Пепел острога - Сергей Самаров

– И как же мы сможем его победить? – спросил Ансгар.

– Мы победим своим духом, – заявил Овсень уверенно. – Справедливый дух ни один колдун не осилит. А если с нами будет и справедливый меч…

– У меча Кьотви есть своя правда, – твердо согласился конунг. – И он готов эту правду отстаивать…

Глава 7

Стрелецкий десятник Велемир не захотел ехать на своем лосе Верене, чтобы заставить свои мышцы больше работать и дать возможность телу быстрее восстановиться после ранения, хотя юный конунг хотел посмотреть, как используют лося вместо лошади, и в глубине души надеялся, что и для него лося найдут и взнуздают. Для конунга это было в великую диковинку, и при этом Ансгар представлял, как лося можно использовать в бою, да еще имея такой же длинный меч, как у него. Лось сам может быть тараном, сметающим с пути все преграды в виде слабых человеческих тел и оставляющим в рядах врага целые коридоры, заваленные поверженными противниками. Там, где к предводителю противного войска на лошадях не пробиться, лось вполне в состоянии пробить себе дорогу через ряды людей. Но посмотреть ему дали только во дворе, где другие стрельцы и простые вои как раз выгуливали лосей, чтобы не застоялись в городище, к которому они не привыкли и где волновались от многих незнакомых запахов. А десятник повел Ансгара в кузницу к Даляте пешком, и совсем не той дорогой, которой юный конунг шел только сутки назад вместе с дядей Фраварадом, торопясь получить в руки меч сразу в день своего прибытия в городище Огненной Собаки. Да им и неудобно было идти той дорогой, потому что находились они в другом конце городища, на одном высоком уровне с домом кузнеца, и могли двигаться напрямик. А по крутой тропе подниматься можно было лишь по пути от причальных нижних ворот. Но, чтобы туда попасть, следовало сделать большой круг по узким, деревом мощенным улицам городища, забитым людьми и торговыми палатками, или вокруг его стен, что, может быть, не ближе, но быстрее, потому что там нет такой толчеи и суеты людей.

С ними вместе хотела было увязаться и волкодлачка, и уже даже пристроилась рядом с ногой Велемира, как она обычно ходила, но ее окликнул Овсень:

– Добряна, пусть они одни сходят. На улицах полно собак. Не нужно их волновать. Побудь со мной, поговорим.

И волкодлачка, вздохнув, послушно улеглась у ног отца. Странно было видеть волчицу, настолько понимающую человеческую речь. И не сразу хотелось верить, что это не волчица, а волкодлачка, следовательно, она и разумом человеческим обладает. Овсень, видимо, именно из-за этого не хотел пускать Добряну в город, пусть и под защитой десятника и конунга. Ни к чему лишние разговоры, потому что люди к оборотням относятся по-разному, но мало таких, что желают им добра и не ждут в ответ недобра от них.

Однако место волкодлачки не оказалось пустым, потому что тут же его занял большой черный пес Огнеглаз, спаситель Ансгара, не пожелавший даже лежать во дворе, где на свободе бегает волчица. Пес явно чувствовал себя в присутствии волкодлачки неуютно и старался спрятаться за ноги знакомых ему людей. Ансгар прогонять Огнеглаза не стал, и тот был счастлив, величественно вышагивая рядом с ним, а не с десятником, от которого волчицей пахло чуть не сильнее, чем от самой волчицы.

– У этого пса лапа больше моего кулака, – заметил Велемир, поднимая и рассматривая свой немаленький кулак.

Ансгар свой кулак поднял, чтобы посмотреть. Его рука была поменьше руки стрелецкого десятника и намного меньше лапы Огнеглаза. Тем не менее, эта рука легко и ловко управляла длинным мечом, следовательно, размер кулака не был достоинством или недостатком.

Четвертым членом компании стал гном Хаствит, он, конечно же, не мог не зайти к кузнецу, к которому испытывал уважение и благодарность. Но немота делала гнома никому не мешающим существом, и он общество молодых людей совсем не портил. Причальный Хлюп, до этого от молодого конунга не отстающий ни на шаг, внезапно куда-то исчез. Наверное, отправился навестить Вакору и рассказать тому о случившемся, как собирался это сделать еще раньше, чтобы предостеречь на будущее от свейского дикого коварства. Заодно Хлюп хотел поставить Вакору в известность, что отправится вместе с ладьями в дальний поход, следовательно, вернется не скоро. Бросать друзей, когда им предстоит большое и опасное предприятие, причальный не хотел и намеревался даже уйти без спроса, если Вакора не захочет его отпустить по уговору. Хлюп человек свободный и сам себе хозяин. Но при этом вежливый, и потому считаться с мнением хозяина причала тоже желал. Титмара никто не позвал, и пожилой кормчий сидел на скамье, чистил и оттачивал свой меч, ножны которого до сих пор носили следы болотной жижи, чуть не ставшей кормчему последним пристанищем. Впрочем, одежда Титмара следов болота носила больше, и даже в волосах виднелись куски то ли мха, то ли травы грязно-коричневого цвета, но сам кормчий на это внимания не обращал. Грязь высохнет окончательно и сама отвалится – в этом была и логика, и привычка человека, много лет своей жизни отдавшего странствиям. А вот забота об оружии у Титмара была в крови, и оружию он привык уделять много внимания.

