Поднимите мне веки - Елманов Валерий Иванович

– Не назвались, сказываешь, – недобро усмехнулся сопляк. – Так ты и без того меня помнить должон.

Я виновато улыбнулся и развел руками, сконфуженно добавив:

– Охотно верю, что ты происходишь из весьма почтенного и многоуважаемого на Руси рода, однако в этой стране таковых изрядно, так что...

– А это помнишь?! – заорал Иван Петрович, и сорвал с себя шапку, поворачивая лицо ко мне левой стороной.

Я внимательно посмотрел на небольшой шрам, тянущийся от виска и уходящий к мочке уха, после чего поскреб в затылке и поинтересовался:

– Ты хочешь сказать, глубокоуважаемый Иван Петрович, что сей боевой шрам – моя работа?

На самом деле я уже вспомнил, где видел этого сопляка, да и не так много времени прошло со дня нашей последней встречи, состоявшейся во время торжественного въезда Дмитрия в Москву.

Правда, тогда я и впрямь не был уверен, который из стайки «золотой молодежи», то есть сыновей бояр и окольничих, Шереметев. Там было с десяток юнцов, и все они косились на меня одинаково враждебно. К тому же сопливый Иван Петрович за полтора года изрядно изменился – успел раздаться в плечах и даже обзавестись небольшой чахлой порослью на подбородке и верхней губе.

Бородой и усами эти жидкие побеги не назовешь, разве что их зачатками, но все равно – тогда на подворье у кузнеца Николы Хромого не было и этого.

Вспомнился мне и подручный инструмент, которым я его огрел. Как там в анекдоте: «Кто биль немецкий официр маленький палочка. Как это по-русски? Ах да, оглобля».

Вот этой самой «маленькой палочкой» я его и перетянул, причем неоднократно. Более того, кажется, именно об его спину я ее и сломал в итоге. Или не об его?

Впрочем, неважно. Надо тянуть время дальше, коль так здорово получается, а потому и тут следует запираться до последнего.

– В моей жизни мне доводилось сражаться со многими, а потому... – И вновь мои руки обескураженно разошлись в стороны. Но тут я счел нужным сразу влепить увесистый комплимент: – Скажу только, что, очевидно, Иван Петрович весьма искусный боец, потому что после поединка со мной перечесть тех, кто остался в живых, можно по пальцам, а тут всего-навсего шрам. И я не пойму, чем вызвана столь непонятная мне горячность, – неужто я вопреки обыкновению вел бой не по правилам?

Сопляк открыл было рот, но тут же закрыл его. Очевидно, моя версия его устраивала куда больше. Не сознаваться же при подчиненных, что я просто задал ему трепку, как нашкодившему щенку, да еще с применением оглобли.

– По правилам, – процедил он нехотя.

– Тогда отчего же такая злость в глазах, ненависть в голосе и...

– Да оттого, что ты кинул люду на растерзание батюшку мово дружка! – выпалил он.

– Речь идет о Богдане Яковлевиче Бельском? – невозмутимо уточнил я.

– Нет, о боярине Василии Васильевиче Голицыне, – пояснил он. – К тому ж еще и свой особливый счетец есть. Вот кто боярина Федора Иваныча Шереметева по царскому двору вывозил, да еще брадой по грязи?!

Я призадумался. Ну да, точно, был там какой-то Шереметев. Остается только восхититься собой – надо же ухитриться за столь короткий срок столь круто успеть насолить чуть ли не всем начальным боярам... хотя постой-ка. Вроде бы тот...

– Вообще-то молод он для твоего батюшки, – возразил я, силясь припомнить лицо молодого боярина и все больше приходя к выводу, что то ли того женили лет в пятнадцать и он сразу кинулся стругать детей, то ли...

– Ежели бы он батюшкой моим был бы, я б тут с тобой не рассусоливал и лясы не точил, – фыркнул он. – Стрый он мне двухродный, тока все одно – родич.

Я развел руками, всем своим видом давая понять, что двоюродный дядя по отцу это вообще-то не столь уж близкий родственник, но сопляк не унимался. Еще раз энергично шмыгнув носом – и когда только парень успел простудиться по такой жаре? – Иван Петрович задиристо заявил:

– И неча тут дланями водить. Все одно родич! Потому нам всем от того потерька рода, ежели смолчим.

