Гений - Джесси Келлерман

Доктор Фетчетт объясняет: да, действительно, у матерей, страдающих монголизмом, часто рождаются нормальные дети.

— Разумеется, пока мы не можем с уверенностью сказать, будут или нет у ребенка какие-нибудь проблемы со здоровьем. Я это говорю не для того, чтобы напугать вас, а просто чтобы вы были готовы к любым неожиданностям.

Льюис просит дать ему малыша. Ощущение такое, что держишь клочок бумаги.

— А почему он такой красный?

— Они все красные.

Льюис облегченно вздыхает. Здоров, здоров. Ребенок здоров! Он качает спящего малыша и постепенно начинает понимать, что эта его нормальность — худшее из проклятий. Ведь мальчик становится наследником, он ущемляет исключительные права Дэвида. Страшно представить себе, на что способна Берта в таких обстоятельствах.

Доктор спрашивает, приедет ли миссис Мюллер.

— Полагаю, нет.

Льюис лежит на полу гостиной, ждет, когда утихнет боль в спине, и смотрит на жену. Она нависает над ним, точно башня. Стоит в амбразуре между двумя креслами и ждет.

— Ребенок умер. Девочка тоже. При родах.

Через месяц Льюис говорит жене, что отправляется в деловую поездку, и возвращается в приют.

— Мне необходимо знать, как зовут отца.

Доктор Санта беспомощно оглядывается на адвоката в поисках поддержки.

— Я не сказал жене, куда еду. Вы могли бы хотя бы помочь мне дать малышу имя.

Секунду помедлив, Санта подходит к шкафу и достает оттуда папку. Он протягивает Льюису фотографию молодого человека. Копна темных волос, темные, бешеные глаза.

— Его фамилия Крейк.

Льюис изучает снимок, ищет сходство.

— Он ваш пациент?

— Да.

— На вид он нормальный.

— У него другие проблемы. Поведение. Одни неприятности с этим мальчиком.

Льюис кладет фотографию на стол. Наверное, как отец, он должен что-то чувствовать. Гнев или, может, отвращение. Ничего. Ему только немного любопытно.

— Как он познакомился с моей дочерью?

Доктор смущенно переминается с ноги на ногу.

— Трудно сказать. Вы же знаете, мы держим их раздельно. Иногда они встречаются — во время концертов в главном зале. По всей видимости, этой парочке удалось ускользнуть.

Льюис хмурится:

— Вы хотите сказать, что она пошла добровольно?

— Скорее всего, да. Она потом часто его звала.

Льюис молчит.

— Его больше нет с нами.

— Нет? — переспрашивает Льюис. — Он умер?

— Жив, но я велел перевести его.

— И где он теперь?

— В другом заведении, это недалеко от Рочестера.

— А он знает?

— Думаю, нет.

— Вы собираетесь ему сказать?

— Вообще-то, нет.

— Прошу вас, не надо ему ничего говорить.

Санта открывает дверь машины перед Льюисом и, заискивающе улыбаясь, произносит:

— Надеюсь, вы не обидитесь, если я спрошу, как себя чувствует Руфь? Мы все ее очень любили.

— Прекрасно, просто прекрасно.

Доктор протягивает руку. Льюис ее не замечает.

Он нанимает трех служащих, во главе с сиделкой. Ее зовут Нэнси Грин, шотландка с лошадиной челюстью. Когда-то работала медсестрой в Заведении. Нэнси добра к Руфи, и к младенцу тоже. Льюис объясняет ей, как важно сохранить тайну, и она понимает его. Или ему это только кажется? От того, что о девочке узнают, добра не будет, говорит ей Льюис. И Нэнси соглашается с ним. Еще бы, он платит ей такие деньги.

1940 год. Началась мировая война. Дэвид учится на первом курсе университета. Берту снова избрали председателем женского клуба. Своим обязанностям она посвящает все больше и больше времени, едва дожидаясь момента, когда сын выходит из дома на Пятой авеню. Представительство во Франкфурте закрылось с тех пор, как немцы вошли в Польшу. Интересы корпорации Мюллеров смещаются из области международных финансов в область управления недвижимостью в Штатах. Льюис считает, что на этом поле стабильности будет больше. Чутье его не подводит: после войны ветераны возвращаются домой и требуют нового жилья. Но все это случится лишь через несколько лет, а пока Льюису приходится просто доверять своей интуиции.

Ноябрь выдался дождливым и холодным. К тому же налетает буря, самая страшная за последние десять лет, когда она отступает, Манхэттен пахнет дождевыми червями. Льюис сидит в своем кабинете на пятидесятом этаже небоскреба «Мюллер».

Мало кто знает его прямой номер. Телефон звонит. Льюис снимает трубку. Нэнси Грин.

— Сэр, она очень больна.

Он отменяет вечерние встречи и выезжает. Плохой знак: у ворот стоит заляпанный грязью автомобиль доктора Фетчетта.

