Вашингтонская площадь - Генри Джеймс

33

Доктор Слоупер понемногу оставлял свою практику; он посещал теперь лишь тех пациентов, чьи болезни казались ему любопытными. Он снова ездил в Европу и пробыл там два года; Кэтрин ездила вместе с ним, и миссис Пенимен на этот раз тоже приняла участие в путешествии. Европа ничем не поразила миссис Пенимен; оглядывая даже самые романтические окрестности, она часто говорила: "Все это кажется мне таким знакомым". Добавим, что подобные замечания обычно были обращены не к брату или племяннице, а к другим путешественникам, если таковые оказывались поблизости, или даже к проводнику, или к какому-нибудь пастуху, стоящему неподалеку.

Однажды, по возвращении из Европы, доктор сказал дочери нечто, заставившее ее вздрогнуть, — таким далеким прошлым повеяло на нее от его слов.

— Мне хочется, чтобы, прежде чем я умру, ты дала мне одно обещание.

— Почему ты заговорил о смерти? — спросила она.

— Потому что мне шестьдесят девять лет.

— Я надеюсь, что ты проживешь еще очень долго, — сказала Кэтрин.

— Я тоже на это надеюсь! Но в один прекрасный день я сильно простужусь, и тогда уже ничьи надежды мне не помогут. Именно так придет ко мне смерть; когда это случится, вспомни мои слова. Обещай мне после моей смерти не выходить за Мориса Таунзенда.

Услышав это, Кэтрин, как я уже сказал, вздрогнула. Вздрогнула, но ничего не сказала и еще некоторое время сидела молча.

— Почему ты вспомнил о нем? — спросила она наконец.

— Ты на все отвечаешь вопросом! Я вспомнил о нем, а мог бы вспомнить о ком-нибудь другом. Как и многие другие, он время от времени появляется в обществе и по-прежнему ищет себе пару — он уже был женат, но теперь снова свободен; не знаю, какими средствами он избавился от своей жены. Он в Нью-Йорке, и захаживает к Мэриан, твоей кузине. Твоя тетка Элизабет видела его там.

— Мне они о нем не говорили, — сказала Кэтрин.

— Это их заслуга, а не твоя. Он растолстел, облысел, однако состояния так и не нажил. Но этого, по-моему, недостаточно, чтобы уберечь тебя от его чар, поэтому я и прошу тебя обещать не выходить за него замуж.

"Растолстел и облысел"… — странно было Кэтрин слышать это, ибо память ее хранила образ прекрасного юноши.

— Боюсь, что ты не понимаешь, — сказала Кэтрин. — Я очень редко думаю о мистере Таунзенде.

— В таком случае тебе будет нетрудно и после моей смерти думать о нем так же редко. Обещай мне это.

Кэтрин снова надолго замолчала. Просьба отца взволновала ее разбередила старую рану, вернула былую боль.

— Боюсь, что не могу тебе обещать, — сказала Кэтрин.

— Ты бы доставила мне большое утешение, — сказал отец.

— Ты не понимаешь. Я не могу обещать.

Доктор помолчал.

— Я не без причины тебя прошу. Я хочу изменить свое завещание.

На Кэтрин эта причина не произвела впечатления; в сущности, она даже не поняла отца. Она чувствовала только, что отец говорит с ней тем же тоном, каким говорил много лет назад. Тогда она от этого страдала; и теперь весь ее жизненный опыт, все ее благоприобретенное спокойствие и вся ее невозмутимость восстали. Она была столь смиренна в юности, что теперь могла себе позволить проявить известную гордость, а в просьбе отца (и в том, что он считал себя вправе обратиться к дочери с этой просьбой) таилось нечто оскорбительное для ее достоинства. Кэтрин не отличалась воинственностью, и ее чувство собственного достоинства было под стать всей ее скромной особе; но нарушение известных границ задевало его; отец нарушил эти границы.

— Я не могу обещать, — просто повторила она.

— Как ты упряма! — сказал доктор.

— Боюсь, что ты не понимаешь.

— Так объясни.

— Я не могу объяснить, — сказала Кэтрин. — И обещать не могу.

— Клянусь честью! — воскликнул отец. — Я и не знал, до какой степени ты упряма!

Кэтрин знала, что она упряма, и даже радовалась своему упрямству. Она была уже в летах.

Примерно через год случилось то, что предсказывал доктор: он сильно простудился. Однажды в апреле он поехал в Блумингдейл(*13) навестить душевнобольного, которого содержали в частном приюте; родные непременно желали показать его известному врачу. В дороге доктора застиг весенний ливень, а ехал он в открытой коляске и промок до нитки. Добравшись до дому, он почувствовал зловещий озноб и к утру сильно занемог. "У меня воспаление легких, — сказал он Кэтрин, — и я нуждаюсь в тщательном уходе. Это мне не поможет, ибо я уже не встану; тем не менее я хочу, чтобы все, решительно все, делалось так, словно я могу еще поправиться. Я не терплю плохих сиделок; соблаговоли ухаживать за мной так, как если бы ты верила, что еще есть надежда". Он сказал, кого из коллег пригласить к нему, и дал Кэтрин множество подробных наставлений; она действительно ухаживала за отцом так, как если бы надеялась на его выздоровление. Но доктор Слоупер никогда в жизни не ошибался; не ошибся и на этот раз. Всю жизнь он отличался крепким здоровьем, но теперь ему было уже почти семьдесят лет, и болезнь одолела его.

Доктор скончался через три недели, в течение которых миссис Пенимен и Кэтрин не отходили от его постели.

Когда по истечении приличествующего срока вскрыли завещание, оказалось, что оно состоит из двух документов. Первый — составленный за десять лет до смерти — содержал ряд распоряжений, согласно которым основную часть своего имущества доктор завещал дочери и, кроме того, внушительные суммы отказывал своим сестрам. Второй оказался дополнительным распоряжением, которое было написано недавно и подтверждало долю миссис Пенимен и миссис Олмонд; однако доля Кэтрин, согласно этой бумаге, уменьшилась впятеро против первоначальной. "Она вполне обеспечена материнским наследством, гласила бумага, — так как тратила лишь малую долю процентов со своего капитала. Благодаря этому состояние ее ныне достаточно велико, чтобы служить приманкой для бессовестных авантюристов, а между тем у меня есть повод думать, что она продолжает питать слабость к людям подобного рода". Остаток своего капитала — и довольно значительный — доктор поделил на семь неравных частей, которые пожертвовал разным американским городам на больницы и медицинские школы.

Миссис Пенимен сочла, что это чудовищно — так своевольно распоряжаться деньгами, которые тебе не принадлежат; она сама сказала, что после смерти доктора его деньги уже не принадлежали ему.

— Ты, конечно, будешь оспаривать завещание, — бестактно заметила она Кэтрин.

— Вовсе нет, — ответила ей Кэтрин. — Оно мне очень нравится. Вот только если бы оно было немного иначе написано!