Витязь. Замок людоеда - Степан Кулик

— Вообще-то, я хотел засветло в Янополь попасть…

Княжич молча указал на моих и своих людей, которые еще и трети немцев не успели осмотреть. Не говоря уже о том, что всех их следовало вынуть из доспехов. Рассортировать по качеству, оценить и разделить.

— Это вряд ли, Степан Олегович. Если только… — Лев задумался ненадолго и решительно продолжил: — Если только нам не оставить своих воев здесь, а самим продолжить путь? Вот и в Янополь успеешь, и время для разговора будет. Согласен?

— Ты же в Розиттен собирался? — честно говоря, такой поворот меня не слишком обрадовал. Шанс проговориться делался все больше. Но и отказывать благовидного повода не видел.

Княжич кивнул.

— Собирался. Но раз ты, Степан Олегович, говоришь, что кроме бранденбургцев, там никого нет, стало быть, мне в Розиттен без надобности ехать. Тем более, — Лев обвел взглядом ристалище, — кажется, теперь мне там будут не слишком рады. Несмотря на знакомство с фогтом. Как считаешь?

А вот тут он прав. Если крестоносцы на меня такую охоту устроили, при этом принимая за своего, католического рыцаря, то уж русским витязям и подавно поражения не простят.

— Да уж… И в самом деле, лучше судьбу не испытывать. Мир миром, а доверять гостеприимству храмовников я бы не стал.

— Решено… — протянул мне руку княжич. — Возьмем по одному человеку, и в путь. А люди нагонят нас, как управятся здесь.

И хотел бы возразить, так нечего. Придется в очередной раз положиться на судьбу. Авось не выдаст.

Может, сказалась общая усталость от двух сражений подряд… Даже трех, если поединок с Конрадом считать за отдельную баталию. А может, виной тому стал расчудесный теплый летний день, когда охота думать только о приятном и хоть на пару часов забыть о проблемах, — но я, что называется, поплыл. Мне нестерпимо захотелось поделиться с кем-нибудь своей тайной. С этой, уже становящейся почти неподъемной ношей постоянной скрытности и, как следствие, вынужденного одиночества.

И если несмотря на самые теплые отношения, что сложились у меня с Круглеем, Лисом, Носачом, я все же понимал, что мое истинное происхождение не та правда, которую стоит им открывать, то сейчас, глядя в открытое, честное лицо княжича, которого и знал-то всего ничего, я вдруг понял, что могу рискнуть. Потому что если Лев Ольгердович сможет поверить в мою историю, дальнейшее пребывание в этом мире станет гораздо приятнее. И не потому, что княжий сын достаточно влиятельная особа, способная облегчить жизнь горемыки-попаданца. А потому, что я обрету настоящего друга.

— О чем призадумался, Степан Олегович? — молодой витязь словно почувствовал мои сомнения. — Взвешиваешь, что можно рассказать чужеземцу и схизматику, так чтоб не обидеть? Брось. Мы же не поповские дети, нам Господа делить не пристало. Един Он, что бы там ни говорили. И все мы, раньше или позже, предстанем перед Его взором, дабы держать ответ за прожитую жизнь.

— И прожить ее надо так, чтобы не было мучительно стыдно за бесцельно потраченные годы… — усмехнулся я и демонстративно перекрестился. Как полагается по православному обряду, справа налево. — С чего ты меня, княже, в католики записал?

Лев Ольгердович только головой помотал, словно слепней отгонял.

— Да ты, боярин, прям как твой луковичный доспех. Одна броня поверх другой надета. А вместо исподнего — кольчуга стальная.

Глазастый, однако. Все как есть разглядел.

— Прав ты, княже. На мне столько всего надето, что я вскоре и сам забуду, где своя кожа начинается.

— Не свербит? А то снял бы лишнее. Все почесаться легче…

Занятный разговор у нас получается. Вроде бы обычный дорожный треп, ничего не значащий и ни к чему не обязывающий, а если копнуть глубже — каждое слово второй смысл имеет. Или мне так кажется?

— Еще как свербит. Да как тут разденешься, если жизнь такая неспокойная, что никогда не знаешь: сейчас враг явится или чуть погодя? Бросит клич перед нападением или исподтишка ударит? Давеча от исповеди и то пришлось отказаться.

Сказал, а сам поглядываю исподтишка и думаю: давай, княжий сын, я свой ход сделал. Поймешь намек, продолжим разговор.

