Сон №9 - Дэвид Митчелл

– Да,– ответила госпожа Хохлатка.– Я ухожу. Нет, пойти со мной нельзя – я не хочу, чтобы ты опять распугал всех покупателей, как в тот раз au marche в Марракеше.

Питекантроп пробормотал что-то насчет одолжения и раскрыл перед госпожой Хохлаткой сложенные ладони. Она чуть не выронила корзину.

– Черви! У меня в будуаре! Здесь живут уважаемые, сытые создания! Они не едят червей! Да как ты посмел подумать, что можно эту дрянь положить рядом с моими чудесными свежими яйцами! Убирайся отсюда сейчас же! Невежа!

«Храни, Господи, мои перья»,– думала госпожа Хохлатка, проходя по разоренным пустошам. Что здесь случилось? Когда-то пейзаж радовал глаз, но сейчас поля, засеянные злаками, были мертвы или умирали, деревья обгорели или вовсе превратились в щепки, а выжженная до сажи земля испещрена воронками. Ржавые стволы искореженных танков торчали из пробоин, как готовые к бою мужские члены. Чертыхался чертополох. Разорванная труба цедила нечистоты в болото из оборванных проводов. От него исходило такое зловоние, что госпожа Хохлатка закрыла нос шалью.

– Что за чертовщина!

Вдруг небеса взвизгнули во всю силу своих легких. Госпожа Хохлатка едва успела загородить собой драгоценную корзину с яйцами и прикрыть уши крыльями, как от оглушительного звукового удара фартук у нее задрался выше головы, а панталоны вздулись. Взрывная волна схлынула. Госпожа Хохлатка огляделась и поднялась на ноги. Посмотрев вверх, она увидела прелюбопытное зрелище: какой-то хиппи на психоделически раскрашенной доске для серфинга падал с неба прямо на нее! Она непроизвольно схватила корзину и порхнула за большую бочку с надписью «Активный апельсин». Хиппи на предельной скорости врезался в грязь. Из получившегося от столкновения кратера полетели камни и характерные звуки. Госпожа Хохлатка смотрела, как оседает пыль, слишком пораженная, чтобы произнести хоть слово, даже про себя. Из кратера раздался стон.

– О, мэн! – Хиппи перебросил себя через край воронки. У него были ярко-рыжие дреды, огромные солнечные очки и подрагивающий над головой нимб.– Мэн.

Увидев госпожу Хохлатку, он изобразил рукой знак мира.

– Добрый день, мэм.

К госпоже Хохлатке вернулась способность шевелить языком:

– Рискованное было падение, не иначе.

– Проклятые «Фантомы»! Сдули меня подчистую! Даже не увидел, как они подлетели. Наверняка сейчас бомбят город, если там еще осталось что бомбить. Но раз у них есть боеприпасы, то они должны их израсходовать.

– Вы ничего себе не сломали?

– Только гордость, мэм, спасибо, что спросили. Я, видите ли, бессмертен.

– Простите?

– Бессмертен. Меня зовут Бог. Чрезвычайно рад с вами познакомиться.

Это сбило госпожу Хохлатку с толку. Нужно ли сделать реверанс?

– Я просто очарована, иначе не скажешь. Но если город вот-вот начнут бомбить, не должны ли вы что-нибудь сделать?

Бог поправил свой нимб.

– Сделал бы, если бы мог, мэм, но если военные решили закидать какую-нибудь страну бомбами, что ж…– Он пожал плечами.– Когда-то у нас было право божественного вето на ведение войн, но наши исполнительные полномочия мало-помалу сошли на нет, и теперь никому и в голову не приходит с нами советоваться.

– Подумать только… а могу я спросить: что нужно, чтобы прекратить войну?

Бог изобразил задумчивость.

– Сказать по правде, мэм, я никогда не хотел быть Богом. Папочка настоял, семейные традиции и все такое. Я провалился на экзаменах в божественные колледжи Лиги Плюща[101] и подался в Калифорнию.– Лицо Бога приняло мечтательное выражение.– Крутой прибой, золотой песок, а девочки! Какие девочки… Божественное вмешательство было обязательным предметом, но я пропустил почти все лекции ради компании покорителей Большой волны! Прекращать войны? Это все равно что лезть в липкую плевательницу с гуакамолой[102], мэм. Университет я закончил, хоть и нахватав трояков, и единственное, что запало мне в голову, это тот трюк с водой и вином. Папочка пытался на меня повлиять, но небеса, мэм,– Бог понизил голос,– это сплошное кумовство. Знай вы, что творится в Золотом Городе[103], подумали бы, что франкмасоны всюду пробиваются исключительно своим умом. Важно не то, что ты знаешь, важно, кого знаешь и откуда. Закадычным друзьям Всемогущего доставались местечки с устойчивой демократией, и никто из нас никогда не имел дела с зонами военных действий или миротворческими миссиями. Мэм, вы не знаете время?

Госпожа Хохлатка взглянула на часы:

– Без двадцати пяти одиннадцать.

