Отбой на заре. Эхо века джаза (сборник) - Френсис Фицджеральд

Однажды ноябрьским вечером Эмми вернулась домой из балетной школы, бросила свою серую сумочку, натянула шляпку пониже на еще не совсем высохшие волосы и предалась приятным размышлениям. Она знала, что в студию уже месяц специально приходят люди, чтобы посмотреть на нее: она была готова выступать. В жизни ей уже приходилось работать столь же напряженно и долго, когда она выстраивала отношения с Биллом, и все закончилось страданием и отчаянием, ну а сейчас подвести ее могла лишь она сама, и никто другой. Но даже теперь у нее в голове крутилось: а не слишком ли она забегает вперед, считая, что ей улыбнулась удача, что она будет счастлива?

Она очень спешила домой, потому что сегодня неожиданно случилось нечто, о чем нужно было поговорить с Биллом.

Обнаружив его в гостиной, она крикнула, чтобы он шел к ней, а она пока переоденется. Она стала говорить, даже не оглянувшись:

– Послушай, что я тебе сейчас расскажу! – Она говорила громко, чтобы было слышно, несмотря на льющуюся в ванной воду. – Поль Маков пригласил меня танцевать с ним в этом сезоне в «Метрополитен»; правда, это еще не точно, так что никому не говори; предполагается, что даже я об этом не знаю.

– Отлично!

– Осталось только решить – не будет ли лучше, если я дебютирую за границей? Как бы там ни было, но Данилов говорит, что я готова выступать на публике. А ты как считаешь?

– Я не знаю.

– Неужели ты не в восторге?

– Мне нужно с тобой поговорить. Чуть позже. Продолжай.

– Это все, милый! Если ты, как и говорил, все еще собираешься в Германию на месяц, то Данилов сможет устроить мне дебют в Берлине. Но я бы лучше дебютировала здесь и начала выступать с Полем Маковым. Ты только представь… – Она умолкла, внезапно почувствовав сквозь толстую шкуру своей бурной радости, что он ее совсем не слушает. – Ну, а ты что хотел мне сказать?

– Сегодня вечером я ходил к доктору Кернсу.

– И что он сказал? – Голос ее радости заглушал для нее абсолютно все. Периодические приступы мрачного настроения Билла ее давно уже не тревожили.

– Я рассказал ему про кровь этим утром, и он сказал то же, что и год назад, – что, наверное, это просто лопнул какой-то сосудик в горле. Но, поскольку у меня был кашель и я беспокоился, возможно, лучше на всякий случай сделать рентген, чтобы окончательно во всем разобраться. Ну вот, мы и разобрались. У меня больше нет левого легкого.

– Билл!

– К счастью, на правом пятен нет.

Ужасно испугавшись, она ждала, что он скажет дальше.

– Сейчас не самый подходящий момент, – размеренно продолжал он, – но ничего не поделаешь. Он думает, что мне нужно уехать на зиму в горы, в Адирондак, или же в Денвер – он считает, что лучше в Денвер. Тогда, возможно, месяцев за пять-шесть все пройдет.

– Ну, конечно, нам придется… – едва начав, она тут же замолчала.

– Я вовсе не жду, что ты поедешь, особенно теперь, когда у тебя появился шанс.

– Конечно, я поеду, – быстро сказала она. – Твое здоровье – прежде всего! Мы всегда и везде ездили вместе.

– О, нет!

– Само собой, да! – заявила она уверенно и решительно. – Мы всегда были вместе. Я не смогу остаться здесь без тебя. Когда тебе нужно ехать?

– Чем раньше, тем лучше. Я заскочил к Бранкузи узнать, не возьмет ли он у меня ричмондскую постановку, но кажется, он не в восторге. – Его лицо ожесточилось. – Конечно, временно нам рассчитывать больше не на что, но я смогу наскрести, сколько надо, если посчитать, что причитается…

– О, если бы я только зарабатывала какие-нибудь деньги! – воскликнула Эмми. – Ты так много работаешь, а я лишь трачу: на одни только уроки балета уходит по двести долларов в неделю – и это больше, чем я смогу зарабатывать еще минимум несколько лет!

– Конечно, через шесть месяцев я буду здоров, как прежде, – так говорит врач.

– Конечно, дорогой; мы тебя вылечим. Мы уедем сразу же, как только сможем.

Она обняла его и поцеловала в щечку.

– Я просто паразитка! – сказала она. – Как же я не заметила, что мой милый нездоров?!

Он машинально потянулся за сигаретой, но тут же отдернул руку:

– Да, забыл… Придется теперь как можно меньше курить. – Неожиданно он оказался на высоте положения: – Нет, детка, нет! Я поеду один. Ты там со скуки с ума сойдешь, а я буду все время думать, что помешал тебе стать балериной.