— Я не могу справиться с лихорадкой. Ей нужно в больницу.

Несмотря на все их старания, через неделю Руфь умирает от тяжелой пневмонии. Доктор Фетчетт старается утешить Льюиса, говорит, что люди, страдающие монголизмом, вообще мало живут. Это чудо, что Руфь прожила так долго и так быстро и легко умерла.

Льюис хоронит ее во дворе дома. Священника звать не стали. Сиделки поют псалмы, миссис Грин присматривает за малышом.

Глава девятнадцатая

Несколько недель мы с Мэрилин не разговаривали. Я позвонил один раз, сразу после Нового года, и ее секретарь ответила, что Мэрилин уехала в Париж.

— И долго она там пробудет?

— Мне не велено вам говорить. Мне и про Париж-то говорить не велели, так что вы уж меня не выдавайте.

Никакого права сердиться на нее у меня не было, но я все-таки рассердился. Мне казалось, что пострадавшая сторона тут я, что Мэрилин не может на меня обижаться, ведь я поступил так с ее разрешения. Точно так же я отреагировал на смерть мамы, точно так же я вел себя всякий раз, когда мне было стыдно или мне объясняли, что должно быть стыдно. Самовлюбленность и вина плохо сочетаются. Они смешиваются, и получается раздражение. Я вспоминал, как Мэрилин со мной обращалась, как смеялась надо мной, как разговаривала со мной снисходительно и как мне приходилось улыбаться в ответ. Я был для нее лишь симпатичным мальчиком, эскортом, и она часто без спросу лезла в мои дела. Мэрилин заставляла меня целовать ее, когда у меня голова раскалывалась от боли. В тот же список я добавил преступления, которые не имели ко мне никакого отношения. Называл ее разрушительницей семей, мстительной разведенкой, вруньей, хамкой. Я забыл о том, какой доброй она бывала, и вспоминал лишь ее жестокость. И вот наконец я понял, с какой испорченной, отвратительной женщиной связался, и ее нежелание простить мне небольшую оплошность показалось мне верхом лицемерия. Когда же я пришел к заключению, что Мэрилин в ответе за глобальное потепление и расцвет бизнеса в Интернете, то решил оставить ей на автоответчике сообщение. Сказать все, что думаю. Я сунул руку в карман и вместо телефона вытащил ценник, который продавец в «Барниз», наверное, забыл снять. Пиджак обошелся Мэрилин в 895 долларов плюс 8,375 налогов.

Я написал длинное письмо с извинениями и, к моему удивлению, получил такое же длинное в ответ — на французском. Мэрилин знает, что по-французски я не говорю, значит, она рассчитывала, что мне придется обратиться за помощью. Какое еще страшное унижение она для меня приготовила? Я немного поколебался, но все же позвонил Нэту.

— «После смерти короля Людовика Четырнадцатого двор снова переместился из Версаля в Париж. В Фобуре на месте садов и болот был построен новый квартал». — Он быстро пробежал текст глазами. — Тут что-то про ресторан… Знаешь, что это такое? Это история отеля, в котором она живет. Похоже, она просто вырезала кусок текста с веб-сайта. — Он посмотрел на меня. — Может, я чего-то не понимаю?

— Это значит «пошел ты».

Самолет Саманты задержали из-за снегопада. Я позвонил ей, и она велела мне продолжать работу без нее. Я решил проверить ту информацию, которую получил в магазине жуткого старика. Я обзвонил все клубы, где играли в шахматы или шашки. Вдруг Виктор ходил туда в поисках достойного противника? Ближе всего к Мюллер-Кортс оказались клубы в Бруклине, и во всех завсегдатаями были полунищие ученые, подростки с горящими глазами и кошмарными стрижками, непризнанные гении с рыбьими глазами, смакующие подробности каждой победы. Они сидели на слишком высоких для них барных стульях, болтали ногами, прижимали к груди электронные таймеры и поджидали новую жертву, которую можно было бы разгромить в пух и прах. Я ходил между ними на цыпочках и пытался выяснить, не знал ли кто-нибудь из них Виктора Крейка, усатого коротышку, немного похожего на…

— Тсс! Тише!

Предпоследним в моем списке был клуб «Хай-стрит, шахматы и шашки» на Ямайка-авеню. Их автоответчик сообщил мне, что по четвергам в 18.30 у них играют в шашки, в кассу нужно внести пять долларов, победитель забирает весь выигрыш, напитки и чипсы бесплатно.

Несмотря на пышное название, клуб был бедненький: грязная комната на четвертом этаже (на первом, кстати, находилась контора адвоката, специализирующегося на выходе уголовников под залог), узенькая лесенка, на которую попадаешь, если постучать кулаком в железную дверь и дождаться, пока кто-нибудь тебя впустит. Я приехал минут на пятнадцать пораньше. Мне открыл болезненно худой старик во фланелевой рубашке и потертых плисовых брюках. Он сразу спросил, заказывал ли я столик заранее.