Избранное - Эдвард Форстер

Морис присутствовал при начале этой «дружбы». Дамы встретились в лондонском доме Пиппы. Пиппа вышла замуж за некоего мистера Лондона; Китти подобное совпадение просто потрясло, и она думала только об одном — как бы не захихикать за чаем. Аду по совету Мориса на первую встречу не взяли — слишком глупенькая. Ничего особенного не произошло. Потом Пиппа с матерью, получив ответное приглашение, решили на него откликнуться и приехали в гости на машине. Морис был в городе, но опять-таки ничего из ряда вон выходящего не случилось. Правда, Пиппа сказала Аде, какая Китти умница, а Китти — какая Ада красавица, обидев таким образом ту и другую, а миссис Холл предупредила миссис Дарем, что устанавливать в Пендже отопление не следует. Потом они встретились снова, так и пошло. Как казалось Морису, всякий раз одно и то же, а именно: ничего, ничего и еще раз ничего.

Впрочем, миссис Дарем поддерживала отношения не без задней мысли. Она выискивала претенденток на роль жены Клайва, и девицы из семейства Холлов попали в ее список. У нее была своя теория насчет легкого скрещивания пород, и Ада, при всей провинциальности, была девушкой здоровой и крепкой. Глуповата, конечно, но теория теорией, а в действительности миссис Дарем не собиралась переезжать в отписанный ей по завещанию домишко, значит, надо будет обработать Клайва с помощью его жены. У Китти шансов было меньше. Не такая глупенькая, не такая красивая и не такая богатая. Аде предстояло унаследовать все состояние дедушки, то есть немало, а добрый нрав ей от него уже достался. С мистером Грейсом миссис Дарем однажды встречалась, и он произвел на нее благоприятное впечатление.

Она была далека от мысли, что Холлы тоже строят планы, иначе сказала бы себе: стоп! Но они, как и Морис, брали ее своим безразличием. Миссис Холл слишком ленива и не станет что-то замышлять, девушки слишком невинны. Сочтя Аду достойной партией, миссис Дарем пригласила ее в Пендж. И только у Пиппы, в чьей голове все-таки дули ветры современности, стали возникать сомнения по поводу холодного равнодушия брата. «Клайв, а ты вообще собираешься жениться?» — спросила она внезапно. «Нет, — ответил он, — так и передай маме». Этот ответ развеял ее сомнения: именно так должен ответить мужчина, который задумал жениться.

К Морису же никто не приставал. Он утвердил свое положение в доме, и мама начала говорить о нем тоном, какой раньше предназначался для мужа. Он был не просто молодой хозяин, он превзошел ее ожидания. Держал в узде слуг, разбирался в машине, разделял одну точку зрения и возражал против другой, категорически не водил знакомств с девицами. К двадцати трем годам это был многообещающий провинциальный тиран, и сила его тирании заключалась в том, что правил он справедливо и мягко. Китти пыталась возражать, но не нашла поддержки, да и вообще не знала, как, собственно, полагается вести хозяйство. В конце концов ей пришлось извиниться и в ответ получить поцелуй. Где ей было тягаться с этим добродушным, слегка отчужденным молодым человеком? После его выходки в Кембридже она оказалась в выгодном положении, но воспользоваться этим не сумела.

Морис стал рабом своих привычек. Он плотно завтракал и поездом восемь тридцать шесть уезжал в город. В дороге читал «Дейли телеграф». Работал до часу дня, потом — легкий ленч и снова работа. Вернувшись домой, он посвящал немного времени физическим упражнениям, потом наставал черед солидного обеда, вечером он либо читал вечернюю газету, либо вальяжно давал распоряжения по дому, либо играл на бильярде или в бридж.

Но каждую среду он ночевал в маленькой квартирке Клайва в городе. Выходные в городе — это тоже было святое. Дома говорили: «Насчет среды и выходных Мориса лучше не трогать. Взбрыкнет так, что не рад будешь».

Экзамены в коллегию адвокатов Клайв сдал успешно, но незадолго до этого он слегка погрипповал, поднялась температура. Морис навестил выздоравливавшего друга, но заразился и слег сам. Месяц с лишним они почти не виделись, Клайв за это время заметно побледнел и осунулся. Наконец он приехал к Холлам, предпочтя их дом дому Пиппы, надеясь, что хорошая еда и покой помогут ему быстро прийти в норму. Ел он мало, а говорил только на одну тему: тщета мирской жизни.

— Я вступил в коллегию адвокатов, чтобы служить обществу, — сказал он в ответ на вопрос Ады. — Но зачем мне служить обществу? Кому я нужен?

— Ваша мама говорит: вы нужны графству.

