Времена не выбирают - Макс Мах

Конечно, можно было пустить в ход НЗ, но стимулятор «Эльбрус» Кирилл решил принять в предутренние часы, когда станет действительно невмоготу. Пока же он мог обойтись одним лишь кофе и никотином.

Подделка документов – кропотливая работа, требующая к тому же высокой квалификации и, пожалуй, даже таланта. И то и другое у Урванцева имелось в изобилии. Уж таким он родился, и таким сделала его жизнь. И хотя изготовлением фальшивых документов он занимался нечасто, но если уж приходилось, делал это на ять. Однажды сработанное им вот так, в полевых условиях – можно сказать, на колене, – изделие выдержало даже проверку самой профессиональной в мире – после ГПУ, разумеется, – британской Ми5. Сейчас, однако, ему предстояло превзойти самого себя. Ведь Урванцеву были совершенно неизвестны ни способы зашиты документов, принятые в этом мире, ни состав туши, которой они заполнялись. Да мало ли тайн и секретов существует в таком «хитром» деле, как изготовление «настоящих» документов?

Около девяти утра он почувствовал, что силы его на исходе, и, хотя дело закончено еще не было, в том состоянии, в котором находился сейчас Кирилл, продолжать работу означало запороть все до сих пор сделанное. Урванцев бросил последний, полный сожаления взгляд на почти готовое изделие и, как ни протестовало сердце, отправился спать. Внутренняя дисциплина в очередной раз взяла верх над нетерпением, которое было сродни вдохновению. Вот только вдохновение, которое было отнюдь не лишним при создании по-настоящему хорошей липы, все-таки временами бывало избыточно и даже вредно там, где требовались филигранная точность и бухгалтерская педантичность.

Кирилл сходил в ванную, умылся и почистил зубы и, улегшись на диване в облюбованной им комнате, разрешил себе уснуть. Спал он чутко и недолго – всего четыре часа, – но вполне отдохнул, в достаточной степени восстановив силы и успокоив терзавшее его нетерпение сердца. Теперь он мог продолжить свою работу, но спешить не стал. Сварив кофе и соорудив из хлеба, сыра и жирной ветчины пару простых, но сытных бутербродов, Урванцев на два часа ушел в глубины местной Сети, ориентироваться в лабиринте которой оказалось на редкость просто. Разобравшись в принципах поиска информации и языках, он достаточно быстро нашел расписание движения поездов и наметил для себя несколько подходящих направлений, оставив окончательный выбор на волю случая и собственное вдохновение. Затем занялся вопросами политического устройства, государственных границ и системой цен, о которой знал пока явно недостаточно. На десерт он оставил себе свежий номер «Дер Штандард», выбрав немецкоязычную газету, чтобы не привлекать к себе внимания, так как не знал, следят ли местные власти за поисками в Сети и если следят, то насколько эффективно.

Допив кофе и завершив чтение, он выкурил сигарету, закрыв глаза, чтобы дать им отдохнуть, и, наконец, вернулся к работе. Еще через два часа Урванцев стал обладателем очень похожих на настоящие водительской лицензии и общеевропейского паспорта, выданных гражданину германии Паулю Мюнцу, сорока четырех лет от роду. Конечно, настоящей проверки эти документы выдержать не могли по той простой причине, что такого человека, как Пауль Мюнц, в природе не существовало, но для гостиниц и аэропортов этого должно было хватить. Во всяком случае, на первое время, а на далекую перспективу Урванцев загадывать не привык.

Оставшееся время он с чистой совестью посвятил прогулкам по бескрайним просторам Интернета, изучая как настоящее, так и прошлое этого мира. Ну что сказать? Любопытный мир. Не самый лучший из возможных, но и не худший. Однако совершенно очевидно, что это не был мир Хрусталя. То есть, возможно, Хрусталь приходил именно отсюда. Во всяком случае, то немногое, что Федор Кузьмич – намеренно или случайно – рассказал о своем мире Слуцкому,[87] совпадало с тем, что узнал сейчас Урванцев.

Хрусталь не соврал. Ульянов умер здесь только в 1924-м и остался в памяти людей как основатель Советского государства. А вот Якова Михайловича, похоже, если и вспоминали, то мимолетно и в основном в связи с расстрелом царской семьи. Вообще-то расстрел Романовых теперь, в XXI веке, даже коммунистам не казался уже столь необходимым, как тогда, в грозном 1918-м. Но из песни слов не выкинешь. В Гражданскую войну обе стороны наделали немало ошибок и совершили много ужасных вещей. На то она и гражданская, что брат на брата. Лучше, чем сказал о ней Горький – в сорок шестом, кажется, году, – и не скажешь: Великая беда. Беда и есть. Однако дело было не в том, как оценивать Гражданскую войну в России через восемьдесят лет после ее окончания или как относиться к той или иной исторической личности и ее роли в том, что произошло так давно, что уже перестало быть актуальным. Дело было в другом. Хотя Урванцев и нашел подтверждения почти всему, о чем было известно со слов Федора Кузьмича, мир этот – с вещной, так сказать, стороны, с точки зрения своего технологического развития – был слишком похож на собственный мир Кирилла и, значит, не мог быть миром Хрусталя со всеми вытекающими из этого следствиями. И главным из этих следствий было то, что Урванцеву следовало как можно скорее вернуться домой. В сущности, свое задание он уже выполнил, вот только доложить об этом пока не мог, а сможет, только если сумеет продержаться здесь еще три недели. Это и было теперь актуальным, остальное станет таковым в конце пути.

