Древние славяне - Дмитрий Шеппинг

Только скрылись со двора князя эти челобитчики — приходят другие сто киевлян, приносят другую жалобу:

— Солнышко–князь! Дай нам управу на Чурилу Пленковича; сегодня пришла его дружина на тихие заводы; всю птицу дикую перестреляла; нечего тебе, государь, к столу подать, нечем заслужить твоего жалованья.

Вслед за второй толпой киевских жителей является и третья:

— Ласковый князь! Уйми дружину Чурилы: пришли к нам пятьсот молодцов: наставили силков в темных лесах, куниц, лисиц повыловили, перебили черных сибирских соболей. Нечего, государь, тебе во двор принесть, нечем заслужить твоего жалованья.

Взглянул тут князь в окно и видит: едут к Киеву пятьсот молодцов; кони под ними гнедые, все одной масти, седла под ними золотом разукрашены, сапоги на молодцах из зеленого сафьяна, кафтаны из голубой парчи, разноцветными поясами подпоясаны, шапки из литого золота; сидят молодцы на конях — словно свечи горят. Стали молодцы по Киеву разъезжать, пошаливать, весь лук на огородах повыдергали, всю капусту с корнем повырвали.

Толпами валит народ с жалобами к князю на широкий двор; весь Киев тут собрался: и князья с княгинями, и знатные бояре, и жители городские; просят суда на Чурилиных людей.

Рассердился Владимир:

— Как вы просите у меня суда на Чурилу, когда я даже не знаю, где он живет, где его двор стоит.

Говорят бояре:

— Свет–государь! Не в Киеве, не за Киевом стоит двор Чурилы, а стоит он на Почай–реке, тянется на семь верст, обнесен булатным тыном; двери везде точеные, ворота хрустальные, косяки и подворотни из дорогого рыбьего зуба, а во дворе стоит семь теремов.

Захотелось Владимиру посмотреть на такое роскошное жилье, и собрался он в путь–дорогу ко двору Чурилы; взял с собой и князей, и бояр именитых, и богатырей могучих, и горожан киевских. Приехал Владимир на Почай–реку, смотрит на Чурилин двор, удивляется: правду молвили люди о несметном Чурилином богатстве! Видит князь, выходит на крыльцо старик, отец Чурилы; шуба на нем соболья, золотой парчой крытая, золотыми пуговицами застегнута; кланяется Владимиру отец Чурилы:

— Пожалуй, князь, в высокие хоромы хлеба–соли с нами откушать.

— Назовись, добрый человек, — отвечает князь, — как тебя звать–величать, чтобы знали мы, у кого будем хлеб–соль отведывать.

— Я Чурилин батюшка — Пленко, — сказал старик и повел Владимира в хоромы.

Видит Владимир: стоят терема из белого дуба; к главному терему ведут трое ворот: первые — резные раскрашенные, вторые — хрустальные, третьи — из олова литые, золотыми маковками украшены, а уж в тереме такое убранство, что и пером не описать: пол посредине из чистого серебра, стены серым соболем обиты, а потолок черным. Вся в тереме красота небесная: на небе солнце и в тереме солнце, на небе месяц и в тереме месяц; около месяца частые звездочки рассыпались.

Открыл князь окошко, увидал во дворе нарядную толпу.

— Не тут ли Чурило? — спрашивает князь Пленко.

— Нет, князь! Чурило еще в церкви, обедню слушает.

Появилась тут во дворе другая толпа, еще нарядней и лучше: человек более тысячи, посреди, всех лучше и краше, едет добрый молодец; шуба на нем соболья, золотыми пуговицами застегнута; каждая пуговица по яблоку.

Владимиру даже боязно стало: не царь ли едет с ордой, не король ли из Литвы, или не едут ли великие послы сватать княжую племянницу, Забаву!

Говорит Пленко:

— Не страшись, князь, это сын мой Чурило возвращается домой.

Едет Чурило, с коня на коня перепрыгивает, из седла в седло перескакивает, копье из руки в руку перекидывает. Несут над Чурилой большой зонтик–подсолнечник, чтоб не загорело от солнца белое лицо Чурилы.

Слез с коня Чурило, идет по двору легкой частой походочкой; идет — под ногами травы не мнет.

Как сказали Чуриле, что сам князь у него в гостях, — взял Чурило золотые ключи, отворил свои богатые амбары, достал меха черных соболей, куниц и лисиц, подарил Владимиру дорогие шубы собольи, а боярам лисьи, а купцам куньи; раздарил горожанам золотой казны без счета.

Говорит Владимир:

— Много было мне принесено на тебя жалоб, добрый молодец, да не хочу тебя судить, старое поминать: уж очень ты мне полюбился, свет Чурило Пленкович!

И зовет его князь к себе в Киев:

— Будешь у меня стольничать–чашничать!