– Ах, чтоб его! Мне нужно вернуть видеокассеты в прокат, а не то снова оштрафуют!

Бог щелкнул пальцами, и его доска для серфинга зависла над воронкой. Бог вспрыгнул на нее и.помахал солнечными очками:

– Было чрезвычайно приятно побеседовать, мэм. Если с вами случится какая-нибудь неприятность, просто пошлите мне взмах крыла и молитву!

Он согнулся в кунфуистскую стойку и унесся прочь. Госпожа Хохлатка смотрела, как это убогое божество исчезает из виду.

– Да. Ну, надо спешить.

Я просыпаюсь в румяной дымке предрассветных сумерек и дико кричу – надо мной склонилась пожилая женщина в черном. Судорожно дернувшись, падаю с дивана.

– Упокойся,– говорит пожилая женщина,– успокойся, малыш. Тебе приснился сон. Это я, госпожа Сасаки с вокзала Уэно.

Госпожа Сасаки. Я расслабляю сведенные судорогой мышцы – вдох, выдох. Госпожа Сасаки? Дымка рассеивается. Она улыбается, качая головой:

– Извини, что напугала. С возвращением в мир живых. Бунтаро забыл сказать, что я зайду сегодня утром, так ведь?

Я расслабляюсь и глубоко дышу.

– Доброе утро…

Она ставит на пол спортивную сумку.

– Я принесла тебе кое-какие вещи из твоей квартиры. По-моему, с ними тебе будет удобнее. Если бы я знала про фингал, захватила бы примочку.

Мне стыдно, что госпожа Сасаки видела бедлам, в котором я живу.

– Признаюсь, я думала, ты уже на ногах. Почему ты не спишь в комнате для гостей, глупыш?

У меня во рту пересохло, точно я наелся песка.

– Наверное, здесь мне кажется безопасней. Госпожа Сасаки, откуда Бунтаро узнал ваш номер в Уэно? Откуда вы знаете про «Падающую звезду» и про Бунтаро?

– Я его мать.– Госпожа Сасаки улыбается, видя мое изумление.– Знаешь, у нас у всех где-нибудь есть мать. Даже у Бунтаро.

Все встает на свои места.

– Почему же ни вы, ни он не говорили об этом?

– Ты не спрашивал.

– Мне и в голову не приходило спросить.

– Тогда зачем нам было об этом говорить?

– А моя работа?

– Бунтаро помог тебе попасть на собеседование, но работу ты получил сам. Это неважно. Мы обсудим, что делать с твоим местом в Уэно, после завтрака. Всему свое время. Сначала тебе надо вымыться и побриться. Ты выглядишь так, словно неделю жил в палатке с бездомными в парке Уэно. Дальше опускаться уже некуда. Пока ты будешь в душе, я все приготовлю, и надеюсь, что ты съешь больше меня. Какой смысл спасать твою шкуру, если ты устраиваешь голодовку?

Я стою в душе целую вечность, пока не пропариваюсь до костей,– подушечки пальцев сморщиваются. Намыливаюсь три раза, от макушки до пяток. Когда я выхожу, то чувствую, что простуда немного отступила и я потерял в весе. Теперь я бреюсь. Мне везет: бриться мне нужно лишь раз в неделю. Ребята из нашего класса обычно хвастались, как часто они бреются, но на свете есть сотни других вещей, на которые я гораздо охотнее потратил бы время, чем скрести сталью по своим волосяным фолликулам. Однако предложение госпожи Сасаки в некотором роде приказ. Дядюшка Толстосум пару лет назад подарил мне электробритву, но дядюшка Асфальт рассмеялся, увидев ее, и сказал, что настоящие мужчины бреются лезвиями. Моя первая пачка одноразовых «Бик» еще не кончилась. Плещу на лицо холодной водой и промываю станок под холодным краном – дядюшка Асфальт говорит, что от холода лезвие сжимается и делается острее. Я вспоминаю его всякий раз, когда бреюсь. Намазываю лицо гелем для бритья «Айс блю», особенно густо желобок между носом и верхней губой – почему для этого места не придумали названия? – и ямочку на подбородке, и основание нижней челюсти, где обычно режусь. Жду, пока гель начнет жечь кожу. Затем начинаю с плоских мест рядом с ушами, где не так больно. Вообще-то мне нравится эта боль. Напряженная, всепоглощающая. Чтобы справиться с болью, надо в нее нырнуть. Вокруг носа. Ой! Споласкиваю лицо, провожаю колючую липкую массу до самого стока раковины. Еще холодной воды. Мну свой подбитый глаз, пока он не начинает болеть. Чистые трусы, футболка, шорты. Доносится запах еды. Спускаюсь вниз и кладу бритвенные принадлежности обратно в сумку. Ловлю на себе взгляд дамы с фотографии в ракушечной рамке.

– Ну как, теперь лучше? Да не волнуйся ты так. Здесь ты в полной безопасности. Расскажи мне, что случилось. Расскажи мне свою историю. Давай. Расскажи.