До наступления темноты Урванцев уничтожил почти все следы своего пребывания в доме, кроме, может быть, запаха табака, но это было нестрашно. С особой тщательностью он вытирал поверхности, которых мог касаться и «чистил» ЭВМ. Машина после его «уборки» работать уже не будет, зато и не расскажет никому о том, чем занимался здесь Урванцев. Конечно, сами по себе такие меры тоже выглядели подозрительно, но это было меньшее зло, ведь существовала вероятность, что никто этого просто не заметит. Вена – большой город, и воров здесь должно быть немало. Если уж они не перевелись при социализме, то что же говорить о капитализме? Так что, завершив уборку, Кирилл надел другие перчатки и начал вдумчиво «грабить» сослужившую ему хорошую службу квартиру. Впрочем, худое дело нехитрое, тем более когда им занят профессионал, так что не прошло и получаса, как Урванцев покинул «лежку» и неторопливо – прогулочным шагом – направился в сторону вокзала.

Путь был неблизкий, но физически Кирилл за прошедшие сутки скорее отдохнул, чем наоборот. Погода была чудесная – не жарко и не холодно, и легкий ветерок по временам задувает в лицо, – и еще на ходу прекрасно думается, даже если ты – впрочем, вполне автоматически – все время «отслеживаешь ситуацию».

Итак, скорее всего, это не был мир Хрусталя. Следовало ли из этого, что Федор Кузьмич происходил из какого-то другого мира, а в этом лишь жил какое-то время или просто использовал его как пересадочную станцию? Если это так, то его и его друзей сейчас могло здесь и не быть, а значит, и о появлении Кирилла никто не мог здесь знать. Это, естественно, было бы здорово, если бы все так и обстояло, но Урванцев привык исходить из худшего. А худшим могло оказаться то, что Хрусталь контролирует этот мир негласно, и, следовательно, все, что видит вокруг Кирилл – все, что он до сих пор узнал и увидел, – не более чем великолепно исполненная декорация для населяющих планету людей, которые, разумеется, и слыхом не слыхивали ни о каком Хрустале. Однако, с другой стороны, как-то это не вязалось с событиями десятилетней давности. Вот не вязалось, и все. Не складывалась картинка.

«Ладно, – решил Урванцев. – Еще три недели… Большой срок. Может быть, и сам до чего-нибудь додумаюсь, а нет, так пусть этим занимаются аналитики. А мне главное – три недели продержаться».

Вопросы времени и пространства, как ни смешно это звучит, являлись, в сущности, самым слабым местом во всей его, и без того непростой, если не сказать большего, операции. Пространство и время, но правильнее, вероятно, все-таки время и пространство, потому что самым главным было – «когда» и только после этого – «где». Как будто бы ничего нового, ведь и дома разведчиков часто «впрыскивали» в одном месте, а выходили они уже совсем в другом. Однако дома всегда можно было что-нибудь сымпровизировать. Сорваться с «трассы», уйти в сторону, рвануть напрямки, прорываясь в другом, незапланированном месте. Во всяком случае, можно было попробовать. А здесь куда дернешься? Да никуда, потому что некуда.

Почти незаметно для себя он вышел к вокзалу, но до отправления первого из выбранных им поездов, уходящего в 5.20 утра в Мюнхен, оставалось еще больше двух часов. Впрочем, Урванцев так и планировал, потому что пришло время подкрепиться, да и вообще не мешало перед дорогой сбросить нервное напряжение и подумать в комфорте над разными разностями, которых накопилось уже немало. Кирилл зашел в работающую круглосуточно – если верить вывеске – закусочную, называвшуюся здесь на американский манер «снэк-бар», и съел там, стоя, пару больших бутербродов с копченой колбасой и ветчиной, запивая их какой-то газировкой, которая отдаленно напоминала апельсиновую воду «Лагидзе», но называлась «фанта». Затем, покинув временно вокзал, он побродил немного по окрестностям и достаточно быстро нашел настоящий ночной бар, в котором, как и положено, было полутемно, играла музыка и подавали крепкие напитки. Взяв сто граммов коньяку и чашку крепкого – здесь это называлось двойным – кофе, Урванцев ушел от стойки в глубину довольно обширного, но полупустого помещения и расположился за столиком в углу так, чтобы видеть и вход, и стойку, и коридор, который вел к туалетам и во внутренние помещения заведения, где наверняка имелся еще один выход. Сделав глоток кофе, Кирилл кивнул одобрительно, так как кофе был сварен хорошо, и закурил сигарету.