ты не понимаешь, дурачок мой желанный!

На ужин Миша отварил картошки и вывалил в кастрюлю две банки тушенки. Сытное варево запил двумя стаканами крепкого чая с медом и рано лег спать.

Утром, выполняя перед зеркалом комплекс дыхательных упражнений, решил, что ждать дальше не имеет смысла. Тело подчинялось достаточно, чтобы свести небольшие, несложные счеты.

В двенадцатом часу утра он вошел в приемное отделение 57-й больницы. За канцелярским столиком, над которым висела табличка «Справки», сидела женщина, похожая на мужчину-вахтера. Перед ней лежала раскрытая бухгалтерская книга. В ней она легко обнаружила фамилию Михайлова. Он находился в пятом боксе.

— Почему в боксе? — спросил Миша Губин. — Он что, совсем плох?

— Я откуда знаю, — ответила женщина-вахтер. — У врача поинтересуйтесь.

У входа на этаж Губина попытался остановить какой-то пожилой шибздик в синем, заляпанном краской халате.

— У нас обход. Не понимаешь, что ли, а лезешь?

Миша сунул в заскорузлую лапу стольник — и прошел.

Боксы он разыскал чутьем, они были расположены в самом конце длинного коридора и отделены от общих палат каменной лесенкой с железными перильцами. Три двери, и за одной из них прятался враг. Миша Губин собирался действовать по обстановке. Увидеть, прыгнуть — и ребром ладони по кадыку. Не смертельно, для тишины. Чтобы можно было спокойно поговорить. Если в комнате Алеша не один, это осложнит дело, но не сильно. Губин не допускал и мысли, что в вонючей больничой палате, да и во всем этом здании ему может встретиться сколь-нибудь серьезное препятствие.

В узкой, в форме пенала, комнатенке, подобной белому гробу, Алеша лежал один, но вид у него был ужасен. Несколько мгновений понадобилось Губину, чтобы признать в синюшной кукле, запеленутой в тугой кокон, своего лютого, насмешливого, стремительного обидчика. Эти утраченные мгновения затормозили цикл атаки. Алеша не спал, его глаза на безбровом и безгубом лице были повернуты к дверям, и в отличие от Губина он сразу узнал врага.

— Пришел добить? — спросил он утвердительно. — Долго же собирался. Будешь душить или перышком? Давай действуй, а то скоро врач придет. Сделай милость, освободи от земных хлопот.

Губин прикрыл дверь, шагнул вперед и навис над жертвой. Ему нужно было увидеть отчаяние в глазах жертвы, иначе они не поквитаются.

— Нет, — сказал Алеша, — потехи не будет. И не надейся.

Губин был воином, но к людям относился, как к мусору. Большинство из них соответствовало его представлению. Редко он ошибался, но ошибки приводили его в замешательство. Холодное достоинство, которое излучал нелепый марлевый кокон с блестящими глазами, его озадачило.

— Куда спешишь? — спросил он. — Оттуда возврата нету. Там уже не популяешь из револьверчика в безоружного.

— Не отвлекайся, — бесцветные губы Алеши чуть порозовели. — Хочешь языком почесать, приходи в другой раз.

— Другого раза не будет.

— Щенок, — усмехнулся Алеша. — Какой же ты самоуверенный, поганый, безродный щенок. Жалею, что не взял тогда немного правее.

Если он рассчитывал разозлить Губина, то достиг обратного результата. С опозданием Миша Губин осознал, что препятствие, которого не ожидал встретить, уже возникло и преодолеть его будет не просто. Препятствием оказалась не чужая сила, а чумовое состояние жертвы, как бы упоенно стремящейся на заклание. Он присел на краешек кровати, небрежно передвинув марлевый кокон к стенке, при этом в коконе что-то мокро хлюпнуло.

— Тебе что же, так не терпится подохнуть?

— Подохнешь ты, собака, — объяснил Алеша. — Такие, как я, уходят лунной тропой.

Точно светом озарило утомленный мозг воина. Пароль был произнесен. Или этот подлый стрелок коварен, как дьявол, и ведет хитроумную схватку за свою подлую душонку, или он брат ему, и тогда выходит, Губин пришел убить брата своего. Следовало немедленно разгадать эту загадку. Губин ощутил свирепое головокружение с цветными кругами в глазах, и правый бок накалился. Времени, конечно, у него было в обрез.

— Ты не трус, вижу, — заговорил он с неожиданно миролюбивой интонацией. — Скажи, из-за чего рисковал? Неужто из-за сопливой девчонки?

