Бог Войны (ЛП) - Корнуэлл Бернард

На мгновение мне показалось, что он поблагодарит меня, но он только улыбнулся и ушел.

Я отпустил его, а сам остался снаружи, сидел, глядя на море и посеребренные луной облака. Я хотел увидеть дракона. Он не прилетел.

Дракон спал, но не в моих снах.

* * *

Я почти забыл сагу о Беовульфе, пока Ода не напомнил мне эту старую историю. Беовульф происходил из гётов, одного из норманнских племен, и пришел в земли данов, чтобы убивать чудовищ. Он убил Гренделя, потом его мать, и еще через пятьдесят зим убил дракона. Эту сагу порой пели на пирах перед столами воинов в огромных залах, полных дыма и песен.

И хотя дракон севера спал, он все же приходил в мои сны. Ночь за ночью я просыпался в холодном поту. Бенедетта говорила, что я кричал от страха. Она обнимала меня, успокаивала, но дракон все равно приходил. Он не летал на огромных крыльях, от которых содрогалось море, а извивался как змей в подземном мире, скользил по коридору из каменных арок и колонн, залитому пламенем из его ноздрей, зиявших подобно пещерам. Он должен был спать, лежа на грудах золота, шлемов, кубков и блюд, плетеных браслетов и драгоценных камней. Но в каждом сне он бодрствовал и полз ко мне.

Мне снилось, что я в могильном кургане. Я знал это, хоть и не понимал откуда. Я знал, что дракон жжет фермы, плюется пламенем на дома моих людей, и его нужно убить. Я — лорд Беббанбурга, защитник своего народа, а значит, мой долг пойти в его сокровищницу и убить зверя. Я вооружался большим железным щитом, выкованным Деоголом, кузнецом Беббанбурга. Щит был тяжелый, но ивовый щит сгорит при первом же дыхании дракона, и поэтому я нес железный, а зверь скользил ко мне. Он выл, не от страха, а от ярости, его громадная голова вздымалась, я пригибался, и пламя с ревом тысячи ураганов плескалось вокруг меня. Пламя опаляло меня, раскаляло щит докрасна, и сама земля дрожала, когда я продирался вперед и поднимал меч.

Не Вздох змея, а старый меч, исцарапанный и зазубренный, повидавший множество битв, и я знал, что его имя Нэглинг, Коготь. Коготь против дракона, и когда зверь снова вставал на дыбы, я рубил Нэглингом, и удар был хорош! Я метил в голову, между глаз, смертельный удар в смертельное место, и Нэглинг рассыпался. В этот момент я пробуждался, ночь за ночью, потный и напуганный, а пламя изрыгалось снова, и я спотыкался, окруженный им, горящий, со сломанным мечом в руке.

Я боялся засыпать, сон вынуждал меня встречать свою смерть, и редкой ночью дракон не выползал из усыпанного золотом лежбища, а я не просыпался в ужасе. Потом, когда потянулись долгие зимние ночи, сон стал ещё реальнее. Дракон второй раз изрыгал огонь, и я ронял раскалённый докрасна щит, потом отбрасывал бесполезную рукоять Нэглинга и брался за сакс. По правую руку вместе со мной сражался мой товарищ. То был не Финан — Сигтрюгр, мой покойный зять. Его деревянный щит пылал, а длинный меч в правой руке пронзал голову дракона. Я тоже бил своим саксом Горечь. Горечь? Мой сакс звался Осиное жало, не Горечь, но Горечь показал себя лучшим клинком, чем Нэглинг, его сверкающий клинок взрезал драконье горло, и огненная жидкость текла, обжигая мне руки.

Два крика боли, драконий и мой, сливались в один, огромный поверженный зверь падал, огонь угасал. Сигтрюгр опускался на колени рядом со мной, и я понимал, что дням моим больше не суждено длиться, с земными наслаждениями покончено. И я просыпался.

— Опять тот же сон? — спросила Бенедетта.

— Мы убили дракона, но я умер.

— Ты не умер, — упрямо сказала она. — Ты здесь.

— Мне помог Сигтрюгр.

— Сигтрюгр! Он же родственник Анлафа, да?

— И Гутфрита. — Я спихнул с себя шкуры. Этой холодной зимней ночью мне было жарко. — Сны — это предзнаменование, — сказал я, как говорил уже сто раз.

