Избранное - Эдвард Форстер

Голова Мориса была занята другим: на какой лошади он будет сегодня скакать? Поэтому он слушал хозяйку вполуха, но это невнимание она приняла за глубокомыслие.

— Ведь он так плачевно сдал экзамены на бакалавра — стоит ли оставаться?

— Но ведь он этого хочет, — сказал Морис.

Миссис Дарем кивнула.

— В этом-то вся суть. Он этого хочет. Что ж, он сам себе хозяин. Этот дом принадлежит ему. Он говорил вам?

— Нет.

— Пендж целиком завещан ему моим мужем. Как только Клайв женится, мне придется перебраться в домик, который причитается мне по наследству…

Морис вздрогнул; она увидела, что краска прилила к его щекам. «Значит, девушка все-таки есть», — подумала она. Отогнав на время эту мысль, она вернулась к разговору о Кембридже — так ли уж нужен четвертый год мужлану? Это слово она произнесла с веселой убежденностью. Будет гораздо лучше, если Клайв уже сейчас обоснуется здесь. Тут тебе и охота, и арендаторы, тут тебе и политическая жизнь. Морису, конечно, известно, что его отец представлял округ?

— Нет.

— Интересно, о чем он с вами говорит? — Она засмеялась. — Муж занимался политикой целых семь лет; и хотя сейчас у власти либералы, это ненадолго, можете мне поверить. Все наши старые друзья смотрят на Клайва с надеждой. Но он должен занять свое место, пустить корни, а какой толк от этих — как их там — курсов повышенного типа? Лучше пусть годик попутешествует. Съездит в Америку, посетит колонии, если получится. Без этого просто не обойтись.

— Он говорил, что собирается попутешествовать после Кембриджа. И меня зовет в компанию.

— Конечно, мистер Холл, поезжайте вместе… только не в Грецию. Там одно баловство. Прошу вас, отговорите его от Италии и Греции.

— Мне и самому интереснее Америка.

— Естественно — как любому здравому человеку. Но Клайв ведь натура увлекающаяся, мечтатель… Пиппа говорит, что он пишет стихи. Он вам что-нибудь показывал?

Показывал стихотворение, посвященное ему. Но Морис не стал говорить об этом — жизнь день ото дня становилась все удивительнее. Как сильно изменился он сам с тех пор, как восемь месяцев назад познакомился с Рисли! О-о, тогда эта встреча произвела на него впечатление! Но теперь… его видение мира стало глубже. Человечество потихоньку, слой за слоем, оживало. Оживало, но являло себя все больше с нелепой стороны. Люди воспринимали его, Мориса, в высшей степени неверно — именно когда, как им казалось, вели себя наиболее тонко, они лишь обнажали свои слабости. Он даже не сумел сдержать улыбку.

— Наверное, вы… — И вдруг: — Мистер Холл, у него кто-нибудь есть? Какая-нибудь студентка из женского колледжа? Пиппа считает, что есть.

— Пусть Пиппа его и спросит, — ответил Морис.

Миссис Дарем прониклась к нему еще большим уважением. На бестактность он ответил бестактностью. Кто бы мог подумать: такой молодой — и так умеет себя держать! Но эта маленькая победа ему, казалось, была совершенно безразлична, и он уже улыбался кому-то из гостей — они сходились на лужайку к чаю. Тоном, припасенным для разговоров с равными, она сказала:

— Все-таки внушите Клайву насчет Америки. Ему нужны не фантазии, а реальность. Я заметила это еще в прошлом году.

Внушением Морис занялся, когда они вдвоем скакали по пустоши.

— Я так и думал, что они на тебя насядут, — признался Клайв. — С Джои они бы и разговаривать не стали. — Клайв категорически осуждал собственное семейство: строят из себя людей света, а сами о белом свете не знают ничего. — С этими детьми они мне житья не дадут, — заметил он, когда они перешли на легкий галоп.

— Какими детьми?

— Моими! Ведь им для Пенджа нужен наследник! Матушка ведет речь о женитьбе, хотя на уме у нее именно наследник.

Морис ничего не ответил. Раньше ему как-то не приходило в голову, что ни он, ни его друг не внесут вклад в продолжение рода человеческого.

— Они будут меня мучить до скончания века. В доме то и дело гостит какая-нибудь девушка.

— Ты знай себе расти…

— Что-что?

