Когда гений терпит поражение - Роджер Ловенстайн

В ту пятницу LT несла убытки по всем операциям. Спреды по кредитам просто взорвались, по закладным подскочили до 121 пункта, хотя всего несколько недель назад равнялись 107, по высокодоходным облигациям с 269 пунктов поднялись до 276, а по «отыгранным» казначейским облигациям взвились с 8 базисных пунктов аж до 13! Хотя в абсолютных значениях эти подвижки могут показаться незначительными, их воздействие на LT было умножено огромным уровнем задолженности фонда и огромной величиной открытых им позиций.

Даже на изолированных, казалось бы, рынках LT несла убытки. Цены на более рисковые российские и бразильские облигации, которыми запаслась LT, рухнули, причем намного больше, чем цены на более надежные российские и бразильские облигации, – их LT продала, чтобы хеджировать ставки, и без того казавшиеся такими надежными. Собственно говоря, в тот день на рынке все шло не так. Когда-то LT сделала сомнительные инвестиции в Ciena, телекоммуникационную компанию, планировавшую слиться с Tellabs Inc., и продолжала держать акции Ciena Corporation даже после того, как их стоимость упала на 25 центов по сравнению с ценой покупки. В ту пятницу, 21 августа, слияние было отложено, и стоимость акций Ciena Corporation упала на 25,5 доллара, до 31,25 доллара за акцию. LT потеряла 150 миллионов долларов. Несколько лет назад Розенфелда предупреждали, что рисковый арбитраж подобен выхватыванию десятицентовых монеток из-под надвигающегося бульдозера. Наконец-то смысл этого предупреждения дошел до сознания Розенфелда.

Убытки подстерегали на каждом шагу. Они сыпались так стремительно и имели такой охват, были настолько неожиданны, что партнеры совершенно растерялись и внезапно утратили контроль над происходящим, словно боги науки были низложены и судьбами компаньонов взялась управлять какая-то невиданная дьявольская сила. Собравшаяся в Гринвиче основная группа обзванивала весь мир в попытках связаться с другими партнерами. Виктор Хагани был в Италии. Он спешно вернулся в Лондон. Эрик Розенфелд только что приехал в Солнечную долину, Айдахо, чтобы провести там две недели с семьей. С покрасневшими глазами он вернулся в Нью-Йорк. Меривезер находился в Китае. Звонок партнеров настиг его на обеде в Пекине, и он вылетел в США следующим же рейсом. Перед вылетом Джей-Эм позвонил домой Джону Корзайну, главному исполнительному директору Goldman Sachs, который был одним из основных деловых партнеров LT. «У нас серьезные потери, – сообщил Меривезер Корзайну, – но в принципе с нами все в порядке»[196].

Однако все было далеко не в порядке. LT, чьи специалисты с такой математической достоверностью рассчитали крайнюю маловероятность убытков в размере свыше 35 миллионов долларов в день, в ту августовскую пятницу потеряла 553 миллиона долларов, или 15 % своего капитала. В начале года у компании было 4,67 миллиарда долларов. Внезапно ее капитал сократился до 2,9 миллиарда. С конца апреля компания лишилась более трети своего капитала.

Обеспокоенный столь серьезными убытками одного из основных своих клиентов, Майк Эликс, директор Bear Stearns, контролировавший кредитные риски, поспешно позвонил Роберту Шустаку, финансовому директору LT, и Шустак обстоятельно доложил о ликвидности LT. Эликса поразило спокойствие Шустака. Мысль об этом спокойствии и самообладании других партнеров LT будет потом часто посещать Эликса. «Эти люди, – думал он, – настоящие игроки в покер»[197].

Через два дня после побоища, в воскресенье, 23 августа, в 7 часов вечера партнеры собрались в конференц-зале. Фонтан перед зданием из стекла и гранита выбрасывал струи воды над медной напоминающей хищную птицу скульптурой. Меривезер, словно пораженный предчувствием, вызвал генерального юрисконсульта компании Джима Рикардса, для того чтобы тот дал группе консультацию и заодно вел протокол заседания. Получивший неожиданный удар во время скандала с Мозером, Джей-Эм по собственному горькому опыту знал, что поздно просить советов, когда дело становится общеизвестным. С того воскресенья, когда бы ни собирались партнеры, Рикардс, юрист, имевший степени, полученные им в университетах Пенсильвании, Джонса Хопкинса и Нью-Йорка, постоянно присутствовал на заседаниях.

