Большая дорога - Василий Ильенков

— Да, леса у вас хорошие, дремучие. А народ еще лучше… Как же можно не надеяться, Анна Кузьминична, что мы еще попляшем с вами в этом самом доме? Впереди же свадьба. А где эта красавица, Машенька?

— В соседнем колхозе, в Шемякине. Убирает урожай. — Анна Кузьминична скорбно умолкла. — Значит, нужно верить, Дмитрий Петрович? — тихо спросила она.

— Верить? Нет, это — не совсем точно. Уверенность нужно сохранять в силе народа. Кстати, Михаил Андреевич, вы на меня не в обиде? — с улыбкой спросил Белозеров.

— На вас? За что же? — с недоумением взглянув на него, проговорил генерал.

— Да ведь это я настоял, чтобы вас назначили командиром этой дивизии ополчения.

— Почему же именно меня?

— Ополчение — особый род войска… своеобразный. Оно больше напоминает первые отряды Красной Армии, чем современные регулярные части. Тут все романтики, вроде вашего племянника, студента. Им нужен такой, как вы, — герой гражданской войны… И потом я знал, что эта дивизия будет защищать родные вам поля…

— Спасибо, — растроганно сказал Михаил Андреевич.

— Так вот какие дела, Михаил Андреевич, — утомленно проговорил Белозеров, когда Анна Кузьминична, сгорбившись, вышла из комнаты. — Немцы ослабели от наших ударов. Их коммуникации растянулись. Войска выдохлись. Но еще рассчитывают, что с ходу ворвутся в Москву…

Белозеров не спал уже третьи сутки. Обычно живое, веселое лицо его было серо от усталости и пыли; красные напухшие веки смежались, на какое-то мгновение он погружался в забытье, но тотчас же его будила незатухающая тревожная мысль: «Время!» Ему казалось, что кто-то произносит это слово негромким, спокойным, но властным голосом: «Время!» И, встряхнувшись, широко распахнув отяжелевшие веки, Белозеров продолжал говорить, что на Западном фронте намечается неустойчивое равновесие сил, которое нужно превратить в устойчивое, длительное сопротивление врагу. И из всего огромного фронта, на котором беззаветно сражаются кадровые советские войска, только пять километров — совсем крохотный участок — приходится на долю ополченской дивизии Дегтярева.

— История возложила на нас, Михаил Андреевич, тяжкую, но почетную задачу. Мы должны здесь, на Днепре, задержать немецкие армии во что бы то ни стало. Выиграть время для сосредоточения и развертывания резервов под Москвой. Эти резервы есть, нужно лишь время, чтобы их подготовить и стянуть в могучий кулак… Этим занят Верховный Главнокомандующий. И вы должны дать ему это время. Что ответить ему?

Генерал Дегтярев встал, застегнул ворот и, выпрямившись, вскинув голову, взволнованно проговорил:

— Скажите товарищу Сталину: мы готовы на все… В рядах московского народного ополчения собраны лучшие люди страны. Они все умрут на своем посту, но продержатся столько, сколько нужно…

— Да, кстати, у вас в дивизии находится академик Куличков. Мне приказано вернуть его в Москву. Академия наук настаивает на этом. Это очень крупный ученый, мы не имеем права рисковать его жизнью. Вызовите его ко мне.

Академик вошел в комнату и остановился у порога.

— Старшина Куличков явился по вашему приказанию, товарищ генерал, — сказал он, тяжело дыша.

— Здравствуйте, Викентий Иванович, — проговорил Белозеров, протягивая руку. — Садитесь. Это я вызывал вас.

Академик, показывая на свои ноги, густо облепленные глиной, сказал:

— Пол запачкаю. Окопы роем. Глина смоленская, привязчивая…

— Ну, вот теперь отдохнете, Викентий Иванович. Я получил приказание откомандировать вас из армии…

— На каком основании? — удивленно спросил академик, садясь к столу.

— Академия наук возбудила этот вопрос. Считает, что вы нужней там, в тылу… И, кроме того, не хотят подвергать вас опасности.

— Я не просил об этом Академию наук и считаю, что она не в праве распоряжаться моей жизнью. Я останусь здесь, — твердо сказал Викентий Иванович.

— Но Академия наук правильно поступила, поставив вопрос о вашем возвращении к научной работе. Ваш метеорит ждет вас в Якутской тайге…

— Мой метеорит здесь… на смоленской земле, — с большим душевным волнением произнес академик вставая. — Разрешите итти?

Белозеров с изумлением молча смотрел на него.

— Чаю хоть выпейте с нами, — сказал генерал Дегтярев.

— Нет, спасибо. Как же я буду пить чай, когда товарищи роют окопы?

И он ушел, высокий, прямой, строгий, с длинным охотничьим ножом у пояса.

