Капитали$т: Часть 2. 1988 (СИ) - Росси Деметрио

Где-то через неделю после этого знакового события объявился Евгений Михайлович Лисинский. Отдохнувший, посвежевший, помолодевший и жизнерадостный. Я навестил его в кафе «Уют», сразу после его возвращения. Евгений Михайлович, кажется, действительно рад был меня видеть…

— Дела, если я не ошибаюсь, идут хорошо? — осведомился он.

— Вашими молитвами, — улыбнулся я. — Все хорошо, а скоро будет еще лучше. Есть идея — открыть свой кооперативный банк. Вот тогда, Евгений Михайлович, мы развернемся на полную катушку!

Евгений Михайлович задумчиво качал головой.

— Банк, — сказал он, как мне показалось — слегка скептически, — ну как же… Я что-то такое слышал… это делают, кажется, комсомольские вожаки?

— С нашей помощью, — уточнил я. — Мы им тут совсем недавно помогли в одном деле…

— Да, да… — кивнул Евгений Михайлович. — Это большое дело, очень большое. Мы о таких делах в свое время и мечтать не могли. Это что-то особенное. Лично я, Алексей, боюсь таких дел.

— Отчего же? — удивленно спросил я.

— Мы — старые люди, — вздохнул Евгений Михайлович. — Мы привыкли, что все должно быть очень тихо, что наши дела не должны привлекать внимания. Мы всегда старались сделать так, чтобы люди вообще ничего не могли узнать о нашем существовании. Особенно те, кому это не нужно. А вот открыть, например, банк… Вы понимаете, что это значит оказаться в центре всеобщего внимания. В свете софитов, так сказать… Со времен НЭПа у нас не было ничего подобного, а тут вдруг появилось. Мы — старые люди, и немножечко помним, как оно было. Например, папа Яши Левина — Наум Левин — был нэпманом, он держал кофейню в самом Питере, держал табачную лавку — крутился как мог. Власть нашла у него какие-то грехи по финансовой части (у кого их нет⁈) и вот, папа Яши Левина уже в Сибири!

— Вы не верите, что все это долго продлится? — спросил я. — Перестройка, коммерция и все остальное?

Евгений Михайлович мудро улыбнулся и снисходительно посмотрел на меня.

— Вы знаете, что такое «делать пропуль»? — ответил он мне вопросом на вопрос.

— Не знаю, — честно признался я.

— Когда профессиональный игрок садится играть с азартным лохом, то в начале игры лох всегда выигрывает. Всегда! Конечно же, не случайно — на языке катал это называется «сделать пропуль», слить лоху деньги, проиграть немного, чтобы лох почувствовал дармовщинку и поверил в свою счастливую звезду. После этого катала обычно выигрывает у лоха все, что у него есть. И бывает — даже немного больше. Кажется, вам недавно рассказывали похожую историю? — хитро прищурился на меня Евгений Михайлович.

— Да, рассказывали, — с улыбкой подтвердил я. — Все-то вы знаете, Евгений Михайлович! Получается, что государство «делает пропуль», дает нам чего-то заработать, чтобы потом полностью раздеть?

— Это очевидно, — пожал плечами Евгений Михайлович. — Так было тогда, в двадцатые. Почему так не может быть сейчас? Правда, есть нюанс…

— Что за нюанс? — поинтересовался я.

— Государство всегда большое и неповоротливое. Ловкий человек может сбежать из-за стола с пропуленными деньгами и так оказаться в выигрыше. Такое было при НЭПе, когда умные люди вовремя соскочили и затаились, может быть и сейчас. Мы сейчас в выигрыше и при том — в хорошем. Государство явно играет с нами в поддавки. Долго это продолжаться не может. Никак! Потому — умному человеку нужно вовремя все прекратить. И не питать странных иллюзий о том, что масть будет переть вечно. Такого не бывает ни в картах, ни в жизни.

Что же, подумал я, Евгений Михайлович соображает, по большому счету, правильно. Он не учитывает одного… того, что государство просто исчезнет. Как если бы карточный шулер испарился, оставив изумленного игрока одного, со всеми деньгами, его и своими.

— Вы считаете, что нужно уезжать? — спросил я с некоторой грустью в голосе.