— Это ты верно рассудил, Степан Олегович. Для исповеди смирение и раскаянье надобны. А без них — суета одна и томление духа… Да только я не священник. Ужи позабыл, когда сам последний раз в церковь хаживал. Потому что о греховном помышляю…

Приехали. Отговорки закончились. Либо сейчас, либо… И что? Кто не рискует, тот не пьет шампанского! Почему бы и нет? Что я теряю? Не поверит княжич, ну и флаг ему в руки, а баран на шею. В любую секунду могу предъявить справку, в смысле кучу очевидцев, что меня сегодня ночью крепко по голове приложили. Моргенштерном. Контужен типа. А к юродивым на Руси завсегда относились с пониманием и состраданием. Рискну… Не получится, так хоть выговорюсь.

— Стало быть, Лев Ольгердович, интересуешься ты, что в Розиттене случилось? Изволь… Если вкратце, то вчера ночью я с отрядом ландскнехтов атаковал замок ордена и захватил его. Замок то бишь.

От такого известия княжич только крякнул. А потом хлопнул себя ладонью по щеке и растер на ней незадачливого овода.

— Совсем мошкара озверела. На дождь, что ли, собирается? — покрутил головой, оглядывая небо. — Нет, не похоже. Странно… Угу. Значит, замок Розиттен теперь твоя вотчина? — спросил, не меняя интонации.

— Нет, — ответил я таким же тоном. — Я не нашел того, что искал, а сама крепость мне без надобности. И вот что я тебе скажу, княже, очень многое из того, что я хотел бы рассказать, будет похоже на бред больного огневицей или крепко выпившего. Уверен, что тебе по-прежнему интересно?

— До Янополя нам еще часа два ехать, — пожал плечами тот. — Можем попробовать. Не поверю или надоест небылица, не обессудь за прямоту, так и скажу.

— Договорились, — я сделал глубокий вдох, словно перед прыжком в воду. — Но начнем не с минувшей ночи, а вернемся на несколько седмиц назад. В день убийства твоего брата.

Вот я и перешел Рубикон. Теперь только вперед, и будь что будет. Aut cum scuto, aut in scuto.[52]

Княжич пристально взглянул на меня и непроизвольно положил руку на рукоять меча. Но сразу же и убрал, сделав вид, что всего лишь хотел поправить ножны. Потом оглянулся. Желая убедиться, что спутники нас не слышат. Мог не проверять. Аксель с оруженосцем княжича давно вели довольно оживленную беседу, а до нас доносились лишь отдельные, невнятные слова. Так что им и подавно ничего не расслышать.

— Говори, боярин Степан. Если ты знаешь что-то о смерти Витойта — можешь начинать рассказ хоть от сотворения мира. Только правду поведай.

Трудно решиться и начать, а дальше само идет. Главное, не останавливаться. Слово за словом, эпизод за эпизодом. Будто камень с души…

Княжич слушал внимательно. Не перебивал, не задавал вопросов, не хватался за оружие. Даже когда я признался в убийстве его брата. Иной раз кивал, постукивал кнутовищем по сапогу, иной — поглядывал с любопытством или недоверием, но не издал ни звука. Пока я сам не умолк. Выждал еще немного, а потом произнес совершенно ровным голосом:

— Не обидишься, боярин, если я твоему человеку спрос учиню? — и, не дожидаясь ответа, подал знак оруженосцам приблизиться. А когда те нагнали нас, без обиняков спросил у Акселя: — Отвечай, правда ли, что твой господин еще вчера был в две сажени ростом?

— Я свободный человек, милостивый сударь! — гордо вскинул подбородок ландскнехт. — И надо мною нет никаких господ, кроме Бога и командира.

— Аксель, князь не хотел тебя обидеть, — вмешался я, поскольку нервы и так на взводе, а для полного счастья только пустячной ссоры сейчас и не хватало. — На Руси другие обычаи. А спрашивает он обо мне. Отвечай, как есть. Без утайки.

— Так, а чего тут утаишь? — рябой хитрец пожал плечами. — Небось не я один вас, ваше сиятельство, давеча видел. Назад вернуться — пара сотен тевтонцев еще не забыла, кто к ним в гости заходил. А ежели у русских к иноверцам доверия нет, так пусть князь в монастырь скачет. Небось братия с правдой не разминется.

— Аксель! Не зли меня…

— Ваше сиятельство, и в мыслях!.. — стукнул себя кулаком в грудь оруженосец, при этом внимательно глядя на меня: не подам ли какой-нибудь условный знак. — Но я в саженях не разбираюсь. А если на глазок, то раза в полтора вы крупнее были. Такой ответ годится?

— Вполне, — кивнул княжич, поискал за поясом и вытащил оттуда серебряную монету. — Рубль за верность не унизит свободного человека?

— Вознаграждение никого унизить не может, ваша светлость, — ухмыльнулся тот, принимая деньги. — Это ж не милостыня…

— Умен, шельма, — Лев Ольгердович потянул за узду, разворачивая коня. — Поехали, Степан Олегович. Продолжим разговор… Янополь уже вон, на окоеме. А мы с тобой еще многое не обсудили.