Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг. - Сергей Михайлович Сергеев

понятия «государь». Желание хоть как-то приобщиться к этому статусу, «погосудариться», было присуще самым разным слоям русского общества и выражалось не только в самозванчестве, но и в менее криминальных, хотя и в довольно эксцентричных формах. Так, среди крестьян была распространена игра в «царя», в ходе которой мужика, выбранного самодержцем, «носили „сквозь село на носилках, а на голове у него была воронка“». Один из таких «царей» Першка Яковлев так хорошо вжился в роль, что «сразу же „обрушил царскую грозу“: „в селе де Михайловском по Першкину приказу его ж братья крестьяне били батоги крестьянина — имени ему не упомнит, и он де им молился и говорил, что `государь пощади`“.»[312]

Гулящий человек Захарка Иванов в 1693 г. рассказал в своём извете о том, как «государился» некий священник Сидор: «„В нынешнем… году по вашему, великих государей, указу и по грамотам против челобитья обоянского уезду Васильевского попа Сидора, посажен де он, Захарка, у сыщика на съезжем дворе стольника Аврама Богданова сына Мантурова за караул, и в нынешнем же… году майя по двадесять седмое число в ночи приходил де на съезжей двор к нему, Захарки, он, поп Сидор, и в то де время он, Захарка, лежал, и он де, поп Сидор, почал де ему, Захарки, говорить, что де боярин твой стоит, и ты де крестьянин лежишь. И он де, Захарка, ему, попу Сидору, сказал: ‘Хто де мой боярин?’, и он де, поп Сидор, сказал: ‘Я де твой боярин.’ И он де, Захарка, против ево, Сидоровых слов сказал, что рад служить вам, великим государем, а не ему, попу Сидору. И он де, поп Сидор, учал ево, Захарку, бранить матерно, и в то время ваше государское величество избранил матерно и велел служить себе, а не вам, великим государем“. Во всём этом поп Сидор сознался, заявив, что он, разумеется, был пьян и во исступлении ума»[313].

Но вовсе не воображаемыми, а фактическими «государями» (ведь государь буквально означает хозяин) для своих холопов и крепостных были их владельцы. Холопство (домашнее рабство), как уже говорилось в первой главе, было явлением чрезвычайно распространённым (10 % населения страны), холопами владели представители самых разных социальных групп, в том числе и церковники, но главным образом служилые люди. Причём подавляющее большинство холопов были не иноземными пленниками, а российскими уроженцами, самих себя продавшими в рабство (среди них встречаются даже дворяне). (Подданные московского царя могли оказаться в московском же рабстве и через плен — так, войска, подавлявшие Разинщину, уводили с собой местных жителей, посчитав их, очевидно, своей законной военной добычей, на что правительство наложило официальный запрет и выставило для борьбы с этим специальные дорожные посты[314].)

Практику массовой самопродажи Р. Хелли объясняет почти полным отсутствием в Московском царстве государственной и частной благотворительности в отношении людей, впавших в нищету (в Англии, например, государственный налог в пользу бедных был введён в 1572 г., во Франции — в 1656 г.), и со слабостью родовой взаимопомощи[315]. Кроме того, в каком-то смысле быть холопом выходило комфортней, чем служилым или тяглым человеком, — по крайней мере, у домашнего раба имелось гораздо меньше обязанностей и гораздо больше досуга. Судя по всему, главной ценностью обладания холопами была не экономическая выгода, а престиж, демонстрация того, что и ты над кем-то властвуешь. Холоповладение воспринималось как «важнейшее украшение жизни»[316].

Холопа могли продать (хотя внутренняя работорговля в Московском государстве была развита слабо) и подвергнуть телесному наказанию. Убить без суда могли, вероятно, тоже, но юридически это не прописано — во всяком случае, неизвестно ни одного случая наказания хозяина за убийство холопа. По многим вопросам холопы имели право обращаться в государственный суд. Они могли заводить семьи — если один из супругов был свободным, в браке он автоматически приобретал холопский статус, их дети тоже становились холопами. Холопы фактически владели имуществом, но де-юре собственности не имели — всё принадлежавшее им формально принадлежало их хозяевам.

Напомню, что в европейском контексте рабство для единоплеменников и единоверцев было уникальной особенностью Московского государства уже с XVI в. Крепостное же право существовало в большинстве стран Восточной Европы и возникло там раньше, чем в России, в последней оно окончательно утвердилось только в середине XVII столетия. По переписи 1678 г. почти 9/10 тяглого населения находилось в той или иной форме крепостной зависимости (от служилых людей — 57 %, от церкви — 13,3 %, от бояр — 10 %, от государева дворца — 9,3 %)[317]. Первоначально крепостное право означало только прикрепление крестьян к владельческой земле и выполнение ими определённых повинностей по отношению к хозяевам (прежде всего барщины), но очень скоро оно стало приобретать черты рабства. Владельцы воспринимали крестьян как своё имущество, о чём свидетельствует практика продажи крепостных без земли, начавшаяся не позднее конца 1660-х гг. По крайней мере, А. Г. Маньков пишет, что купчая от 28 февраля 1668 г. — самая ранняя из обнаруженных им (впрочем, монография Манькова вышла в 1962 г., и за более чем полвека специалисты могли найти и что-то новое, неизвестное автору этих строк): «Се аз, Алексей Иванов сын Зиновьев продал я купленного своего вотчинного крестьянина Галецкого уезду деревни Гридкина Антошка Михайлова з женою ево и з детьми… сотнику московских стрельцов Алексею Матвееву сыну Лужину»[318]. Интересно, что свидетелем передачи покупки покупателю должен был выступить «священник введенский Пётр». Удивляться, впрочем, нечему — православные клирики были не только свидетелями подобных сделок, но и их «сторонами». Так, в 1689 г. «пятницкий поп Т. Васильев дал отпись К. Якинчеву из Новгород-Северского, что „взял“ он 10 руб. за „крепостную крестьянскую девку Е. Моисееву“»[319]. Указом от 13 октября 1675 г. продажа крепостных была узаконена.

Сам царь Алексей Михайлович покупал людей для своего хозяйства и принимал их в дар от подданных, а также легко переселял крестьян с места на место. Так, государево подмосковное село Измайлово было заселено крестьянами, свезёнными «изо многих дворцовых сёл и волостей и ис купленных вотчин [сотни семей из Костромского, Валдайского, Переяславль-Залесского и др. уездов], а иные браны у всяких чинов людей…а иные куплены». Тем же способом заселялось Домодедово[320].

Переселения иногда сопровождались трагикомическими обстоятельствами. Например, из Керенска и Ломова были направлены в Богородицкое более ста семей под наблюдением боярского сына Кузьмы Волчкова. В Кашире, по донесению местного воеводы, выяснилось, что из них осталось только 70 семей, остальные по дороге разбежались, исчез «неведомо куды» и сын боярский. Кашира — город маленький, «прокормить некому», тогда воевода решил, что переселенцы сами себя должны кормить, и