— Я считаю, что еще годик или два мы можем поиграть с государством в эти игры, — сказал Евгений Михайлович. — А потом нужно будет быстренько и незаметно… — он махнул рукой.

— И вы считаете, — продолжил я, — что банк — затея рискованная?

— Я не знаю, — развел руками Евгений Михайлович. — Любое дело, приносящее доход в нашем мире — рискованное. Но здесь вы как бы предлагаете сразу сыграть по максимальным ставкам. Это может быть очень больно, вы понимаете? Сам я не в том возрасте, чтобы играть в такие игры. Слишком много беспокойства, оно того не стоит, — заключил Евгений Михайлович.

— А мы — молодые, — сказал я с легкомысленной улыбкой. — У нас адреналин и кураж. Мы знаем — кто не рискует, тот не пьет шампанского, потому и рискуем.

Евгений Михайлович задумчиво отхлебнул чая.

— Наверное, так и должно быть, — сказал он. — В вашем возрасте я тоже не боялся рисковать и играть ва-банк.

— Кстати, вы слышали о том, что Седой пропал? — сменил я тему.

Евгений Михайлович величественно кивнул.

— Конечно слышал. И знаете… что-то такое обязательно должно было случиться. Володя слишком много шума поднял вокруг своей персоны. А деньги любят тишину. — Евгений Михайлович помолчал немного. — Когда я представляю, как расстроены люди в руководстве городской милиции, то мне делается смешно. Теперь им поспешно придется искать кого-то другого на место Володи… А это не так просто.

— Считаете, что он был агентом? — спросил я с улыбкой.

— Я свечку не держал, — ответил Евгений Михайлович с некоторым раздражением, — но могу сказать, что вероятность этого довольно велика. Делать такие дела, как делал Володя, и не иметь проблем с органами — это странно.

— Будем надеяться, что все произошедшее — к лучшему, — сказал я.

— Будем надеяться… — с сомнением повторил Лисинский. — Больше ничего и не остается…

От Евгения Михайловича я направился на химкомбинат, в наш цех. Дела шли неплохо. Пока еще нам и близко не удалось удовлетворить спрос населения на банальную полиэтиленовую пленку, которая раскупалась сразу после поступления в продажу. Скажу больше — мы приняли уже нескольких председателей колхозов, которые буквально со слезами на глазах просили об оптовых закупках, однако же, у нас был договор с кооперативным магазином, с хозяином которого не хотелось портить отношения. Кроме того, часть товара мы отгружали Евгению Михайловичу, так что труженикам села приходилось отказывать. Труженики села, конечно же, гневались, ругались и даже пытались нас подкупить. Объяснить им, что мы частники и подкупать нас не имеет никакого смысла, было очень непросто. Новая экономическая парадигма с большим трудом закреплялась в сознании простого советского человека. Один из председателей даже угрожал жалобой в горком партии, чем изрядно нас повеселил.

В цеху за главного был Серега, который в последнее время подзабросил боксерские тренировки в пользу производства и ресторанов. Но, нужно сказать, что относительно большие деньги не очень повлияли на моих друзей. Во все тяжкие никто не пустился, хотя первичный товарный голод утоляли весьма активно — костюмы-«варенки», кроссовки под фирму, джинсы, магнитофоны, кассеты и прочие мелкие радости. По большому счету, они относились к нашей коммерции, как к странной высокооплачиваемой «шабашке» — в отличие от того же Евгения Михайловича или моего одноклассника Вити, с которым мы все начали, прирожденными коммерсантами они не были. Однако новая жизнь им нравилась. Как известно, к комфорту человек привыкает быстро…

— Орловский приходил, — сказал Серега, когда мы вышли из цеха. — Совсем недавно, разминулись вы…

— Чего хотел? — поинтересовался я.

— О каких-то документах спрашивал, ему для регистрации банка нужно. Юрка на днях в Москву едет, вопрос решать. Сказал, что вечером заскочит в ДК.

— Пусть заскакивает, будут ему документы, — рассеяно сказал я.

Серега усмехнулся криво.

— У нас вроде все нормально. Выручка за вчера — две двести. Рабочему почти год пахать. От добра добра ищем, Леха… Нафиг оно нам, по большому счету? Стремно. Посадят же.