— Тебя Елизар что, побеседовать со мной послал? Да я срать хотел на всю вашу кодлу. Уж поверь, на твоем месте я бы не медлил. Или ручонки дрожат?

Свой крохотный шанс уцелеть Алеша терпеливо раскручивал в одну сторону, преодолевая большую истому рассудка. Что Губин ему брат, он понял раньше его, но что это меняло? Мало ли кто кому брат, а кто сват. За долгие лагерные годы он нагляделся всякого и видел, как не только брат в охотку мочил брата за пачку сигарет, за миску гнилой похлебки, но и мать остервенело топила в сортирном очке своего визгливого птенца, если тот становился ей слишком большой обузой. Но в отличие от Губина Алеша не проникся к человечьему роду черным, нутряным презрением, и спас его сердце от тьмы незабвенный товарищ Федор Кузмич. Он ему показал, какой бывает человек, когда с него спадает лихо земной суеты.

Под дверью началось движение, раздались голоса, и в бокс в сопровождении медсестры быстрым шагом влетел врач, которого звали Петр Устинович, — бойкий и настырный человек лет сорока. Увидя пришельца на кровати больного, он сразу разбух неправдоподобным гневом.

— Что это значит? Кто пропустил?! — оборотился он к растерявшейся девушке в белом халате с размалеванным, смазливым личиком.

— Они же проныривают, разве уследишь, — жалобно залепетала девушка. Миша Губин уже отступил к окну, прикинув с сожалением, что придется вырубать не только шумного детину-врача, но и хлипкую девицу, а в болезненном состоянии он мог не рассчитать и изувечить пигалицу. Он избегал калечить девиц, которые пищат такими голосишками, будто их из материнского чрева извлекли с прищемленным пупком.

— Оставьте его, — немощно попросил Алеша. — Оставьте на пять минут, доктор!

Петр Устинович перевел сердитый взгляд с Алеши на Мишу Губина.

— Вы разве не понимаете, что ему нельзя волноваться?

— Понимаю, — сказал Губин. Но…

— Никаких «но»!.. А вам, милочка, я скоро все равно влеплю выговор. На вашем дежурстве вечно проходной двор. Больного в перевязочную. Вы меня слышите?

— Слышу, Петр Устинович.

Доктор снова обратился к Губину, но видно было, что смягчился:

— Ваш… Кстати, кто он вам?

— Племянник, — сказал Губин.

— Так вот, ваш племянник всего лишь вторые сутки в сознании после тяжелейшей комы. Как можно это не понимать? Светские визиты ему совершенно противопоказаны. И вы тоже, Михайлов… Я, разумеется, рад за вас, но хорохориться пока рановато. Подождем денька три, тогда видно будет.

— Вы не совсем правы, доктор, — отозвался Алеша. — Он сам тяжело болен. Но лечится исключительно мочой. Полведра в день — и никакой язвы. Но своей ему не хватает. Вот и приходится… Где твой горшок, Михаил?

Он все-таки издевается надо мной, подумал Губин. Пора кончать эту комедию. Он отчетливо видел три точки: солнечное сплетение мудилы-врача, хрупкую шейку медсестры и глянцево-восковую височную часть остроумца. Чтобы поразить эти три цели, ему понадобится секунда. Губин глубоко, как на тренировке, вздохнул и на выдохе пошел в наклон, одновременно перенося тяжесть тела на левую ногу. Но это было его последнее осмысленное движение. При резком развороте что-то хрустнуло в ране, огненная боль распластала череп. В забытьи, как на качелях, Губин ткнулся лбом в линолеум. Он ненадолго отключился, но слышал все, что происходило над ним, хотя звуки доносились точно из-за ватной завесы.

— Что такое?! — завопил мудила-врач. — Что с ним? Да помогите же, сестра!

— Ничего страшного, доктор, — успокоил Алеша. — Он эпилептик. Всегда так реагирует на красивых женщин.

Губин почувствовал, как чьи-то руки тянут его вверх, злобно ворохнулся и сел, прислонясь спиной к батарее. Комната малость подрыгалась и утвердилась в прежнем виде. Боль из головы спустилась под ребра. Это было преодолимо.

— Извините, — виновато посмотрел на врача. — Низкое давление. Уже все прошло.

— Прямо детский сад какой-то! — распсиховался Петр Устинович окончательно. — Нам надо за вредность платить, как шахтерам. Если больны, зачем же, прошу прощения, приперлись? Устраивали бы припадки дома. И мочи тут у нас лишней нету.

— Это негуманно, доктор, — укорил его Алеша.

Что-то еще пробормотав себе под нос, Петр Устинович развернулся и строевым шагом покинул палату. Сестра потянулась за ним.