Фабрика драконов - Джонатан Мэйберри

Речь он произнес примерно ту же, что и утром, даже жесты были примерно те же самые. «Вот уж воистину, — вздохнул мысленно Ведер, — повторенье — мать ученья».

Он подождал, когда профессор начнет описывать картину покушения. Если у того все заучено, то сейчас он поднимет трость и концом ее укажет на фотографию во всю стену, на которой ткнет в то место, где стоял фон Штауффенберг, а где Гитлер. За этим показом Ведер делал вид, что щелкает цифровым фотоаппаратом. Разумеется, профессор и впрямь повернулся и начал постукивать по стене.

Будь Ведер человеком иного склада, он бы, возможно, или торжествовал от того, как легко ему все дается, или, наоборот, досадовал, что не получается проявить себя сполна. Но киллер своей холодной эффективностью был сродни насекомому, а насекомые действуют механистично, и им не присуще злорадство.

Он нажал кнопку, и из муляжа объектива со скоростью тридцать метров в секунду вылетела иголочка, почти бесшумно пущенная пневматической струей. Фройнд, резко втянув воздух, хлопнул себя по шее.

— Чертов комар! — громко сказал при этом он, посмешив передние ряды взопревших туристов.

Да, действительно, при эдакой жаре от мух с комарами просто прохода нет. Лекция как ни в чем не бывало продолжилась. Ведер остался с группой до конца экскурсии, вытек вместе со всеми во внутренний двор и уже тогда отделился от толпы и не спеша прошел в галерею торгового пассажа. Среди многочисленных рядов тоже было многолюдно. Там он в различных магазинчиках прикупил себе кое-что из одежды, в туалете переоделся и, преобразившись в очередной раз, окончательно затерялся в толпе.

Задерживаться в Штутгарте Ведер не планировал. В эффективности патогена он не сомневался, а следить за кончиной жертвы — кому это надо? Все неизбежно появится в газетах, причем едва ли не во всех: еще бы, где это видано, чтобы немецкий ученый скоропостижно умирал от лихорадки Эбола?

На тот момент как у Фройнда проявились первые симптомы, Конрад Ведер уже ехал поездом в Мюнхен. Не прошло и двадцати минут, как он успел задремать. А Юргену Фройнду как раз становилось плохо.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

БОГИ

Если бы боги внимали молитвам людей, то скоро все люди погибли бы, постоянно желая зла друг другу.

Глава 52

«Фабрика драконов».

Воскресенье, 29 августа, 12.51.

Остаток времени на Часах вымирания:

83 часа 9 минут (время местное).

Геката с Парисом стояли бок о бок на небольшом балкончике, выступающем из металлической дорожки, что огибала поверху центральный цех их основного производства. Внизу с бездумной и в то же время отточенной слаженностью, словно рабочие пчелы в танце, орудовал персонал в сто с лишним душ. Это был образ, который они то и дело с удовольствием обсуждали между собой. Все здесь распределялось по цветам, что добавляло картине богатства и наглядности: синие комбинезоны рядового персонала, белые халаты старших исследователей, зеленые одеяния хирургических, оранжевые — медицинских бригад, антрацитовые робы дрессировщиков. Все это с пастельными вкраплениями техников из различных отделов. Гекате нравился цвет, Парису — деловая суета.

Производственное помещение было округлой формы, сорок метров в поперечнике: ответвления боковых коридоров вели из него к лабораториям, инкубаторам, дизайнерским, в цеха биопродукции и компьютерные центры. Подсветка придавала всему праздничный, прямо-таки рождественский вид.

А по центру исполинской пикой высилась тайная — можно сказать, интимная — гордость близнецов: кадуцей с двумя свирепыми драконами, обвивающими на манер биспирали пастуший жезл. Каждый из драконов был высечен из цельной глыбы безупречного алебастра, своим молочным оттенком как нельзя лучше вторя цвету кожи близнецов. Жезл был сделан из мрамора, а крылья у драконов окованы золотом. Сами близнецы никакой конкретной религии не придерживались, но статуя была для них чем-то священным, вроде культового объекта. Она напоминала им суть их подлинной натуры.

Парис, уперевшись бедром в ограждение, потягивал через соломинку бутилированную воду. Пили они с сестрой исключительно ту, что в частном порядке доставлялась им с гималайских ледников. Персонал довольствовался просто очищенной водой. Ну а склад у них в доке был доверху забит той, что с завода в Ашвилле, где по доверенности от Сайруса распоряжался Отто. Никому на «Фабрике драконов» пить из тех бутылок не разрешалось. Про Гекату с Парисом говорить не будем — и так все понятно.