— Он похож на Дон-Кихота, — сказал генерал Дегтярев.

— Нет, на Сусанина, — задумчиво произнес Белозеров. — Да, теперь и я уверен, что вы задержите врага… Какие у нас чудесные люди!

Вдруг дверь распахнулась, и в комнату вошла Анна Кузьминична, ведя за руку академика.

— Вы и не думайте, Викентий Иванович, чтобы я вас так отпустила! Сейчас самовар поспеет, картошка отварится… И для Володи захватите покушать, а то вам там и поесть-то некогда…

— Ради вашего сына я готов обождать, Анна Кузьминична. Прекрасный у вас сын! — сказал академик, вытирая ноги о половичок.

— Только в разведку его не посылайте, Викентий Иванович. Это, кажется, самое страшное, разведка…

Вошли Шугаев и Николай Андреевич. Они провели несколько дней в лесах, выбирая места для баз партизанского лагеря. Николай Андреевич был назначен командиром партизанского отряда, а Шугаев — его комиссаром, Они доложили Белозерову, что продовольствие и оружие завезено на базы, созданные в самых глухих трущобах.

— А кто знает о местонахождении этих баз? — спросил Белозеров.

— Только несколько человек, вполне надежных, — ответил Николай Андреевич. — Все свои.

— А что вы скажете на это? — сказал Белозеров и, вынув из портфеля розовую немецкую листовку, положил на стол.

На листовке был портрет Тимофея Дегтярева и под ним напечатано, что этот крестьянин из деревни Спас-Подмошье, Смоленской области, давно уже недоволен советской властью и приветствует немецкие войска, несущие крестьянам избавление от коммунизма.

— Тимофей-то и помогал нам выбирать базы, — подавленно, опустив голову, сказал Николай Андреевич. — Что ж… это такое? Позор-то какой!

— Я одного не понимаю, — проговорил Шугаев, — какой смысл был немцам сбрасывать эту листовку? Ведь Тимофей здесь…

— Просто не рассчитали. По их планам Спас-Подмошье они должны были занять еще двадцатого июля, а сегодня двадцать второе. Они привыкли считать, что их планы выполняются с абсолютной точностью. И летчики сбросили листовки, полагая, что Спас-Подмошье уже в руках немецких войск…

— Убить его! Убить! — воскликнул Николай Андреевич, судорожно роясь в кармане, где лежал браунинг.

— Подожди, Николай, — спокойно сказал генерал, удерживая брата за руку, — убить недолго… Прежде всего его надо арестовать и допросить, как это могло случиться.

Тимофея привели под конвоем. Приказав конвоирам удалиться, генерал подошел к брату и долго смотрел в его испуганные глаза.

— Только позавтракать сел — хлоп! И повели, как арестанта, — проговорил Тимофей, глуповато улыбаясь. — И чего, дураки, привязались? Я говорю: «У меня брат — генерал…»

— Нет у тебя брата-генерала! Подлец! — вдруг визгливо закричал Михаил Андреевич багровея. — Изменник! Предатель! — Задохнувшись, он умолк и расстегнул ворот дрожащими руками.

— А кого же я предал, Миша? — спокойно спросил Тимофей, садясь на скамью и с усмешкой глядя на брата. — Кто набрехал тебе?

Генерал молча протянул ему листовку и, отступив на шаг, как бы стараясь держаться подальше от человека, запятнавшего себя самым подлым из преступлений, спросил:

— Узнаешь себя?

Тимофей повертел в руках листовку и, удивленно покачивая лохматой головой, сказал:

— Вот штука-то!.. А я гляжу, чего он пристал: дай сыму и конец! А я отродясь не сымался на портреты…

— Кто к тебе приставал? Где? — спросил генерал.

— Да по весне приезжал какой-то на машине… Говорил: из Москвы. Просил на охоту сводить… Обходительный такой человек, вином угощал все… Винишко, верно, пил… Люблю винишко, грешный человек! Да знал бы я, что он из немцев, я бы его и на порог не пустил! По-русскому чисто говорил… на иконы крестился… Вот диво! — Тимофей удивленно развел руками и простодушно усмехнулся: — До чего ж они, немцы, ловкие! И набрехал же! Про зайцев да про медведей я ему говорил, а он наплел тут нивесть что!.. Да как же я буду против советской власти говорить, когда и ты вот — генерал, брат ро́дный, и Николай — председатель, тоже брат, и почитай полдеревни — родня? Ну, верно, обидно мне, что вы в люди вышли, а я все в лесу маюсь. Так ведь я за каждую елку дрожу, для государства стараюсь! Ночей не сплю, как леший, все по трущобам… Да я за советскую власть горло ему зубами перегрызу! — плачущим голосом выкрикнул Тимофей.

Его увели и посадили в трансформаторную будку, которая бездействовала, потому что электростанция давно была остановлена.