Собрание сочинений. Том 3. Песни. Поэмы. Над рекой Истермой (Записки поэта). - Виктор Боков

Испуг придал силы пленнице, мышь дернулась и освободилась.

Долго я стоял у места печального происшествия. Случай преследовал меня на лесной прогулке. Мне было совестно, что бедствие я принял за пение. Я думал о том, что мы приписываем природе человеческие свойства и не в меру олицетворяем ее.

Всегда ли поет природа?

Кто это однажды ошибся и принял плач за песню?

Звонким от синевы неба утром я собирал грибы в подмосковном лесу. Лес стоял на большом всхолмии, прорезанном новой асфальтированной дорогой. Он медленно привыкал к тому, что его рассекли надвое. Я шел вдоль шоссе, по самому краешку молодого осинника. Приближалась осень, и кое-где вспыхивал огненно-красный лист. Никого в лесу не было, я невольно для повадности посматривал на дорогу. Она не была одинока.

Проехал грузовик, в кузове которого стояла корова. «В ветлечебницу везут», — подумал я. Проехал «москвичок», на крыше которого было что-то навьючено и надежно увязано. Человек в синей куртке сидел у руля и подремывал. Не спал всю ночь, собирался. О, как мучительно трудны бывают сборы в дорогу. Обязательно забудешь что-то и вспомнишь с досадой, пройдя больше половины пути. Человек в синей куртке кому-то погудел. «Себе сигналит, чтобы сон отпугнуть», — подумал я. Скрылся «москвичек», показался мотоцикл. В прицепной коляске сидела девушка. Вот кому не спалось. Она подставляла свое лицо ветру и с удовольствием жмурилась. На ней, как и на мотоциклисте, был брезентовый плащ.

«Молодец, — подумал я, — не форсит, как некоторые, бережет здоровье!»

Мотор разозленно фыркал, за мотоциклом стелился синий дымок.

Показалась подвода с конем. Я встретил ее с восторгом. Мое детство прошло в деревне, я знаю, что такое лошадь, без нее дня не могли прожить. Пожилой, суровый человек правил лошадью. Он вез пустые бочки. «Давай, давай, давай!» — понукал он коня, хотя тот и без того был быстрый, и без того понимал, что где-то очень нужна тара.

В корзине у меня прибывало грибов. Как хороши были молодые подосиновики! Крепкие молодые шляпки манили взять гриб в руки, и потрогать, и понюхать, и ощутить прелесть лесного аромата. Я нашел и несколько опенков-одиночек, набрал волнушек и, наконец, моих любимых чернушек.

Это не что иное, как черные грузди, деликатес. В засолке чернушки несравненны по вкусу, но надо умеючи отбить перед засолкой горечь. Надо вымочить их, тогда этот хмурый, замурзанный и чумазый гриб становится темно-вишневым, волнующе красивым.

«Машины, машины, машины! Где же пешеходы? — подумал я. — Неужели люди разучились ходить?»

Мой дед, Сергей Артемьевич Боков, ходил пешком из деревни Язвицы в Москву. А это девяносто километров.

Мой отец, Федор Сергеевич, работая последние годы жизни лесным объездчиком, ходил в течение пятнадцати лет каждый день более двадцати километров.

Наконец, сам я, учась в Загорске, каждую субботу шел домой пешком двадцать километров.

Сейчас никто не ходит пешком по моему маршруту. Садись в автобус, гляди в окно и смотри на то, как мелькают лес и деревни.

А богомольцы некогда шли в Киев через всю Русь.

Чехов, по свидетельству Ивана Бунина, мечтал пойти с котомкой из села в село и слушать, о чем говорят простые люди.

Мои раздумья о хождении пешком прервал лось. Он вышел из лесу, спустился на шоссе, оглянулся, нет ли машины и опасности, и спокойно перешел дорогу. Он скрылся в другой половине леса.

«Есть еще пешеходы на земле!» — сказал я себе с великой радостью — и нагнулся к ярко-розовой сыроежке.

Она легла в корзину и прижалась к молодому пахучему масленку.

Большой дятел долбил здоровую, живую сосну. Я возмутился и крикнул:

— Эй ты, балда! Чего тебе приспичило живое дерево портить! Прекрати!

Дятел остановился и посмотрел на меня с высокой сосны.

Я продолжал:

— Ты что, не видишь, что рядом сухая сосна стоит? Марш на нее!

Дятел перелетел на сухую сосну, ровесницу живой. Он так стал работать своим инструментом, что посыпалась щепа.

Люблю в природе тех, кто не выставляет своего упрямства против доброго совета!

На большом проспекте нового подмосковного города чем-то усердно занимались три девочки-крохотульки. Они не побоялись меня, когда я подошел к ним. Секрет раскрылся. Девочки делали себе маникюр.

