Суд в Нюрнберге. Советский Cоюз и Международный военный трибунал - Франсин Хирш

общения, существенно влиявшего на развитие судебного процесса. В данном случае совместные попойки, похоже, укрепляли дружеские отношения между обвинителями. Руденко достиг устной договоренности с Максуэлл-Файфом, Шарлем Дюбостом и Джексоном, что они сообща постараются держаться подальше от тем, способных навредить какой-либо из стран-обвинителей. Кроме того, обвинители договорились заблаговременно показывать друг другу для изучения текст речей и доказательные материалы. Вышинский сообщил об этом успехе Молотову[548].

В последние дни визита Вышинского в зале суда разыгралась драма. Вечером 29 ноября американский обвинитель показал фильм о нацистских концлагерях в зонах, освобожденных западными войсками. Фильм сняли американские и британские операторы в Дахау, Бухенвальде и Берген-Бельзене[549]. Это был первый фильм на процессе, и он произвел «невероятно сильное впечатление» на всех присутствовавших, как писал потом Кармен. Впечатление было еще усилено тем, что все зрители могли наблюдать за выражениями лиц подсудимых, которые смотрели фильм со своей скамьи. Перед началом показа освещение в зале было приглушено и небольшие прожекторы направлены на обвиняемых. Кармен вспоминал, что в зале сидели эксперты-психиатры, в том числе советские, и делали записи: «в таком-то месте Геринг закрыл глаза», «в таком-то месте Кейтель снял наушники и отвернулся», а Розенберг начал неконтролируемо трястись в нервном приступе[550]. Советский помощник обвинителя Дмитрий Карев (профессор уголовного права из Московского государственного университета, ответственный за упорядочение советских доказательных документов) тоже был поражен реакцией подсудимых и писал в Москву, что Шахт «отвернулся в другую сторону и не смотрел на экран»[551]. Кармен считал, что, когда подсудимые «воочию увидели, в чем их обвиняют», они окончательно поняли, «что тут дело не до шуток»[552].

Драма продолжилась на следующее утро, когда американское обвинение неожиданно вызвало своего первого свидетеля – генерал-майора Эрвина Лахузена, бывшего офицера немецкой военной разведки и одного из выживших членов узкой группы заговорщиков, пытавшихся убить Гитлера в июле 1944 года. Появление Лахузена вызвало смятение: защита громко протестовала, что ее не предупредили заранее об этом свидетеле. Защита имела причины для паники. Лахузен был в Третьем рейхе настоящим инсайдером и мог прямо обличить Риббентропа, Кейтеля и других бывших нацистских руководителей в военных преступлениях и заговоре с целью ведения агрессивной войны. К этому он и приступил. Лахузен подробно рассказал о нацистских планах и процедурах и описал попытки истребления целых категорий людей – в том числе военнопленных, которых «можно было определить как глубоко большевизированных или активных представителей большевистской идеологии»[553].

Вечером того же дня Карев доложил в Москву, что Лахузен дал весомые показания об особенно жестоком обращении с русскими военнопленными. Он также отметил, что Лахузен в ответ на вопросы Руденко рассказал, что нацистская разведка вербовала украинских эмигрантов из Галиции для совершения «диверсионных актов» в Польше и других странах[554]. Такие факты подпитывали страх советских властей перед украинской пятой колонной.

Возбуждение еще более усилилось днем в пятницу 30 ноября, когда Трибунал провел закрытое заседание для оценки вменяемости Гесса. Он обычно сидел на скамье подсудимых, читая бульварные романы и игнорируя происходившее вокруг него, и регулярно повторял, что не помнит ничего из своего нацистского прошлого. Теперь Трибунал должен был рассмотреть написанные несколькими неделями ранее заключения медицинских экспертов по поводу его заявленной амнезии. Руденко явился в суд, готовый к борьбе и уверенный в поддержке со стороны британского, французского и американского главных обвинителей. Они приватно встретились за день до того и единодушно решили, что Гесса нужно судить[555].

Корреспонденты пришли в зал суда, приготовившись к интересному зрелищу, но им сказали, что послеобеденное заседание будет «закрытым». Перед уходом Полевой заметил, что Гесс выглядит напряженнее обычного и «не раскрыл свой полицейский роман». Когда посторонние вышли из зала суда, адвокат Гесса Гюнтер фон Роршайдт заявил следующее: хотя его клиент считает себя «способным принести присягу», на самом деле он психически болен и не может быть судим. Обвинители стали выдвигать свои контраргументы – но их выступления неожиданно прервал сам Гесс. Он потребовал, чтобы Трибунал дал ему слово, и немедленно признался, что симулировал амнезию[556].

Трибунал вернул корреспондентов, и Лоуренс объявил, что Гесс сделает заявление. Затем Гесс поразил пресс-корпус, заявив, что его память якобы «снова отвечает внешнему миру», а причины симуляции амнезии были «чисто тактического характера». Никто по-настоящему не знал, чем вызвано это необъяснимое признание, но советские представители сразу же приписали заслугу разоблачения Гесса одному из своих экспертов, психиатру Евгению Краснушкину. Согласно советским журналистам, Гессу по инструкции Краснушкина показывали старые нацистские фильмы, и тот постоянно улыбался, видя себя рядом с Гитлером и не зная, что за ним наблюдают[557]. На следующее утро Трибунал огласил свое мнение, что Гесс может предстать перед судом. Что бы ни заставило того отказаться от симуляции амнезии, советская сторона была вполне довольна таким поворотом событий[558].

1 декабря, когда улеглась шумиха из-за Гесса, Вышинский созвал второе заседание своей комиссии. Присутствовали все ее члены, кроме Кобулова, который улетел назад в Москву, чтобы проинформировать советских руководителей о ходе процесса. Кроме того, участвовали Никитченко, Волчков, Руденко, Покровский и помощники обвинителей, которые присутствовали на первом заседании. Обсуждали по большей части подготовку доказательных документов для советской части уголовного дела. Советские обвинители уже изучали документы, и Покровский сообщил комиссии, что они отобрали, перевели и готовы зарегистрировать в Трибунале около шестидесяти документов, в том числе нацистские директивы, письма из личных архивов подсудимых и отчеты Чрезвычайной государственной комиссии[559].

Несмотря на недавние жесты доброй воли со стороны главных обвинителей, Вышинский все еще тревожился, как бы другие делегации не присвоили себе ключевые советские доказательные документы и не выдавили из дела советскую делегацию. Он повторил, что Руденко и Никитченко должны поскорее «обеспечить получение» у других главных обвинителей всех документов, посвященных СССР, Югославии, Чехословакии и Польше, чтобы гарантировать, что эти документы будут представлены суду советской стороной. Если другие делегации будут настаивать, что представят их сами, Руденко должен заявить, что эти разделы, по словам Вышинского, «интересуют СССР»[560].

Вышинский также заявил, что для СССР принципиально важно произвести сильное впечатление, добавив к обвинению больше оригинальных доказательств. Он приказал Руденко и его сотрудникам изучить еще одно большое собрание документов Чрезвычайной государственной комиссии, отобрать самые важные для представления Трибуналу и проследить, чтобы их перевели на немецкий. Комиссия также обсудила, как использовать доказательства разных видов. Под впечатлением от американского документального фильма, показанного два дня назад, комиссия решила определить статус советских киноматериалов о немецких зверствах, заснятых Карменом и