Чехов и Лика Мизинова - Элла Матонина

засесть за воспоминания, как сделали это многие подруги и знакомцы Антона Павловича? Да, из-за Санина. Но это лишь часть правды, и положа руку на сердце – удобная для нее часть правды. Другая же ее часть состоит в том, что писать не всю правду о своих взаимоотношениях с Чеховым, лукавить значило бы оскорбить его память. А писать все – и о себе, и о нем – она не может. Не может даже думать об этом. Почему? Она ни разу не смогла ответить на этот вопрос даже себе. Не может, и все. Как будто табу, запрет свыше…

Перед тем, как уснуть, она вспомнила слова переводчицы Кати: «Мне кажется, Чехов для вас и сейчас жив. Не правда ли?» Да, это правда. В самом деле, Антон Павлович жив для нее и сейчас! И будет жить до тех пор, пока она сама не погубит их жизнь досужим словом.

Камышников

Нью-Йорк, как и Париж, в тридцатые годы был полон выходцев из России. Одни отправились в Америку в поисках лучшей жизни еще при царе, другие бежали от революции. Людей от искусства – художников, композиторов, музыкантов, а также писателей и журналистов, как и Санина, занесла сюда творческая судьба. Даже в «Метрополитен-опере» длительное время работал известный в зарубежье художник Сергей Судейкин. Была здесь и труппа «Русская опера», на Бродвее с успехом шли спектакли театра «Летучая мышь» под руководством блестящего юмориста Никиты Балиева, которого Санин знал еще по Москве. О жизни довольно многочисленной русской колонии в Америке подробно писала газета «Новое русское слово», ее Санин стал покупать чуть ли не с первого дня проживания в Нью-Йорке. О Советской России газета писала враждебно, как и большинство эмигрантских газет в любой стране мира. Но статьи об искусстве, о выставках, спектаклях и концертах, подписанных «Л.Камышников», были обстоятельны и компетентны, чувствовалось, что автор хорошо знаком с традициями русского драматического и оперного театра. Вот почему, когда журналист позвонил и сказал, что хочет представить нового директора-режиссера «Метрополитен-оперы» русскому читателю, Санин не раздумывая согласился. Тем более что Камышников, по его словам, знал Санина еще по России. Александр Акимович не признался, конечно, что не помнит обстоятельств, при которых они встречались.

Лев Маркович Камышников оказался невысоким седовласым господином с улыбчивыми карими глазами. Весь его облик излучал неподдельный интерес к собеседнику и уверенность в себе человека, изрядно пожившего в Америке. Он сразу дал понять, что знает о Санине как будто бы все, начиная с его фамилии Шенберг, времени сотрудничества со Станиславским и заканчивая гастролями в Буэнос-Айресе в антрепризе князя Церетели. Как оказалось, родился и вырос Лев Маркович в Одессе, закончил в юности художественное училище, потом стал известным одесским журналистом, одно время редактировал газету «Южная мысль». С двадцатых годов сотрудничал в Америке в разных русских газетах и журналах и даже сам издавал журнал. Он признался Санину, что в середине ноября исполнится ровно 30 лет с того времени, как он опубликовал свою первую театральную рецензию.

– Прямо вам скажу, я не эмигрант, – заявил журналисту Санин, – намерен в будущем вернуться и жить в России, мне не хотелось бы, скажем так, светиться в антисоветском издании. Только ваше доброе имя подвигло меня на интервью «Новому русскому слову», но, предупреждаю, в статье не должно быть никакой политики, ни одного нелояльного России слова.

– Вполне понимаю вас, Александр Акимович, – кивнул Камышников. – У меня в газете особый статус – никакой политики от меня и не ждут. А потому мне дают интервью даже советские артисты, писатели и художники, приезжающие сюда. И ваши бывшие коллеги из МХТ в двадцать третьем году общались со мной и не пожалели об этом. А вообще, Александр Акимович, меня по-настоящему восхищает ваша творческая и человеческая судьба! Уйти от Станиславского и достичь совершенства на абсолютно другой стезе, в «другой опере», как говорится! Но вы все время на колесах. Как вам такая жизнь?

«Чему другому, а располагать к себе – учить этого человека не надо, – подумал Санин. – Да и вопрос он предложил такой, на который я и себе самому боюсь ответить: да, мне уже за шестьдесят, давно надо было где-то остановиться, получать стабильный доход, спокойно жить и радоваться жизни. А приходится жить от контракта до контракта, считать каждую копейку и ждать нового договора в любом конце планеты как манны небесной. Действительно, «как мне такая жизнь» и сколько так еще можно жить?»

– Признаюсь, господин Камышников, но это не для печати. Тяжеловато физически, возраст уже не тот. Но иногда куда тяжелее морально: хочется пожить на одном месте, в своей квартире – в Париже сейчас у нас замечательный дом, с любовью обихоженный супругой и моей сестрой. Ох, как часто хочется вернуть прошлое, возвратиться в Москву, на Арбат! Что поделаешь? Но, признаюсь, есть в такой жизни моменты, которые не только компенсируют эти неудобства, но делают жизнь прекрасной. Я – русский художник, патриот, влюбленный в русские традиции, русское искусство.

И представьте себе ощущение режиссера, когда где-нибудь на краю света, в той же Аргентине, в которой я и не чаял в молодые годы побывать, когда в этой Аргентине тысячи людей встают со своих мест и аплодируют Римскому-Корсакову или Даргомыжскому и русским певцам в твоей постановке! В такие моменты, поверьте, забываешь обо всех тяготах и невзгодах своей цыганской жизни. Нет, служить России на международной сцене – это радость, восторг, которого не передашь. Это великая нравственная миссия.

Санин сказал – как выдохнул. И увидел, что растрогал Камышникова, который записал эту его патетическую речь в своем блокноте какими-то закорючками. Стенография, какая-то своеобразная скоропись? Но следующий вопрос журналиста в буквальном смысле опустил его на землю.

– Как вы устроились в Нью-Йорке, как вам город?

– Город невероятный. С одной стороны – каменные джунгли, но уж очень хорошо обустроенные. Ритм здесь такой, что некогда остановиться, оглянуться. Вперед и вперед… И еще, смотрю я на этот град небоскребов и думаю, что, в сущности, в суждениях об Америке очень много пристрастного и неверного. Не верю, что та расчетливая долларовая психология, которую приписывают американцам, могла бы создать эту феноменальную страну. Полагаю, то, что движет Америку, лежит за пределами сухого расчета и говорит о силе полета и об инициативе незаурядной. Кроме деловой удали, кроме широты натуры, не умещающейся в схему голой наживы, нужен какой-то взлет духа, который парит над материей. Это тот молодой гениальный народ, который кончил великую войну и сейчас