— Ничего, — буркнул Морис и осадил лошадь. Невыразимая грусть — а ведь он считал себя выше подобных раздражителей! — наполнила всю его душу. Он и его возлюбленный исчезнут полностью; от них не останется следа ни на небе, ни на земле. Да, они сумели подняться над условностями, но куда деваться от природы? Она смотрела им в лицо и ровным голосом говорила: «Вы такие — что ж, пусть будет так. Никого из моих детей я не обвиняю. Но вам придется испить чашу бесплодия». Мысль о том, что у него не будет детей, внезапно навалилась на Мориса, заставила его устыдиться. Может, у его матушки или у миссис Дарем не хватает ума или сердечной доброты, но след своего пребывания на земле они оставили. Передали факел следующему поколению, а их сыновья этот факел намерены затоптать.

Он не хотел тревожить этими мыслями Клайва, но они сами вырвались наружу, стоило друзьям прилечь в зарослях папоротника. Клайв, однако, с ним не согласился.

— При чем тут дети? — спросил он. — Почему всегда дети? Если любовь заканчивается там, где началась, она во много раз прекраснее, и природе это отлично известно.

— Да, но если все…

Клайв затащил его назад, в их собственный мир. Он что-то пробормотал: мол, один час иногда стоит целой вечности. Морис не очень понял, однако голос Клайва посеял в его душе покой.

Следующие два года Морис и Клайв были счастливы, как только могут быть счастливы рожденные под их звездой. Природа наделила обоих нежностью и покладистостью, а благодаря Клайву оба мыслили весьма здраво. Зная, что чувственный угар долго не продлится, но способен прорубить канал к чему-то длительному, Клайв исхитрился внести в их отношения постоянство. И если Морис творил любовь, Клайв ее сберегал, помогал ее рекам орошать вечный сад. Ни одна капля этой драгоценной влаги не должна расходоваться впустую, ни на горечь, ни на сантименты, и со временем они перестали давать друг другу всевозможные клятвы («все уже сказано»), почти перестали нежничать. Счастье заключалось в том, чтобы быть вместе. На людях они излучали спокойное достоинство и постепенно занимали свое место в обществе.

Клайв познал себя давно — с той давней поры, когда ему открылись греки. Любовь, которой Сократ наделил Федра, теперь была ему доступна, это была любовь пылкая, но сдержанная, ниспосланная только тонким натурам… Морис особой утонченностью не отличался, но Клайва подкупала его готовность идти следом. И он вел своего возлюбленного узкой и прекрасной тропой, высоко-высоко над бездной. Тропа эта будет тянуться, пока ее не окутает беспросветный мрак — именно так Клайв представлял себе самое страшное, — а когда мрак рассеется, станет ясно: они жили куда полнее и насыщеннее и святых, и сластолюбцев, величие и прелесть земной жизни они вкусили в полной мере. Клайв наставлял Мориса, точнее, этим наставником был дух Клайва, потому что сами они ощущали себя равными. Никто не задавался вопросом: «Я ведомый или ведущий?» Любовь вырвала Клайва из мира однообразного и унылого, спасла Мориса от неразберихи, царившей в его голове, — и две несовершенных души прикоснулись к совершенству.

Внешне они мало отличались от других мужчин. Общество приняло их, как принимает тысячи им подобных. Его Величество Закон дремал где-то в недрах этого общества. Последний год в Кембридже они провели вместе, потом вместе отправились в Италию. После этого вольная жизнь кончилась — и для того, и для другого. Клайв ступил на стезю юриста, Морис впрягся в ярмо конторской службы. Они все еще были вместе.

Их семьи успели сблизиться. «Долго это не протянется, — таково было мнение влюбленных. — Принадлежность к разным слоям общества непременно скажется». Но, может быть, из какого-то упрямства навыворот семьи продолжали «тянуть», и Клайв с Морисом даже получали удовольствие, когда их родные встречались. Тот и другой были женоненавистниками, Клайв в особенности. В своем бурном увлечении друг другом они начисто позабыли о семейном долге, и в годы их любви женщины ушли на второй план, куда-то ближе к лошадям или кошкам. Любой их поступок казался глупостью. Когда Китти просила подержать ребенка Пиппы, когда миссис Дарем и миссис Холл дружно отправлялись на выставку в Королевскую академию искусств, Клайв и Морис видели в этом отклонение не только от норм общества, но и от норм природы и пытались хоть как-то истолковать это явление, делая порой совсем нелепые предположения. В действительности удивляться было нечему: родственники сблизились благодаря самим Клайву и Морису. Их влечение друг к другу являло собой силу, равной которой в их семьях не было, сила эта увлекала за собой все, как подводное течение увлекает лодку. Миссис Холл и миссис Дарем сошлись, потому что их сыновья были друзьями. «А теперь, — говорила миссис Холл, — и мы подружились».