Когда гений терпит поражение - Роджер Ловенстайн

Сэнди Уэйлл, вовсе не собиравшийся вступать в партнерские отношения с LT или какой-либо другой компанией, которая занималась арбитражными операциями, велел своим служащим уменьшить их чреватые риском связи с хедж-фондами. Хотя трейдеры Salomon ликвидировали активы, эту компанию пошатывало от убытков, понесенных в арбитражных операциях и в России. Говорят, что Уэйлл отдал своим фаворитам приказ: уменьшить количество хедж-фондов, ведущих дела с Salomon, с 500 до 20! Приятель Уэйлла Уоррен Баффетт отслеживал действия служащих Berkshire Hathaway, требуя самых подробных сведений о степени подверженности компании рискам, обусловленным отношениями с хедж-фондами. Баффетт, в трудные времена инстинктивно ужесточавший контроль за наличными средствами Berkshire Hathaway, желал знать, располагает ли одна из ее дочерних страховых компаний достаточным обеспечением по своп-операциям[206].

Подверженность рискам, связанным с такими операциями, особенно проводимыми с LT, заставляла нервничать и руководство Goldman Sachs. Когда Корзайн, неприятно удивленный телефонным звонком Меривезера из Китая, сделал ответный звонок, он предупредил Меривезера: «У нас недостаточно информации о положении дел LT. Это может повредить компании как заемщику». Goldman Sachs пыталась выудить информацию из хедж-фонда, сотрудники которого всегда держали рты на замке. И теперь в LT по-прежнему неохотно делились сведениями. Компания пыталась действовать в обычном режиме, так, словно ничего особенного не происходило. Однако у нее уже не было капитала, который позволял диктовать свои условия, и с этим следовало считаться. Под давлением со стороны Goldman Sachs и других банков информация о положении LT медленно стала выходить на свет.

Наступила среда, 26 августа. Из Merrill Lynch позвонил Эллисон, сообщивший, что ждать денег бесполезно. Все еще пребывавший в неведении Эллисон добавил: «Джон, я не уверен, что в твоих интересах занимать деньги. Это может создать впечатление, будто у тебя возникли трудности».

До истечения установленного Соросом предельного срока оставалось пять дней. С рынков по-прежнему приходили дурные вести. Волатильность акций повысилась еще на два пункта, до 29 %. Цены на латиноамериканские облигации снижались. Зловещим предзнаменованием стало то, что западные банки начали признавать убытки, понесенные ими в бывшем Советском Союзе. Credit Suisse First Boston и Republican National Bank of New York, бывшие горячими защитниками новой, капиталистической России, сообщили о своих грандиозных потерях в этой стране. Компания с соответствующим названием High Risk Opportunities Fund[207], управляемая III Offshore Advisors из Палм-Бич (Флорида) и всегда следовавшая самым последним тенденциям рынка, разорилась. Уильям Макдоноу, президент Федерального резервного банка Нью-Йорка, спешно отменил поездку в Джексон-Хоул, штат Вайоминг, где у руководителей Федеральной резервной системы был курорт, на котором они проводили отпуск в конце лета. В момент предельного напряжения Макдоноу не мог отдыхать.

Приходившие во все большее отчаяние Меривезер и Розенфелд еще раз позвонили Баффетту[208]. Некоторые партнеры LT так никогда и не простили Баффетту того, что, как они считали, именно он выставил Меривезера из Salomon. У них вызывала сожаление склонность разыгрывавшего простака-миллиардера читать проповеди и особенно то, что он с удовольствием презирал академические модели, избегал их и отдавал предпочтение безыскусному подходу к торговле акциями по принципу «купи и держи»[209]. Как мы уже знаем, LT даже продала ценные бумаги Berkshire Hathaway в ходе арбитражной операции, обернувшейся для нее убытками в размере около 150 миллионов долларов. Тем не менее Баффетт и партнеры LT относились друг к другу уважительно, видя друг в друге талантливых инвесторов, пусть и представляющих разные школы. А теперь LT нуждалась в деньгах, и ни у кого в Америке, за исключением разве что Билла Гейтса, не было их больше, чем у Баффетта.

Баффетт согласился встретиться с Хилибрандом, который в четверг, 27 августа, вылетел в Омаху. К этому моменту капитал компании сократился до 2,5 миллиарда. Утренний выпуск «New York Times» подчеркивал: «Хаос на рынке сопоставим с самыми болезненными финансовыми катастрофами, случавшимися на памяти нашего поколения»[210]. К моменту, когда Хилибранд был в самолете, он уже знал, что котировки акций в Токио упали на 3 %, достигнув минимального значения за 12 лет. Киичи Миядзава, министр финансов Японии, заметил: «Причина происходящего коренится не в панике»[211]. В тот же день котировки российских акций упадут на 17 %, то есть на добрых 84 % ниже уровня начала года. Собственно говоря, по всему миру рынки шли вниз: в Лондоне падение составило 3 %, в Испании – 6 %, в Бразилии – 10 %.