Но что оно значит? Дракон — это наверняка Константин и его союзники, и, сражаясь с ними, я умру, но моим союзником был норвежец, Сигтрюгр, двоюродный брат Анлафа, так значит, мне предстоит сражаться рядом с Анлафом? Нэглинг ломался потому, что я бился не на той стороне? Я взялся за рукоять Вздоха змея. Меч всегда был рядом, чтобы, если смерть придет во тьме, я мог бы схватить его.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Сон ничего не значит, — строго сказала Бенедетта. — Это всего лишь старая история, вот и всё.

— Все сны что-то значат. Это послания.

— Тогда найди старуху, которая сможет растолковать его! А потом другую, и она скажет иное. Сон есть сон.

Бенедетта старалась меня успокоить. Она верила, что сны — это послания, но не хотела признавать истинность того сна, где дракон покидал свои сокровища, чтобы изрыгать жар как из пекла. Днем сон отступал. Дракон — это Шотландия? Но казалось, что Этельстан прав, и скотты усмирены. Угоны скота стали редкими, Этельстан находился далеко от Камбрии, где, пусть неохотно, норвежцы платили ренту Годрику и Альфгару. Через два года после вторжения скотты даже прислали послов в Эофервик, где Этельстан устраивал прием. Они привезли дары: драгоценное Евангелие и шесть моржовых бивней с тонкой резьбой.

— Наш король, — поклонился их представитель, епископ, — также пришлет дань, которая с нас причитается.

Он будто чеканил каждое слово.

— Вы опоздали с данью, — строго сказал Этельстан. Король сидел на высоком троне, когда-то принадлежавшем Сигтрюгру. В его длинных волосах снова сверкали золотые нити.

— Она прибудет, мой король, — сказал епископ.

— Скоро.

— Скоро, — повторил епископ.

Я слышал, что дань доставили в Кайр Лигвалид, но не знал, полностью или нет. Я приезжал к Этельстану в Эофервик и, кажется, он был рад меня видеть, поддразнивал за седую бороду, был любезен с Бенедеттой, но в остальном игнорировал нас. Я уехал так скоро, как смог, вернулся в убежище Беббанбурга, где сон продолжил приходить, хотя и не так часто. Я рассказал о нем Финану, но он лишь рассмеялся.

— Если будешь сражаться с драконом, господин, обещаю, я буду рядом с тобой. Мне жаль бедного зверя. Мы добавим его череп на ворота. Отличное будет зрелище.

На следующий год сон поблек. Он еще приходил, но уже редко. Однажды вечером во время сбора урожая, когда в Беббанбург приехал Эгиль, мои воины стучали по столам, требуя песен, и он спел им историю о Беовульфе. И даже это не возродило сон. Я сидел и слушал концовку, как старый и седой король гётов Беовульф отправился в глубокую пещеру с железным щитом, как он обнажил Нэглинг, свой боевой меч, и как меч сломался, а Беовульф с одним спутником убил зверя своим саксом Горечь, а потом погиб сам.

Воины сентиментальны. Мои люди знали эту историю, однако завороженно слушали, и в конце на глазах у них показались слёзы. Эгиль взял на арфе звучный аккорд, его голос зазвучал громче: «Swa begnornodon Geata leode, hlafordes hryre». И клянусь, я видел, как суровые воины плачут, когда Эгиль повторял строки о том, как люди Беовульфа оплакивали своего мертвого лорда, говоря, что из всех королей он был лучшим, самым щедрым и добрым, и заслуживал самой великой чести. А когда прозвучал последний аккорд, Эгиль подмигнул мне и зал наполнился приветственными возгласами и стуком по столам.

Я думал, сон снова придёт в ту ночь, но этого не случилось. Утром я нащупал рукоять Вздоха змея и обрадовался, что жив.

Наступил рассвет, начало «шумного дня», мои люди всегда наслаждались этим событием. В Эофервике я приобрёл лошадей, тридцать пять прекрасных молодых жеребцов. Мы загнали их на песчаную косу за воротами Черепа и окружили. Пришло также множество деревенских, женщины принесли кастрюли и сковородки, собрались взволнованные детишки. Я дал знак, и мы принялись шуметь. Вот это был шум! Мужчины стучали мечами, били по щитам пятками копий, дети визжали, женщины колотили в свои кастрюли, и все вместе мы производили грохот, способный поднять из могил мертвецов беббанбургского кладбища, которое располагалось неподалёку, в полусотне ярдов. Эгиль ещё был с нами, и я, сложив руки рупором, прокричал ему в ухо:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Пой!

— Петь? Мне? Зачем?