Рыцарь золотого веера - Алан Савадж

Скажи, что я чту её и мою память о ней и буду делать это всегда. Скажи, что я не хочу причинять ей зло, как и принц Иеясу. Скажи, что я молю простить меня за это, но принц Иеясу вернул мне жизнь и вернул мне цель в жизни. И ещё скажи, что он лучше подходит для управления этой страной. Вот мои причины, и надеюсь, что она поймёт меня.

Несколько секунд самурай не спускал с него глаз.

— Прекрасные слова, — сказал он наконец. — В Японии, Уилл Адамс, мы приберегаем прекрасные слова и прекрасные мысли для поэтических состязаний, чтобы произнести их перед микадо. Но это игра. В жизни же значение имеют поступки, а не слова. Ты можешь отказаться драться по нашим правилам, но можешь быть уверен — умрёшь ты как японец.

Он отступил на шаг и исчез за углом дома. Что это у него на шее — дождь? Или испарина? Утро, столь холодное минуту назад, стало вдруг очень тёплым.

Он очутился перед дверью дома Иеясу. Часовые скрестили копья, но Косукэ но-Сукэ, в полной амуниции, как всегда, словно ждал за дверями.

— Входи, Уилл Адамс, — сказал он. — Мой господин Иеясу ожидает тебя. Ты уже искупался?

— Что?

— У нас традиция — купаться перед боем, — пояснил Сукэ. — Впрочем, теперь уже поздно. Но мой господин только что закончил купанье и сейчас одевается. Он примет тебя через несколько секунд.

Внутренняя дверь отворилась, и Уилл упал на колени, потом коснулся лбом пола.

— Поднимись, Уилл Адамс. — Иеясу был уже почти полностью облачён в доспехи, помогал ему вчерашний юноша. Второй мальчик поспешно завязывал тесёмки нагрудного панциря, поправлял пояс, пристраивал на место металлические поножи.

— Ты будешь замечательной мишенью из-за своего роста и отсутствия доспехов.

Сказать ему? Но враг не узнал ничего, и планы Токугавы были столь же неуязвимы сегодня, как и вчера. Он не ищет комплиментов, которые могли бы посеять семена подозрения.

— Может быть, ваши люди будут смотреть на меня как на флаг, господин Иеясу.

— Флаг? Это хорошо. Даже больше того. Ты ведь штурман, не так ли? Ты приведёшь нас к победе. Это прекрасно. Я все раздумывал, какое имя тебе дать. «Уилл Адамс» звучит слишком чуждо для наших ушей. А ты ведь теперь один из нас. Я назову тебя Андзин Сама — Главный штурман, и с этого дня тебя будут знать под этим именем. А теперь, Сама, моё первое приказание: поезжай вперёд к линии фронта и выбери место для своих орудий. Моя армия уже выдвигается.

— Да, мой господин. Надеюсь, что дождь вскоре кончится.

— Он кончится, Андзин Сама. В это время года дождь заканчивается довольно быстро. Теперь иди, а потом вернёшься и доложишь мне. Вскоре мы все уже будем на марше.

Один из мальчиков встал на колени со шлемом в руках. Полководец был уже полностью облачён в броню.

— Шлем не нужен, — сказал Иеясу. — Принеси мне вон тот белый платок.

Мальчик повиновался.

— Обвяжи им мою голову.

Мальчик повиновался.

— Без шлема, мой господин? — спросил Сукэ. — Вот уж действительно напрасно.

— Все шлемы очень похожи, — ответил Иеясу. — Но по этому платку мои воины узнают меня. Белый — это цвет Токугава. Пусть они следуют за головой в белом.

Дорога была забита шагающими впереди солдатами. Ноги их расплёскивали лужи и месили грязь. Уилл обнаружил, что проще ехать не по мощёной дороге, а напрямик через поля. Вскоре он очутился посреди огромной массы людей и животных, окружённый приглушённым гулом. Было уже почти пять часов, и чернота ночи выцветала, превращаясь в белый утренний туман. По левую руку Уилл увидел отлого поднимающуюся возвышенность, поросшую редкой травой. Почва там становилась каменистой, постепенно превращаясь в монолитную скалу. Дальний её край терялся в тумане.

Справа, за дорогой, запруженной продвигающейся вперёд армией, даже сквозь туман виднелось огромное зарево. Огни были зажжены патрулями Западных, чтобы служить маяками своей отступающей армии. Как и предсказал Иеясу, она отходила всю ночь — несмотря на успех накануне днём. Сейчас они, наверное, заняли подготовленные позиции и поджидают неприятеля; однако всю эту ночь они провели без сна.

Так как, был он уверен в победе? Шансы на неё были довольно велики. Но жизнь его зависела от окончательного выбора человека с труднопроизносимым именем Кобаякава, которого он и в глаза-то никогда не видел. Рукоять короткого меча неприятно давила на живот, когда он ехал верхом, размышляя над этим. Прошлой ночью он вытащил этот меч из ножен и попробовал лезвие — оно было как бритва. Представить, что оно сделает с его животом… Это если он наберётся храбрости использовать его по назначению.

Значит, он боится смерти? Как странно — он не чувствовал вообще ничего, знал только, что о завтрашнем дне думать сегодня смысла нет — до тех пор, пока сегодняшний день не закончился. А закончился он не скоро…

Теперь холмы нависали над ним со всех сторон. Он развернул коня и поехал обратно, вскоре снова оказавшись в гуще войска. Солдаты молча приостановились, пропуская его. Солнце уже встало, но туман по-прежнему не позволял видеть дальше сотни ярдов. Они только видели его белые ножны. Чтобы как-то отличить своих, каждый отряд нёс белое знамя, понуро обвисшее под дождём.

Из-за сплошного потока идущих воинов его продвижение вперёд замедлилось до черепашьего шага. Пока что он не увидел ничего такого, что убедило бы его в возможности вообще применить орудия. Дорога превратилась в сплошное болото, и высохнет она не скоро, а земля по обочинам была слишком мягкой. И в довершение этого кошмара для любого артиллериста впереди показались дома, раскинувшиеся вдоль дороги и уходившие в туман, сползавший с холмов. Секигахара. Название, которое он запомнил надолго.

Люди заполнили до отказа узкую улицу. Раздавалось бренчание доспехов, ноги хлюпали в грязи. Людей здесь было даже больше, чем на дороге, — все рвались вперёд, перекликались друг с другом, их начальники на лошадях казались каменными глыбами, выкрикивающими приказы и снова пропадающими. Уилл пришпорил коня, загоняя его в толпу, и сразу с нескольких сторон раздались недовольные крики. Но у кричавших уже не было белых ножен. И на знамени, свисавшем с древка в нескольких футах от него, не было золотого веера. Армия Западных. Его сердце рванулось из груди, и он снова резко дёрнул поводья, разворачивая коня. Кто-то громко закричал почти у самого стремени. Белые ножны. Но всё же недостаточно близко. Двое протянули руки к поводьям, ещё один схватился за меч. Уилл отчаянно рванул собственный клинок из ножен, вонзил