Джей-Эм попросил каждого трейдера дать отчет о сфере его особой компетенции и ответственности: Хилибранда – по рисковым арбитражным операциям, Хокинса – по Бразилии, Модеста – по акциям, Хагани (по телефону из Лондона) – о британских свопах и о Royal Dutch/Shell. Сообщения трейдеров обескураживали: спроса на сделки LT нет, несмотря на их видимую здравость. Такую же историю поведали и токийские партнеры: у них просто нет покупателей[198]. При таких обстоятельствах у LT не было никакого способа выбраться из своих крупных сделок, не раскачивая рынки еще сильнее. Партнеры полагали, что видимую им ценность сделок поймут другие арбитражеры, и их неспособность признать это представлялась компаньонам загадкой[199]. Теперь они уподобились генералам, бросившим на отдаленный театр военных действий слишком большие силы и обнаружившим, что пути к отходу блокированы.

Инстинктивно Меривезера и других старших партнеров влекла та же стратегия: им следовало мобилизовать дополнительные средства, которые самортизируют сыпавшиеся на компанию удары, и подождать до тех пор, пока их сделки не начнут приносить прибыль. Они были совершенно уверены в том, что в конце концов спреды начнут сужаться. Так случилось и тогда, когда молодой Джей-Эм бесстрашно оказал финансовую помощь Экстайну. В карьере Меривезера собственные героические поступки, совершенные в молодости, играли роль почти безошибочных указателей: спреды всегда сходятся.

Однако, принимая во внимание сокращение собственного капитала LT, было очевидно: уровень задолженности компании опасно высок. Опасность обусловливалась нарастанием задолженности, увеличивающей убытки. Поэтому для уменьшения риска партнерам следовало что-то продать. Но что? Инвесторы стремились покупать только наименее рисковые облигации, а таких у LT не было. Одним из кандидатов на продажу являлись арбитражные сделки по слияниям. Портфель LT распух от них до ломовой суммы 5 миллиардов долларов[200]. Среди них были сделки по слияниям Citicorp с Travelers и MCI с WorldCom (последняя была своего рода преемницей так никогда и не осуществившегося союза с British Telecommunications). Партнеры полагали, что большинство из слияний состоятся (как потом и случилось), но в их портфеле эти сделки были не главными. А если все они сорвутся, как произошло со сделкой с Ciena Corporation, то, по подсчетам, убытки LT могли составить полмиллиарда долларов, что ныне было недопустимым и безрассудным риском[201].

В то же воскресенье, вечером, Розенфелд позвонил Уоррену Баффетту и застал его дома, в Омахе. Розенфелд завоевал доброе отношение Баффетта в 1991 году, после скандала с Мозером, когда Розенфелд усердно работал над выводом Salomon из кризиса и способствовал восстановлению доброго имени этой компании. Теперь Розенфелд рассчитал, что лучше всего предложить имевшийся у LT портфель арбитражных сделок по слияниям Баффетту. Миллиардер любил масштабность и прежде занимался рисковым арбитражем. А благодаря расширяющимся спредам цены были привлекательными.

Баффетт выслушал внимательно и отреагировал быстро: пока он не участвует в арбитражных операциях по слияниям и не собирается в ближайшее время заниматься этим бизнесом. Никаких продаж. Впрочем, он проявил любезность и спросил, не может ли быть полезен чем-нибудь еще. Розенфелд же думал только о продаже[202].

На следующий день, 24 августа, партнеры начали обзванивать потенциальных кредиторов. Они располагали обширным кругом избранных знакомых, блистательными послужными списками и столь же блистательной репутацией, поэтому могли обратиться к любому Крёзу современности. Грег Хокинс через приятеля, работавшего в фонде у Джорджа Сороса, устроил деловой завтрак для Меривезера с Соросом и Стэнли Друкенмиллером, главным стратегом миллиардера. Сорос, коварный беглец из коммунистической Венгрии, и Меривезер были полной противоположностью друг другу. Сорос каждой порой источал то, что указывало на его восточноевропейское происхождение. Следующий формальностям и одеревенелый, похожий на седеющую сову, он имел склонность к философствованию. Меривезер был неформальным, непретенциозным выходцем со Среднего Запада, где-нибудь в уличной толпе его вполне можно было принять за страхового агента. В инвестиционной политике Сорос и Меривезер придерживались разных стилей. Меривезер и люди из LT видели рынки как стабильные системы, где цены двигались вокруг некой центральной точки разумного равновесия. «У меня было другое понимание»[203], – отметил Сорос. Спекулянт Сорос представлял рынки как органические и непредсказуемые сущности. Он знал, буквально чувствовал, что взаимодействовавшие с разворачивающимися за их пределами процессами и отражавшие их рынки вряд ли можно было считать стерильными или абстрактными системами. Как он объяснял, «сама мысль о том, что рынок соответствует нормальному распределению, ложна. Вне рынков постоянно возникают явления, предвидеть которые на основании прежнего опыта невозможно». Россия, где фонд Сороса только что потерял 2 миллиарда долларов, была одним из примеров именно таких «явлений», и их профессора не могли описать кривыми своих графиков.