Американские рынки падали синхронно с рынками всего мира. Индекс Доу – Джонса опустился на 357 пунктов, или на 4 %. Цены на товары, охваченные дрожью страха перед спадом в мировой экономике, достигли минимальных значений за 21 год. «The Wall Street Journal» назовет эту ситуацию «глобальное требование дополнительного обеспечения»[212]. Все хотели вернуть свои деньги. Обжегшись на глупой спекуляции в России, инвесторы избегали риска в любом обличье и форме, даже разумный риск был для них неприемлем. Доходность по долгосрочным казначейским облигациям упала до 5,35 % и была минимальной со времен президентства Линдона Джонсона. Доходность по кредитам категории А – облигациям, выпущенным первоклассной компанией Ford Motors, чьи акции котировались на всех биржах мира, – превысила доходность по казначейским облигациям на 115 пунктов, хотя Ford стала ничуть не менее безопасной компанией, чем была в апреле, когда спред между ее облигациями и облигациями Казначейства США составлял только 60 пунктов. Инвесторы жаждали безопасности. Более того, они стремились обрести то спокойствие души, которое давалось только обладанием самыми безопасными облигациями – и неважно, сколько такие облигации стоили.

В тот четверг Баффетт встретил Хилибранда в аэропорту и сопроводил его в свой офис, располагавшийся в скромном помещении невыразительного многоэтажного дома напротив пиццерии. Хилибранд был в обычном для себя амплуа проповедника-методиста. Он не скрывал убытков LT, но самообладание ему не изменило. Баффетту Хилибранд не показался отчаявшимся человеком. Арбитражер подробно рассказал о своем потрепанном портфеле и подчеркнул, что, по его мнению, продолжение прежнего курса обещает большие возможности. Надо сказать, особого выбора, учитывая его личные долги, у него не было. Необходимость изыскать деньги для LT не терпела отлагательства, и ради этого Хилибранд предложил урезать обычное вознаграждение фонда наполовину.

Но Баффетту это не показалось достаточным. Он считал вознаграждения, получаемые LT, слишком большими, что было правдой[213]. В любом случае, переговоры не вызвали у него особого интереса, по крайней мере он его не проявил. Баффетт поблагодарил за предложение, но это было всего лишь вежливой формой отказа.

Когда Хилибранд вышел от Баффетта и позвонил в Гринвич, то узнал новости похуже. В четверг фонд понес убытки в размере 277 миллионов. Это стало почти самым плохим днем компании. Ее капитал снизился до 2,2 миллиарда долларов. В течение четырех лет мозговой трест в Гринвиче делал деньги быстрее, чем кто-либо еще. Теперь же, как в прокручиваемом в обратную сторону фильме ужасов, они несравненно быстрее несли убытки. А затем произошло немыслимое. На следующий день, 28 августа, LT получила прибыль. Спреды по кредитам сузились, и капитал фонда вырос на 128 миллионов.

Это был единственный удачный день за несколько месяцев. Партнеры испытали слабую надежду на то, что долгожданный перелом вот-вот произойдет.

Помимо фонда у партнеров была еще одна причина для беспокойства, и она требовала немедленного внимания. LTCM, управляющая компания, являвшаяся их личной собственностью, столкнулась с серьезными проблемами, связанными с финансовыми потоками. LTCM задолжала группе банков (Fleet, Credit Lyonnais, Chase Manhattan и Lloyds) 165 миллионов долларов. К концу августа эти банки, особенно Fleet, подняли шум, утверждая, что следствием плохих результатов деятельности фонда оказывается неисполнение обязательств, а потому банки имеют право требовать погашения кредита. Но у управляющей компании не было денег – большая их часть была закачана в фонд ради повышения инвестиций партнеров. По сути дела, управляющая компания была на грани банкротства. Если бы это обстоятельство стало общеизвестным, и компания, и фонд могли столкнуться с эффектом ослабления раскручивающейся спирали.

Некоторые партнеры, в том числе озабоченный своими личными долгами Ганс Хуфшмид, полагали, что LTCM просто следует продать часть своей доли в фонде и расплатиться с банками. Но юрисконсульт Рикардс своевременно предупредил: если инсайдеры выведут деньги сейчас, когда инвесторы-аутсайдеры не имеют такой возможности, такой маневр позднее способен сослужить очень скверную службу. Меривезер, которому не хотелось во второй раз сталкиваться с Комиссией по ценным бумагам и биржам, согласился с мнением Рикардса. Более того, Меривезер понимал, коли партнеры выводят свои деньги из фонда, он едва ли вправе просить других о новых инвестициях. К лучшему или к худшему, но деньгам партнеров предстояло находиться в фонде.