— Если нашему графству кто и нужен, так это радикал. Но мне приходится чаще говорить с людьми, чем маме, и я знаю: им надоели бездельники вроде нас, которые разъезжают на машинах и думают, чем бы себя занять. Снуют с важным видом от одного шикарного особняка к другому — только веселого в этой игре мало. Нигде, кроме Англии, в нее не играют (Морис, я еду в Грецию). Мы никому не нужны — людям нужно надежное пристанище.

— Так ведь служить обществу — это и есть давать людям надежное пристанище! — пылко воскликнула Китти.

— Есть или должно быть?

— Какая разница?

— Между «есть» и «должно быть» разница большая, — вмешалась ее мать, гордясь, что уловила разницу. — Ты не должна перебивать мистера Дарема…

— Должна или есть? — вставила Ада, и вся семья зашлась смехом — Клайв даже вздрогнул.

— Мы есть, и мы должны быть, — заключила миссис Холл. — Разница большая.

— Не всегда, — возразил Клайв.

— Не всегда, Китти, запомни, — эхом отозвалась миссис Холл, не без легкой укоризны: раньше Клайв ей не возражал. Китти повторила свой лозунг. Что-то такое говорила Ада, Морис помалкивал. Подобная болтовня его давно не занимала, он безмятежно жевал и даже не заметил, что его друга эти разговоры чрезвычайно утомили. Между первым и вторым блюдами Морис рассказал анекдот. Все внимательно его слушали. Он говорил медленно, невыразительно, не следя за речью и не заботясь о внемлющей ему публике. Вдруг Клайв со словами: «Я сейчас упаду в обморок» — рухнул со стула.

— Китти, подушку! Ада, одеколон! — распорядился брат. Он расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке Клайва. — Мама, помаши веером. Или не надо… Нет, помаши…

— Ай да я, — пробормотал Клайв.

Морис тут же поцеловал его.

— Да все в порядке.

Девочки вбежали вместе со слугой.

— Я сам дойду, — выговорил Клайв; цвет лица уже возвращался в норму.

— Ну, нет! — воскликнула миссис Холл. — Морис вас доведет. Мистер Дарем, обопритесь на Мориса.

— Идем, старина. Вызовите доктора.

Он подхватил друга — тот настолько ослаб, что даже заплакал.

— Морис, что же я за дурак такой?

— Ну и будь дураком, — разрешил Морис, отвел друга наверх, помог ему раздеться и уложил в постель. В дверь постучала миссис Холл, и, выйдя к ней, он быстро сказал: — Мама, никому не рассказывай, что я поцеловал Дарема.

— Конечно, не скажу.

— Ему это не понравится. Я так расстроился, совсем не понимал, что делаю. Ты же знаешь, мы большие друзья, почти родственники.

Этого оказалось достаточно. Ей было приятно, что у нее с сыном есть какая-то тайна. Вспомнились времена, когда она для него так много значила. Вскоре явилась Ада с бутылкой горячей воды, и Морис тут же отнес бутылку больному.

— Доктор увидит меня в таком виде, — всхлипнул Клайв.

— Вот и хорошо.

— Что тут хорошего?

Морис зажег сигарету, присел на край кровати.

— Здоровый ты ему не нужен. Почему Пиппа тебе разрешила ехать?

— Кто же думал, что я заболею?

— Это из преисподней пришли по твою душу.

— А нам можно? — спросила Ада из-за двери.

— Нет. Только доктору.

— Он уже здесь, — крикнула Китти издалека. Вскоре на пороге комнаты возник человек чуть старше их.

— Здравствуйте, Джоуитт, — сказал Морис, поднимаясь. — Подлечите-ка мне этого слабака. У него был грипп, но вроде все прошло. А сейчас он вдруг потерял сознание и никак не может сдержать слезы.

— Слышал, слышал, — заметил Джоуитт и сунул в рот Клайву термометр. — Перетрудился?

— Да, а сейчас собирается в Грецию.

— Пусть едет. Оставьте нас вдвоем. Внизу поговорим.

Морис послушно удалился, решив, что Клайв серьезно болен. Через десять минут Джоуитт вышел — ничего страшного, сказал он миссис Холл, просто рецидив. Выписал лекарство, обещал подослать сестру. Морис вышел за ним в сад и, положив ему руку на плечо, сказал:

— Ну, говорите. Это не просто рецидив. Тут что-то серьезнее. Прошу вас, скажите мне правду.

— Да все нормально, — отмахнулся тот, даже с легким раздражением, ибо взял себе за правило говорить правду. — Я думал, вы и сами поняли. Истерика кончилась, и он заснул. Рецидив, и не более. Надо быть осторожным, вот и все.

— И сколько будут длиться эти рецидивы, и не более, как вы выражаетесь? Эта жуткая боль может возникнуть в любую минуту?

— Вовсе она не жуткая — просто продуло в машине, так он считает.