Следопыт - Чары Аширов

свою корову. Таймаз просто ночью увел ее с моего двора. А утром я обнаружил пропажу и забрал корову».

Потом допрашивали Таймаза. Он тоже хорошо знал, что продажа дочери тяжкое преступление и тоже петляя в своих ответах, скорбно разводя руками:

— Какая продажа дочери? Какой обман? Курбанлы-ага сжалился над моей бедностью и дал мне серую корову бесплатно.

Допросы Сона и Баки, особенно Дуиьягозель и Аннагозель внесли полную ясность в эту историю со сватовством и коровой. Оба брата понесли заслуженное наказание.

Вечером в доме Таймаза царила траурная тишина. Лишь порой всхлипывали то мать, то дочь. Только у Сахатли ни разу не покраснели глаза. Может, он полагал, что в такие минуты мужчине не подобает показывать свою слабость. А сестра Сона хоть от одного несчастья и была избавлена, другого — осуждение отца — не могла перенести без горьких слез.

— Доченька, Сона-джан, не плачь. Пусть отец пеняет на себя, сам же все это затеял, — непонятно кого, Сона или себя, успокаивала Аннагозель.

— Нет, мамочка, не искупить мне своей вины перед отцом.

— Да в чем же ты виновата? — послышался голос Огульгерек из распахнутой двери. Рядом с нею стояла и подружка Джерен. — Так в чем же ты, Сона, провинилась, — допытывалась соседка. — Унизила достоинство отца? Бежала с Кем-то и опозорила родителей? Какой проступок ты совершила, а? Ничего плохого, доченька, ты не сделала. А виноват твой отец. Так пускай он сам и отвечает. И ты, Аннагозель, не убивайся.

Но хозяйка дома перевела разговор на другое:

— Я вот недавно купила самана и жмыха, как бы' теперь продать это дерьмо?

— Ничего, мама, — шмыгнула носом Сона, — может, у нас и будет еще корова, только не такая, а своя, купленная. У меня ведь есть и ткацкий станок, и желание работать не покладая рук.

— Вот, молодец, вот умница! — похвалила девушку. Огульгерек. — Была бы и моя дочка такой трудолюбивой. Дай бог всем матерям иметь таких чутких и разумных детей. А ты, Аннагозель, встань завтра пораньше, пойдем на фабрику, устраиваться на работу. Будем вместе трудиться.

Поздняя ночь. Но Аннагозель не спится. «Что делает сейчас Таймаз? Что он думает обо мне и дочери? Небось, кипит от злости, обвиняет и меня, и ее. А как он отнесётся к тому, что я хочу поступить на работу?»

Она не пошла в тот день на фабрику. Попросила Огульгерек сначала разузнать, нужны ли им работницы. Сказала, что сегодня она понесет передачу Таймазу и спросит, можно ли ей поступить на фабрику.

— А чего у него спрашивать. Ты теперь сама о себе должна заботиться. Сейчас тебе от его советов никакой пользы.

И неожиданно Огульгерек вспомнила своего мужа. Звали его Ишанкули. Был он председателем колхоза. Его убили басмачи. «Если бы он был жив, я бы, наверно, тоже не пошла на работу, не посоветовавшись с ним. Из уважения к его памяти и замуж во второй раз не захотела выходить. Живу вдвоем с дочерью. Может, это и неправильно? Ай, да ладна Скоро Джерен-джан выйдет в люди, а там видно будет". Огульгерек согласилась:

— Хорошо, Аннагозель-джан. Я узнаю, берут ли сейчас работниц. Но будь уверена, в любом случае я уговорю директора. А ты и вправду посоветуйся с Таймазом, беды в этом не будет.

Таймаз не возражал:

— Пока я не вернусь, работай где угодно: хоть на фабрике, хоть в колхозе, — лишь бы дети не нуждались.

Аннагозель ни разу не видела шелкомотальную фабрику и никогда не предполагала, что будет здесь работать. Только и радости было у нее в жизни, что воспоминание о безоблачных детских играх со сверстниками. Совсем юной выдали ее за Таймаза. Потом столько лет безвыходно жила в доме Курбанлы! Жены других пошли работать в колхоз, но Аннагозель никто не посылал на колхозную работу. Может председатель что и говорил Таймазу, но она об этом не знала.

Фабрика для Аннагозель была чем-то таинственным. Но она доверяла Огульгерек и шла туда со спокойной душой. Только изредка нарушала это спокойствие горестным замечанием:

— Герек-джан, я ведь только и умею, что лук продавать.

Огульгерек указала на поток женщин, вливавшихся в ворота фабрики:

— Все они когда-то лишь начинали.

Аннагозель с опаской оглядывается по сторонам, словно привычная к степи пугливая верблюдица, привезенная в город на базар. Чуть отстанет, сразу же догоняет соседку. Вскоре они подошли к двери приземистого, стоящего в сторонке, здания. Догадавшись, что Огульгерек сейчас войдет в него, Аннагозель спросила:

— Мне тоже идти?

— Да, пошли! — потянула Огульгерек спутницу за рукав.

Сидевший за столом человек в очках даже не глянул на вошедших, а продолжал заниматься своими бумагами. Не поднял головы и отвечая на приветствие Огульгерек.

— Вот привела Аннагуль Таймазову, вчера мы говорили о ней с директором, — сказала ему Огульгерек.

Он медленно отодвинул бумаги, посмотрел на Аннагозель. И хотя он объяснил на туркменском языке, что Таймазова принята на работу, что если она будет старательной, то и дело освоит быстрее, и зарабатывать станет больше, растерявшаяся женщина ничего не поняла. А тут еще так неожиданно и громко заревел гудок, что Дннагозель оторопела, ухватившись за руку приятельницы.

Женщины вошли в цех. Такое просторное помещение Аннагозель видела впервые в своей жизни. Прошли сквозь длинный строй машин.

Сначала Аннагозель просто присматривалась к тому, что делала Огульгерек. Коконы, с которых она сматывала тонкие шелковые нитки, вертелись в кипящей воде, как живые.

Аннагозель быстро научилась находить кончики нитей в коконах и соединять их с мотком. Приходила с работы усталая, но радостная. Каждый день рассказывала детям о том, что делала и что видела на работе.

— Там так много женщин в цветастых платках, что у меня и сейчас в глазах пестрит… — говорила она и радовалась тому, что уже самостоятельно работает. — Сегодня начальник цеха похвалил меня на собрании. При всех сказал, что у Таймазовой хорошие трудовые успехи. Пришла на фабрику, говорит, недавно, а уже тянется за кадровиками, да и зарабатывает прилично.

Дети слушали мать с раскрытыми ртами. Только Сахатли не из жадности, из любопытства спросил: «сколько это будет рублей, если прилично?». Но мать только развела руками:

— Кто же его знает. Вот принесу следующую зарплату, увидим.

А через три дня она положила на стол стопку пятерок, рублей, даже мелочь и сказала:

— Теперь, дочка, ни о чем не беспокойся. Пока не сдашь все до единого экзамена, не садись за станок. нас теперь есть на что и чай купить, и плов сготовить.

ЖИЗНЬ СЛОЖНА

Акнур не могла