У них был лак, кисточка и пример мамы.

О, времена! О, дети!

В шесть часов утра, когда солнце было ослепительно ярко и все уже ловило его и грелось, по асфальтированному шоссе двигалась роскошная черная крупная гусеница. Это была не гусеница, а соболь!

Она спешила, инстинкт подсказывал ей, что она переходит опасный участок. Вся ее спина переливалась, по ней пробегала живая волна ее тела, это, собственно, и двигало ее. Впереди шел грузовик. «Раздавит», — подумал я и поднял руку. Шофер остановил грузовик и спросил:

— Вам куда?

— Мне никуда!

— Так в чем же дело?!

— Гусеница переходит дорогу.

— Какая гусеница? — вспылил шофер.

— Черная.

— Вы что, гражданин, с приветом?

— Да, — сказал я, — с приветом к природе.

Шофер сплюнул и дал газ. Но гусеница успела сползти с дороги и ушла в траву.

В половине седьмого солнце взошло над соснами и стало купаться в синеве и золотом покое.

Оно осветило старые березы невероятной высоты и густоты крон. И тут иволга с испуга и неожиданности взяла такую ноту, что ее услышал сам Бетховен.

А где-то бестолково кричали вороны, и не от радости встречи с солнцем, а от глупости.

Молодой мужчина сидел на корточках и разговаривал с вороной. Кто из них сумасшедший — человек или птица? Подхожу и вижу, что оба выглядят вполне осмысленными существами.

— Вы что это — раненых ворон подбираете?

— Нет, это моя знакомая — она у меня жила, приручилась, а потом улетела. И вот сегодня сама на тропу села и идет навстречу мне. Я ее узнал, у нее залыска на затылке есть! Вот.

Я увидел залыску.

— Нормальная ворона, — сказал ее воспитатель, — только привыкла к человеку и зла от него не видела.

Ворона клюнула головку клевера и с аппетитом ее проглотила, основательно раскрошив в клюве.

Человек сорвал листок одуванчика и сказал:

— Бери, не бойся! Я тебе плохого не сделаю!

Она сразу не взяла. А потом склюнула и проглотила.

Человек разогнулся и побежал на поезд, он ехал на работу.

Ворона пошла по тропе. Свернула с дороги, когда показался велосипед.

В детстве каждый день приходил для того, чтобы сделать великое открытие. Великое, и не меньше!

Первый найденный в лесу белый гриб — открытие.

Первый пойманный на удочку окунь — открытие.

Первая муравьиная куча, на которую ты отважился положить ладонь и тебе в лицо шибануло спиртом — открытие.

Первый ночной выезд на лошади в районный центр, ныне Загорск, — открытие.

Первая сплетенная тобой верша — открытие.

Первые четыре строки стихов собственного сочинения — открытие.

Впрочем, верша и стихи остались в моей памяти неразрывно. Расскажу, как это было.

В нашем деревенском пруду водились караси. Они не ловились на удочку, зато хорошо шли в вершу. Однажды, проснувшись и наскоро позавтракав, я сказал матери:

— Ухожу на реку за прутьями, буду плести вершу!

— Сумеешь ли? — усомнилась мать.

А я бежал на Кунью реку, которая на перекатах и мелких местах была в зарослях ивы.

Там нарезал я большую охапку прутьев, устроился около дома и начал плести. Плел я уверенно, дело спорилось, и через каких-то два часа в руках у меня была новенькая, пахнущая рекой и лесом, верша.

Я положил в нее жмыха, хлеба, вареной картошки, груз, чтобы верша тонула, и пошел на пруд. Выбрав местечко, я забросил вершу и спрятал в воде конец веревки.

Целый долгий летний томительный день ждал я вечера, чтобы пойти и проверить вершу.

Вечер был ласковый и теплый. От берега начинал подыматься пар, весь пруд курился, таинственно тихо стояло зеркало воды. Я нашарил в воде веревку и потянул на себя. Тяжело цепляя за илистое дно, верша подалась к берегу.

Я вытащил ее, глянул в горлышко и замер от счастья. Там трепетно бились друг о друга настоящие золотистые караси. Запуская по самое плечо руку, я вынимал из верши карася за карасем. Не преувеличиваю — рыбы зашло в вершу целое ведро. Вот улов!

Закинув вершу на то же место, я огляделся. В пруде отражались золотые звезды, и под берегами тихо постанывали лягушки.

На меня хлынула вся красота деревенского пейзажа, душа наполнилась благостным чувством любви к природе.

В этот благословенный миг во мне стали складываться стихи! Никогда ранее я не испытывал подобного блаженства, теперь оно снизошло на меня.