У-у-у, какая знакомая песня, и как же мне надоело ее выслушивать. Впрочем, и она нам тут сгодится, если с умом за нее уцепиться. Глядишь, и еще пяток минут выиграю, пока они вновь не опомнятся.

– Это мне очень хорошо знакомо. У нас, шкоцких рыцарей, – неторопливо начал я, заходя издалека и чем дальше, тем лучше, – тоже есть такой нерушимый обычай, который так и называется «кровная месть», а потому мне вполне понятно твое желание поквитаться со мной. Но согласно неписаным правилам, если оскорбленный остался жив и не получил тяжких увечий, как то: потеря зрения либо слуха, а равно не утратил ни одной из своих четырех конечностей...

– Чего не утратил? – вытаращил на меня изумленные глаза сопляк.

– Ну рук или ног, – пояснил я. – Так вот, если он цел и невредим, то мстить за себя своему обидчику должен только он сам. Если же это сделает кто-то другой из его рода, пусть даже очень близкий человек, вроде брата, сына или внука, то тем самым он нанесет ему новое оскорбление, ибо...

Вообще-то дальше я собирался неспешно перейти к подробному истолкованию правил кровной мести вообще, которым должен следовать каждый знатный человек, после чего вновь вернуться к его частному случаю, остановившись на нем поподробнее, однако не получилось.

– Гля-кась, да они уже вроде бы просмолили все, – тронул сопляка за рукав тот, что постарше, и сразу сделал правильный вывод: – Выходит, он тут, дымком прикрывшись, нам попросту зубы заговаривал, а сам... – И, нахмурившись, легонько пришпорил коня, который послушно двинулся на меня.

– Ты бы поосторожнее. – Я прислонился к дереву, после которого стоял, и, подтверждая мои слова, арбалетная стрела тут же с сочным хлюпаньем вошла глубоко в ствол. – Это мои ратники не промахнулись, – счел я необходимым пояснить во избежание ненужных заблуждений. – Просто пока вас никто не собирается убивать, хотя могли это сделать в любой миг, а вот...

Но и тут потянуть резину не получилось. Второй усач вновь тронул за рукав сопляка и, не дожидаясь, пока тот раскачается, сам примирительно заметил мне:

– Справные у тебя вои, князь. Жалко, наверное, будет терять их. Может, все-таки мирком да ладком решим? Ты прямо сейчас крикнешь своим, чтоб плыли с царевной обратно к бережку, возвернешь ее нам, а уж мы довезем вас обоих в целости и сохранности в Москву.

– А дальше? – Я еще не терял надежды оттянуть время, потому что чувствовал – не хватает всего ничего, какого-то получаса.

– Далее, яко великий государь Дмитрий Иоаннович решит, так тому и быть, – благодушно пояснил второй бородач.

– Ну хорошо. – Я решил сделать неожиданный ход конем. – А если я отправлюсь с вами один, поскольку не желаю везти свою жену в столицу?

– Кого?! – выдали они разом все трое, а у сопляка даже рот раскрылся от такой ошеломительной новости.

– Жену, – отчеканил я.

– Так ты, тать смердячий... – начал было Иван Петрович, но я вновь прислонился к дереву, что сразу повлекло за собой прилет второй арбалетной стрелы, угодившей в ствол самую чуточку ниже первой – разве что «новгородку» между ними пропихнуть, и то с трудом.

– Полегче на поворотах, сын боярский, да поосторожнее в словах, – холодно произнес я. – Мои гвардейцы имеют обыкновение предупреждать только до двух раз, а на третий пеняй на себя. Для начала изволь попросить у меня прощения за непотребную речь и высказанные тобой оскорбления, которые я ничем не заслужил. – Но тут же решил, что с требованием прощения я того, слегка перебрал, так что лучше замять, поскольку унижать человека чревато, и без остановки продолжил: – Или я, по-твоему, похож на татя, который осмелился бы оскорбить ее ангельскую красоту хотя бы неосторожным взглядом, не говоря уж про слово или действие?

– Да нет, князь, Иван Петрович хотел сказать совсем иное, – примирительно улыбнулся мне самый старший из бородачей и осекся, когда я вскинул руку в его сторону, отрывисто и строго спросив:

– Как звать?

– Плетень, – побледнел он.

– А батюшку?