Неизвестный Кропоткин - Вячеслав Маркин

У Нечаева же было так: «…Мы прямо отказываемся от выработки будущих жизненных условий как несовместимой с нашей деятельностью… Мы считаем дело разрушения настолько громадной и трудной задачей, что отдаем ему все наши силы и не хотим обманывать себя мечтой о том, что у нас хватит сил и умения на созидание… Пусть новое здание строят новые плотники, которых вышлет из своей среды народ…»

Кропоткин начинает свою «Записку» с обоснования необходимости ориентации на самый высокий идеал. Он в общем-то един для социалистов всех оттенков - возможно более полное равенство условий развития всех членов общества. В понимании Кропоткина это равенство возможностей, но никак не механическое выравнивание самих личностей.

Всякая попытка определить будущий строй точнее - бесполезная и бесплодная трата времени. Нет такого ума, который так далеко вперед мог бы расчертить план будущего. Думая о будущем, он неизбежно будет исходить из сегодняшних представлений, которые изменяются.

В записке многое выглядит наивным и утопичным. И хотя Кропоткин утверждает, что решить в деталях, каким будет будущее общество заранее невозможно, он пытается это сделать. И, естественно, ему это не удается. В его схеме можно обнаружить элементы того самого государственного, регламентированного, казарменного коммунизма, противником которого он себя считал. Но Кропоткиным записана важнейшая мысль на полях рукописи: «Под идеалом мы разумеем такой строй общества, прогресс которого основан не на борьбе людей с людьми, а людей - с природою». Кропоткин всегда считал общество генетически связанным с природой, и в этой фразе нашло отражение гуманистическое начало социологической концепции Кропоткина и ее экологичность, ибо слова «борьба с природой» надо понимать не как уничтожение природы, а стремление к гармонизации отношений с ней человека - порождения природы и части ее.

Записку Кропоткина обсуждали на нескольких вечерних собраниях кружка. Она вызвала оживленные споры, и все же была одобрена. Ее начали переписывать набело, чтобы распространять в провинциальных филиалах. А Петру было поручено написать более краткую и четкую «Программу революционной пропаганды». В ней он ставил задачу приступить к организации революционной партии, понимая ее не как сплоченную, дисциплинированную уставом организацию, а лишь как идейный и тактический союз интеллигенции в первую очередь с крестьянами и с рабочими: «Прежде всего мы глубоко убеждены в том, что никакая революция невозможна, если потребность в ней не чувствуется в самом народе. Никакая горсть людей, как бы энергична и талантлива она ни была, не может вызвать народного восстания, если сам народ не доходит… до сознания, что ему нет другого выхода из положения… Поэтому главное - вести пропаганду среди крестьян, идти в народ».

После обсуждения программы в Петербурге Кропоткин едет в Москву, где в одном из хорошо ему знакомых домов Пречистенки читает ее московскому филиалу кружка. Здесь присутствуют Сергей Кравчинский и Дмитрий Рогачев, только что вернувшиеся из Тверской губернии. Два бывших офицера, они ходили по деревням как пильщики и подбивали крестьян выступить за справедливый раздел земли, находя поддержку в текстах Евангелия. Их встречали как новых апостолов. Но все же нашлись мужики, которые донесли на пришлых смутьянов. К счастью, им удалось скрыться.

И вот они вместе с другими московскими кружковцами обсуждают план дальнейших действий. В программу Кропоткина внесены поправки и дополнения. И единодушно решено - с наступлением весны все чайковцы идут «в народ». А осенью соберутся на съезд, где будут обсуждены результаты летних походов.

Однако все получилось иначе.

Уже с мая 1873 года в жандармском ведомстве было возбуждено дело о широком распространении в народе книг революционного содержания. На основании подготовленных следствием материалов министр юстиции граф Пален заключил свой доклад таким выводом: «В России существуют тайные и противозаконные общества, имеющие целью ниспровержение государства, всего существующего порядка и водворения полнейшей анархии». Впервые в правительственных документах России появляется слово «анархия».

На протяжении двух столетий оно будет исправно служить государственной власти в качестве надежного жупела, как синоним беспорядка и хаоса, противопоставляемый существующему порядку - идеальному, раз и навсегда установленному состоянию общества. Всякое покушение на этот порядок, даже просто критика, по убеждению властей, неизбежно ведет к анархии и всеобщей гибели.

Осуществление идеала должно совершиться путем социальной революции. Но далеко не сразу. За одной революцией последует другая, за ней - третья. И чем полнее будут выполнены задачи предыдущей революции, тем более мирными будут последующие перевороты.

Таким был ход рассуждений Кропоткина, которыми он поделился с «чайковцами».

Триумф в науке и… арест

Новый 1874 год Кропоткин встретил не с ими, а как подобает князю - в «избранном обществе», достаточно либерально настроенном. Рекой лились торжественные речи об обязанности служить родине и народу, о необходимости перемен в государственном управлении, чтобы опять-таки обеспечить благо народу. Говорили красиво, но чувствовалось, что на самом деле ораторы были обеспокоены прежде всего собственным благом.

Кропоткин покинул праздничный зал наутро и, переодевшись, отправился в один из домов за Нарвской заставой, где проходила сходка ткачей. В крестьянской одежде он уже мало чем отличался от окружающих, выделяясь разве что бородой, за которую получил от ткачей прозвище «Бородин». Оно стало его конспиративным именем.

Бородин рассказывал ткачам о том, как борются за свои права рабочие в Европе, объединившись в Международное товарищество - Интернационал, как добиваются выполнения своих требований с помощью демонстраций и стачек. Его слушателей интересовало, возможно ли подобное в России, ведь полиция их может выследить, и тогда - каторга, Сибирь…

«Ну, что ж, и в Сибири люди живут», - парировал он и рассказывал об удивительной природе Сибири и живущих в ней людях.

Особенной популярностью у рабочих пользовался студент-медик Александр Низовкин, которому удавалось искусно подладиться под простонародный стиль поведения и одежды. Он носил сапоги, рубаху навыпуск, нарочито огрублял свою речь. Нельзя сказать, что рабочие хуже относились к другим пропагандистам - и Кравчинского, и Шишко, и, конечно, Кропоткина они слушали с огромным вниманием, но налет образованности некоторую дистанцию все же создавал.