Стрелецкий десятник, хотя был без доспеха, все же взял с собой налучье с луком и тул со стрелами. Таким образом, сразу стало ясно, что это идет стрелец. Но лук ему был необходим и для дела, по которому Велемир шел к Даляте. Норвежский конунг свой доспех тоже оставил у Титмара, чтобы тот, не желая чистить свою одежду, хотя бы у своего конунга исполнял обязанности оруженосца и почистил кольчугу и нагрудник, пока те не заржавели, но прицепил к поясу свой длинный меч и не снимал левую руку с крыжа. С мечом юноша чувствовал себя увереннее.

Естественно, молодым людям было о чем поговорить по дороге, хотя она и не была долгой.

– Вот смотрю я на тебя, конунг, и не понимаю… – начал разговор десятник, и так начал, что и самому Ансгару стало понятно – десятник ищет ответы на вопросы, которые не выходят из головы. А эти вопросы, если они так прочно занимают мысли, непременно должны быть связаны с недавно пережитым. О том, что пережили воины сотни Овсеня совсем недавно, конунгу напоминать не было надобности, и он при этом понимал, что для каждого его собственные переживания важнее переживаний другого, следовательно, спрашивать десятник мог не о том, что волнует Ансгара, а лишь о своем.

– Что ты не понимаешь?

– Ничего не понимаю… Ведь ты же самый настоящий урманин? Точно такой, как и все?..

Разговор зашел издалека, но непонятно еще было, к чему он приведет.

– Наверное, точно такой, – согласился Ансгар, – если не считать, что моя бабушка по рождению была гречанкой. Но во мне слишком мало греческой крови, чтобы я мог хотя бы частично назвать себя греком, хотя греческим языком владею примерно так же, как славянским. Разве что чуть похуже, потому что практики разговора имел мало. Вырос же я в Норвегии, и воспитывался в ее холодных ветреных фьордах, как и другие мои сверстники, с мечом и щитом в руках, и характером я полноценный норвежец, можешь не сомневаться…

– Вот этого я и не понимаю… – признался Велемир. – В нашем народе издавна принято считать вас и свеев дикарями, способными только на грабеж и убийства. Да и не только в нашем народе. К нам торговые гости из разных земель заглядывают, и у всех мнение о вас одинаковое. Все вас не просто не любят, но даже ненавидят и презирают. Говоря по справедливости, есть за что… Старики рассказывают, когда со своим царем Атиллой прошли через славянские земли гунны, которых все тоже считали диким народом, они меньше разору несли, чем вы несете… Гунны цель имели. Они побеждали и присоединяли побежденных к своему войску[108]… А свеи и урмане побежденных убивают безжалостно и с невиданной жестокостью… С дикостью, которой даже гунны, одного языка не имеющие, не проявляли… Но вот с тобой встретились, и я вижу перед собой человека, который не просто урманин, а конунг урман, следовательно, лучший в этом народе…

– Лучший – это громко сказано… – Ансгар опять проявил природную скромность, хотя и настороженную, потому что ему, понятно, не могло нравиться отношение стрелецкого десятника к его народу. – Не всегда конунги, короли и князья являются лучшими. Но когда они лучшие, это уже хорошо, и мне очень хотелось бы быть лучшим, как мой отец Кьотви. Он – да, он был лучшим норвежцем, и все помнят и знают, что главное для Кьотви было – его слово. Он никогда свое слово не нарушал, никогда не обманывал. Я хотел бы быть таким, как отец, и перенять хотя бы часть его славы не только военной, но и человеческой.

Велемир спорить не стал не просто потому, что мало знал о конунге Кьотви, но и потому, что его мало интересовал умерший конунг, но больше интересовал начатый разговор с наследником умершего, конунгом новым.

– Да, я слышал… Конунга Кьотви уважали и друзья и враги… Ну, по крайней мере, и ты тоже не последний. Но я о другом говорю. Смотрю вот я на тебя, и не вижу того дикаря и грабителя, какими все вас представляют… Но ведь я сам совсем недавно видел совсем других урман и свеев. Тех, что на Куделькин острог напали… И сам их перебил больше десятка… Я стрелу за стрелой пускал, и в каждой стреле были мои обида, боль и желание отомстить. Это были не люди… Это же были настоящие дикари, настоящие звери, достойные того, чтобы их убили и выбросили тела на съедение диким животным.