Согласился Чурило. Остался князь ночевать у него в доме; положил его Чурило на пуховую постель, усыпил игрою на звонких гуслях, а поутру поехали они вместе в Киев, и сделал Владимир пир для Чурилы.

На пиру сама княгиня Евпраксия загляделась на красоту Чурилы; руку себе ножом порезала, заглядевшись.

Пожаловал князь Чуриле еще должность:

— Свет Чурило, ходи–ка ты по Киеву на пиры мои собирать честной народ, князей–бояр, горожан именитых.

Идет Чурило по Киеву, желтыми кудрями потряхивает; на руках у него шелковые перчатки, на голове золотая шапка, на ногах сафьяновые сапоги. Смотрит на него народ, не налюбуется, красны девицы тихонько из теремов на него поглядывают, старые старухи, засмотревшись, прялки ломают; зазывают Чурилу в гости и князья–бояре, и горожане именитые, и богатые купцы.

ДЮК СТЕПАНОВИЧ

Далеко–далеко, за синими морями, за высокими горами, в Индии заморской, в богатой Волынь–земле жил добрый молодец, молодой купец Дюк Степанович.

Не ясный сокол пролетел, не белый кречет вспорхнул — то молодой Дюк поехал охотиться на гусей, лебедей, на малых серых уток. Расстрелял Дюк свои золотые стрелы, не убил ни одной птички; еще вынул три стрелы, самые драгоценные, и те извел напрасно. Покачал Дюк головою и говорит сам себе:

«Извел я напрасно свои дорогие стрелы, а были стрелы на три грани гранены, пером сизых орлов оперены; ручки у стрел были яхонтами разубраны, где летит стрела — луч света бросает за собой; днем светит, словно луч солнца красного, вечером — словно луч ясного месяца».

Собрал Дюк свои стрелы в колчан и вернулся в родной Галич.

Приехал Дюк домой, когда в церкви шла вечерня, и пошел к Божьему храму на церковное крыльцо встречать свою родимую матушку.

Вот выходит из церкви Дюкова матушка; кланяется ей Дюк низко, достает до земли кудрями, просить у ней благословения:

— Государыня, родимая матушка! Во всех городах я побывал, не был только в городе Киеве у ласкового князя Владимира; благослови меня съездить в Киев!

Отпустила его родимая матушка, на прощанье дала родительское наставленье:

— Слушайся меня, свет мой Дюк Степанович, не езди к Киеву прямой дорогой, поезжай дорогой окольной. На прямой дороге есть три заставы великие; стоят на одной высокие горы, разойдутся и опять сойдутся, поедешь не вовремя — тут тебе и живому не быть. Есть на прямой дороге гнездо диких птиц. Как поедешь мимо, склюют тебя те птицы и вместе с конем. А на третьей заставе лежит Змеище Горынище о двенадцати хоботах, проглотит тебя та змея вместе с конем. Еще тебе мой совет: как будешь на пиру у князя Владимира, не хвастайся своим сиротским именьицем, не доведет до добра напрасное хвастовство.

Простился Дюк с матерью, пошел на конюшню выбрать себе в дорогу жеребца неезженого — выбрал косматого бурушку; была у бурушки грива в три сажени длиною, на все стороны развевалась, словно скатный жемчуг рассыпалась. Оседлал Дюк своего бурушку, Бахмата–коня, черкасским седельцем, ценою в две тысячи, с серебряными подпругами, с булатными стременами заморскими, накинул попону, красным золотом, серебром строченную, ценою в три тысячи; взял Дюк с собою свое цветное платье, захватил и дорогие стрелы.

Выехал Дюк… Как взвился бур ушка — первый скачок сделал — на целую версту ушел, а со вторым только его и видели: с горы на гору он перескакивал, реки и озера перелетывал.

Приехали они к первой заставе; не успели горы сдвинуться да раздвинуться, как они мимо проскользнули; приехали и на вторую заставу — не успела птица крыльев расправить, как они промелькнули, и на третьей заставе еще змей хобота не успел протянуть, как они уже за версту были.

Наконец, в поле наехал Дюк на шатер белополотняный и, не подумав, крикнул громким голосом:

— Эй, кто там стоит в белополотняном шатре? Выходи с Дюком побороться!

Сначала никто не ответил ему; тогда Дюк крикнул и второй и третий раз и разбудил спавшего богатыря.

Раскаялся Дюк в своих неразумных словах, когда увидел, что из шатра вышел к нему навстречу сам Илья Муромец.

— Что кричишь, Дюк, во всю голову, — говорит старый богатырь, — или хочешь со мною силами помериться?

— Нет, славный Илья Муромец, — отвечает Дюк смиренно, — одно на небе солнце красное, один на свете богатырь Илья: кто с ним помериться захочет силами — тот сложит в бою голову.