Краткая история стран Балтии - Андрейс Плаканс

опасной для народов Балтийского побережья. Вначале петербургское правительство старалось действовать на побережье осторожно, видя в особенностях некую модель вестернизации, но при этом оно испытывало разочарование поводу чересчур успешного противостояния региональных властителей — знатных балтийских немцев — реформаторским усилиям царя, прежде всего Александра I. В период 1816–1819 гг. Александр прибегал и к увещеваниям, и к давлению на балтийское немецкое дворянство Эстляндии, Лифляндии и Курляндии, принуждая его к освобождению крепостных крестьян; то есть к осуществлению столь важной реформы, что она стала возможной для проведения в большей части России (а также остальной части побережья) только спустя 40 лет. Пока же так называемые балтийские губернии — Эстония, Лифляндия, Курляндия — не демонстрировали никаких революционных намерений. С другой стороны, правительство с недоверием смотрело на ополяченных магнатов и литовское дворянство после разделов Польши. С точки зрения правительства, такое отношение было правильным в свете мощного восстания против царской власти на землях Польши и Литвы в 1830 г. Это восстание стало серьезным вызовом для балтийских немецких рыцарств, с которым они прежде не сталкивались. Для достижения своих целей они предпочитали действовать хитростью и использовать влияние при дворе. Ответом петербургского правительства на эти события послужило усиление и ужесточение контроля в Литве (и Латгалии), а это означало, что после 1830–1831 гг. история побережья пошла по-разному по разные стороны оси север — юг. На севере (в Эстляндии, Лифляндии и Курляндии) большинство крестьян начали привыкать к вновь обретенной свободе и новому статусу подданных царя, в то время как на юге (в Латгалии и литовских землях) старый порядок продолжил свое существование под неусыпным надзором царских чиновников и военачальников.

Исследования побережья Балтики

Опираясь на небрежно составленные записки чиновников, петербургское правительство имело в лучшем случае лишь самое общее представление о составе населения балтийских территорий, присоединенных к Империи. Такая неосведомленность не представляла проблем для администрации, интересовавшейся главным образом землями и их плодородием, границами, своевременным поступлением налогов, возможностями использования тех или иных территорий в военно-стратегических целях и сотрудничества с их правящими классами. Все эти задачи могли быть решены даже при отсутствии какой бы то ни было информации о низших слоях балтийского общества, об их языках и обычаях. Такая неосведомленность была типична и для землевладельческой аристократии побережья и городского патрициата, но была в меньшей степени присуща ученым, которые с начала XIX в. накопили большое количество сведений о местном крестьянстве. Такая информация доходила до правящих классов через фильтры привычных категорий: принадлежность к тому или иному социальному слою; свободны или несвободны крестьяне; кому они принадлежали; были ли они лютеранами, католиками, иудеями или же имели иное вероисповедание; имели ли крестьяне собственное хозяйство или батрачили. Хотя правящие классы и мыслили в этих категориях, простой народ побережья демонстрировал значительную географическую мобильность, и это нередко подмечали художники.

В документах редко появлялись общие термины, касающиеся языков, этнической принадлежности и национальности: негодующие критики, такие, как Гарлиб Меркель, используют новые термины «латыши», «эстонцы», которые редко употребляют даже крестьяне, говоря между собой. Индивидуальная информация о каждом из крестьян (даты рождения, смерти, свадьбы) была занесена в церковные приходские книги; но даже в этих документах личность крестьянина оставалась неопределенной. Крепостные крестьяне — составлявшие основное население сельской местности — не имели фамилий; мужские и женские имена были довольно однообразны и очень часто повторялись; этим именам сопутствовало обозначение местности или хозяйства, где проживал человек; и, помимо всего прочего, людей определяли по их положению относительно крестьянского хозяйства: глава домохозяйства, батрак, родственник главы домохозяйства, чужак, старик или старуха. Эти социальноэкономические категории имели огромное значение для владельцев поместий, а количественная информация по каждой из данных категорий создавала представление о наличии рабочей силы.

На протяжении последних десятилетий XVIII — начала XIX в. информация о побережье становилась все более доступной для правительства, организовавшего сбор этих сведений с целью получения налогов; церковь начала улучшать методы хранения записей, а некоторые представители образованного сословия стали публиковать пространные описательные обзоры этих новых губерний. Необходимость в точных сведениях была обусловлена множеством причин. Даже несмотря на то, что век Просвещения закончился, доверие к науке, присущее мыслителям Просвещения, сохранялось в полной мере и требовало достоверной и всеобъемлющей информации по многим вопросам. В 1782 г. петербургское правительство издало закон, предписывавший составить точный реестр «душ», проживающих на территориях Эстляндии и Лифляндии, для облегчения сбора налогов. Управление поместьями также постепенно стало носить более систематический характер, поскольку доход от них уменьшался, и землевладельцы искали пути ликвидации дефицита с помощью более тщательного внутреннего учета. Церковные иерархи все чаще посещали сельские общины, требуя от приходского духовенства более аккуратного ведения статистики причастий, рождений и смертей. Эти данные, направлявшиеся «наверх» в виде отчетов, статистических данных или таблиц, стали зернами в мельнице ученых. Август Вильгельм Хупель, внесший большой вклад в жанр описательных повествований, опубликовал такие работы, как «Топографические известия о Лиф- и Эстлянди» (Topographische Nachrichten von Lief- und Ehstland. Рига, 1774–1781) и «Статистико-топографические извести о Герцогстве Курляндском и Земгальском» (Statistisch-Topographische Nachrichten von den Herzogthumern Kurland und Semgallen. Рига, 1785). Курляндские чиновники Петер Эрнст фон Кайзерлинг и Эрнст фон Дершау опубликовали 375-страничный труд, названный «Описание провинции Курляндия» (Beschreibung der Provinz Kurland. Митава [Елгава], 1805), предназначенный Александру I, а чуть позже, в 1841 г., Х. фон Бьененштамм выпустил в свет «Новое географическо-статистическое описание императорской русской губернии Курляндия, или бывшего Герцогства Курляндского и Земгальского и его городов» (Neue geographisch-statistische Beschreibung des kaiserlichen-russis-chen Gouvernments Kurland, oder der ehemaligen Herzothumer Kurland und Semgallen mit den Stifte Pilten). Изначально эти книги носили скорее описательный, чем статистический характер, хотя в нарративной форме и давали сведения о населении городов, поместий и поселений, полученные из подушных переписей. Со временем они приобрели характер справочников, включающих таблицы и подробные списки административных единиц и статистические данные; цель этих изданий состояла в том, чтобы не развлечь читателя, а проинформировать его. В конце концов эти исследования расширились и стали специализированными, обращенными к самым разным аспектам жизни побережья. Так, например, Иоахим Лелевель (1786–1861) — польский историк, преподававший в Вильнюсском университете после его повторного открытия в 1803 г., — написал историю Речи Посполитой на польском языке «История Литвы и Руси» (Dzieje Litwy I Rusi, 1839). Также в Вильнюсском университете Симонас Даукантас (1793–1864) и Теодор Нарбут (1784–1862) посвятили много томов истории Литвы; более поздним изданием, напечатанным в Польше, стала девятитомная «История литовского народа» (Dzeieje narodu litewskiego, 1833–1841).

Одновременно с приложением таких индивидуальных усилий стали возникать ученые сообщества, посвящавшие себя лучшему пониманию Балтийского побережья: в 1817 г. было создано Курляндское общество литературы и искусства (Kurländisehe Gesellschaft für