Обычно поставки воды шли прямо с завода на таможенный склад, а оттуда судами доставлялись в порты по всему миру. Текущая партия предназначалась для дистрибуции по нескольким островам Багамского архипелага. Через десять часов должен был подчалить грузовой борт.

— Ты думаешь, папик действительно что-то подмешивает в воду? — поинтересовался Парис.

— А ты?

Он пожал плечами.

— Не знаю, что и сказать. Мы уже пробовали и на токсины, и на ртуть, и на загрязнители с бактериями. Ничего. Вода как вода.

— Может, так оно и есть, — заметила Геката сдержанно. — Может.

— Если это тебя так волнует, слей ее всю в океан да наполни по новой из-под крана.

— Да хоть бы и так, — сказала сестра. — А ты не хотел бы знать, что в ней на самом деле?

— Ты же сама распорядилась к нашему возвращению проверить все на сто метров вглубь. Давай уж дождемся, пока закончат анализы. Или, — он сузил глаза, — думаешь, ты знаешь, что там может быть?

— Я? Откуда? — Взяв у брата бутылку, Геката отхлебнула из нее. — Знать я не знаю, но подозрения кое-какие есть. Общие.

— Какие именно?

— Генетические факторы.

— Генная терапия?

— А что? С водой такое возможно. Нелегко, но папику по силам. И даже нам.

— Что за генная терапия?

— Не берусь гадать. Если бы папик был просто нечистый на руку бизнесмен, он бы, наверное, добавлял туда что-нибудь, вызывающее к воде привыкание. К конкретному ее сорту.

— Но мы пробовали на гормоны…

— Не. Папик нынче весь в генетике. И в вирусах.

— Мы и на вирусы проверяли, — озабоченно зашевелился Парис.

— И ничего не нашли. Я знаю. Поэтому я заказала тест на ДНК.

— А что, если мы действительно что-нибудь такое отыщем?

— Как тебе сказать, братец… Все зависит от того, на что эта генная терапия нацелена. Если там какой-нибудь компонент привыкания — то пускай себе. Просто будем выбивать большую долю в водном рынке.

— А если что-нибудь… плохое?

— Плохое? — Геката на это лишь улыбнулась. — Например?

— Ну, что-нибудь такое… разрушительное. Что убивает людей.

— Да брось ты, — глядя в сторону, хмыкнула сестра. — И вообще: даже если и так — тебе-то что? Чистоплюем заделался?

— Это после того-то, что берсерки нашли в Денвере? Да тут любой заделается!

— Батюшки вы мои. Парисик, а не поздновато оно, совесть в себе отращивать?

Встретившись с сестрой взглядом, брат отвел глаза.

— А она у меня никуда и не девалась. А вдруг он туда отраву или чуму какую-нибудь зарядил? Это уже, знаешь, чем-то другим попахивает. — В глазах сестры читалась издевка. — Помнишь ту грязь из Денвера? — не унимался Парис. — Ту самую, из нацистских лагерей? Это… это уже какой-то совсем иной, запредельный уровень, не то что наши с тобой цветочки.

— А что? В этом есть какой-то шарм.

— Офигела?! Это же жуть. Я понимаю — ну, кого-нибудь там защекотали, кого-то укололи. Тут еще куда ни шло. Но систематические изуверства, истребление миллионов…

Сестра лишь отмахнулась.

— Так зачем, за каким хреном все это отцу?

— А зачем тогда вообще генетика? — расширила вопрос Геката.

— Мне такой генетики не надо.

— А вот мне надо. Чтобы и образцы крови, и то и сё. Чтобы миллионы тестов биоматериала, и все аккуратно, по полочкам, с уклоном в демографию. Это же неоценимо для завоевания рынков генетики.

Брат задумчиво покачал головой.

— Мне бы не хотелось, чтобы наша империя строилась на таких костях.

— Что, не нравится быть злым гением-вдохновителем?

— Я не шучу, Гек.

— Так и я тоже. И не зови меня так.

— Так вот как ты на это смотришь? В смысле, реально? Ты и вправду считаешь нас злыми?

— А нет, что ли?

— А да?

Геката возвратила бутылку.

— У нас все руки в кровушке, пупсик. По самый локоток. Ты сам лично двоих бабенок удавил, когда их трахал. Не говоря уже о трупах, которые берсерки понаделали. Почему-то ты ни слезинки не проронил. Так что да, злые. Самое верное для нас словцо.

— Мы порочные, — словно оправдываясь, пробормотал Парис. — А порочность и зло — не одно и то же.

— Тоже мне, лингвист, нашел добродетель.