– Не думай об этом! Главное – вылечить тебя.

Всю следующую неделю они часами обсуждали дело, и каждый говорил все, кроме правды: что он хотел, чтобы она поехала с ним, а она страстно желала остаться в Нью-Йорке. Она осторожно поговорила с Даниловым, своим балетным наставником, и поняла, что любая отсрочка, по его мнению, станет ужасной ошибкой. Глядя, как остальные девушки в балетной школе строят планы на зиму, она была готова умереть, но не ехать – и Билл не мог не заметить косвенных признаков ее страданий. На какое-то время они сошлись на компромиссном варианте: в горы Адирондак можно было летать на самолете на выходные, но затем у него стала постоянно подниматься температура, после чего ему было строго предписано ехать только на Запад.

В один из пасмурных воскресных вечеров Билл все уладил – с присущей ему грубоватой и великодушной справедливостью, за которую она его поначалу и полюбила, из-за которой его несчастье воспринималось как трагедия и из-за которой его всегда можно было терпеть в дни, когда он смотрел на всех свысока, с вершины своего успеха.

– Я должен справиться один, детка. Все мои неприятности от того, что у меня отсутствует самоконтроль – кажется, в нашей семье он весь достался тебе, – так что теперь мне себя и вытаскивать. Ты три года трудилась изо всех сил, и ты заслужила свой шанс, и если сейчас поедешь со мной, ты не простишь мне этого до конца моих дней. – Он усмехнулся. – А я этого не вынесу. И кроме того, для ребенка там тоже нет ничего хорошего.

Постепенно она уступила – ей было стыдно и грустно, но одновременно и радостно. Потому что тот мир, где она трудилась, где она существовала без Билла, значил для нее теперь много больше, чем мир, где они существовали вместе. В одном было много места для радости, а в другом – одни лишь сожаления.

Два дня спустя, когда уже был куплен билет на вечерний пятичасовой поезд, они проводили последние часы вместе, строя радужные планы. Она все еще возражала, и делала это искренне; расслабься он хотя бы на мгновение, и она поехала бы с ним. Но от потрясения с ним что-то случилось, и теперь он стал демонстрировать характер, чего с ним не бывало уже долгие годы. Может быть, если он будет полагаться только на себя, это пойдет ему на пользу?

– Прощай, до весны! – говорили они друг другу.

Затем вместе с Билли-младшим они прибыли на станцию, и Билл сказал:

– Ненавижу эти похоронные прощания! Не ходите дальше. Мне еще надо позвонить, пока поезд не отошел.

За шесть лет они и ночи не провели по отдельности, если не считать того дня, когда Эмми была в больнице; кроме времени, когда они жили в Англии, они оба всегда были верными и нежными по отношению друг к другу, хотя его рискованное бахвальство поначалу тревожило и огорчало ее. Когда он в одиночестве вышел из вокзала на перрон, Эмми была рада, что ему еще нужно позвонить, и она попыталась себе представить, как он сейчас станет это делать.

Она была доброй женщиной; она любила его всем сердцем. 33-я улица, на которую она вышла, на какое-то время показалась ей вымершей, словно кладбище, и квартира, за которую платил он, будет казаться без него опустевшей; но она все равно останется здесь и будет заниматься тем, что принесет ей счастье.

Через несколько кварталов она остановилась и подумала: «Но ведь это же ужасно! Что я делаю! Я ведь его предаю; что за неслыханная низость! Он абсолютно раздавлен, а я его бросаю и иду ужинать с Даниловым и Полем Маковым, который нравится мне лишь тем, что красив и что у него глаза и волосы одного оттенка. А Билл сейчас поедет в поезде один!»

Она вдруг развернула Билли-младшего, будто собираясь бежать обратно, на вокзал. Перед глазами у нее возникла картина: он сидит в купе, один, бледный и усталый, и рядом с ним нет никакой Эмми!

«Я не могу его предать!» – выкрикнула она про себя под действием накативших волн сильного чувства. Но это было лишь чувство – разве он не предавал ее? Разве в Лондоне он не делал все, что ему было угодно?

– Бедный, бедный Билл!

Она остановилась в нерешительности и в одно мгновение, не пытаясь обманывать себя, поняла, что сможет очень быстро обо всем забыть и придумать для себя оправдания. Достаточно было хорошенько задуматься о Лондоне, и ее совесть тут же становилась чиста. Но думать так в тот момент, когда Билл сидел в поезде, совсем один, казалось ужасным. Даже сейчас она еще могла бы развернуться и пойти на вокзал, и сказать ему, что едет с ним, но она мешкала – новая жизнь не отпускала ее, настойчиво звала ее к себе. Там, где она остановилась, тротуар был очень узким; высыпавшая из театра толпа людей заполонила тротуар и увлекла ее вместе с Билли-младшим за собой.