Избранное - Нора Георгиевна Адамян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Дурак, — повторила Ксения.
— Вот получу деньги, поведу тебя в ресторан.
Она подумала: «У Шурика нет зимнего пальто, сам донашиваешь последний костюм. Вечные фантазии…» И сказала:
— Ну, вот что — котлеты в холодильнике. Картошку подогрей и положи ложку сметаны. Кисель в синем кувшинчике. Придешь и покормишь Шурика.
— Я буду в мастерской.
— Только покорми Шурика.
— Не маленький, сам поест.
— Нет, он маленький. И целый день ребенок не может быть один.
Ксения сама услышала, как неприятно резко прозвучал ее голос. Ей стало стыдно. Ну а если бы Вадим работал по-прежнему, по-настоящему, в больнице, в амбулатории? Как сложно они раньше комбинировали часы своей работы, чтобы отвести Шурика в ясли, в детский сад и привести его домой!
Но ведь теперь Вадим хозяин своего времени и, естественно, должен больше заниматься сыном. Если его не одернуть, он способен сидеть в мастерской целые дни. Даже не вспомнит, что у него есть ребенок, жена.
Вот сейчас она выйдет в своем самом лучшем платье, по-новому причесанная, надушенная, а он ничего этого не заметит.
Вадим сказал:
— Ты сегодня что-то очень возишься, а у меня много работы. Я тебя, пожалуй, не буду ждать.
Обычно они выходили из дома вместе. Если нет, тем лучше.
За Вадимом хлопнула входная дверь. Ксения торопливо приколола к вырезу серого платья две гвоздики и кусочек воздушной травки.
2
У больничных ворот мимо Ксении Петровны промчалась машина «скорой помощи». Она не успела заметить чья и подумала: «Пусть бы Алексея Андреевича». Ей хотелось немного оттянуть эту встречу. Но по времени еще должна была выезжать бригада ночной смены.
Знакомая асфальтовая дорожка вела Ксению мимо больничных корпусов в глубь двора, к большому крытому гаражу. В гараже стояло много машин — утренние часы обычно спокойные. Табличка на двери указывала: «Подстанция «Скорой помощи».
На вешалке горой висели пальто. Утро — встречаются две смены. Ксения осторожно открыла дверь с надписью «Врачи». В углу комнаты над небольшим столом склонилась и что-то писала Кира Сергеевна, самый молодой врач в коллективе. Кира предостерегающе приложила палец к губам и расширила и без того большие черные глаза:
— Умоляю, тише! Застукают — на политчас заставят идти. А мне стенгазету кончать надо.
— Так ведь политчас завтра.
— Перенесли. Завтра же юбилей Евгении Михайловны. Вот газету выпускаю. Смотрите, Басанин стихи притащил.
Кира неодобрительно наморщила нос.
— Плохие? — спросила Ксения.
— Да нет, стихи как стихи. Вот только одна строчка меня смущает. Послушайте:
Своей подстанции любимой
Отдали Вы немало сил.
Здесь пройден путь неповторимый,
Здесь ум Ваш руки приложил…
Как-то не получается: ум руки приложил. Это можно?
Ксения пожала плечами:
— По-моему, в стихах все можно.
— А какая вы сегодня нарядная! Только ведь до завтра цветы завянут. Вы их сейчас отколите и — в воду.
«Надо же так все забыть, — подумала Ксения, — ведь хотела подарок купить, хоть маленький, но лично от себя. Ах, баба бестолковая…»
Открылось окошко, соединяющее обе комнаты подстанции. Заглянула Евгения Михайловна:
— Товарищи, товарищи! Попрошу на занятия.
Кира испуганно, всем телом, прикрыла стенгазету, как будто Евгения Михайловна могла ее разглядеть. Нельзя было яснее показать, что готовится нечто тайное от заведующей подстанцией. Но заведующая не обратила на это внимания и ничего не заподозрила. Десять лет Ксения проработала под началом Евгении Михайловны и изучила ее целеустремленный характер. Сейчас заведующая не видела ничего, кроме двух врачей, уклоняющихся от политзанятий. Кира вздохнула:
— Влипли. Возьму газету домой, здесь невозможно.
Они едва протиснулись в дверь. Народу в комнату набилось много. Санитары, фельдшеры, водители машин, врачи. Политчас проводил фельдшер Евсеев, молоденький и очень строгий. Перед ним лежала толстая тетрадь, исписанная красивым почерком, и множество газетных вырезок.
Подавая пример молодым, Евгения Михайловна, ее заместительница Прасковья Ивановна и председатель месткома фельдшер Басанин занятия конспектировали.
Ксения посмотрела на щиток. Номер ее бригады стоял на очереди третьим. Раздался звонок. Фельдшер снял трубку и, негромко переспрашивая, стал записывать вызов. Стараясь ступать неслышно, прошел санитар с ящиком. Врач уже застегивал форменную шинель. За стеной зашумела и отъехала машина.
Занятия шли своим чередом. Только фельдшер другой бригады подсел к телефону и передвинул номерки.
— Товарищи, к следующему разу попрошу особенно тщательно подготовиться, — сурово говорил Евсеев. — Занятие будет проводиться совместно с работниками больницы. Желательно, чтобы наша подстанция показала себя с максимально лучшей стороны.
Закивала седой головой Евгения Михайловна. По комнате словно пронесся вздох. Все зашевелились, задвигались.
— Минуточку, — Евсеев поднял руку. — Прошу записать литературу.
— В жизни он не кончит, — с досадой шепнула Кира. — Я смываюсь.
Она протиснулась в дверь, и Ксении открылась вся комната. Доктор Колышев сидел на кушетке у окна. Встретившись с Ксенией взглядом, он высоко взмахнул головой, как бы приветствуя ее, и уж больше не отводил глаз от ее лица.
Ксения несмело подняла руку, будто поправляя волосы. Эти движения ничего не могли раскрыть постороннему. Они были понятны только им двоим. В комнате, переполненной людьми, они могли вот так незаметно переговариваться друг с другом.
В короткой утренней сутолоке, когда одни уходили домой, а другие обосновывались на сутки, Алексей Андреевич просто стоял рядом с Ксенией. Она еще не надела халата, и он видел ее в сером красивом платье, хорошо причесанной. Он это понимает и ценит.
Когда-то они случайно возвращались домой вместе. В автобусе было тесно, вспыхнула перебранка. Растрепанная, красная дама что-то громко кричала. Алексей Андреевич закрыл глаза, лицо его приняло страдальческое выражение. «Бедная, бедная, она ведь совершенно забыла, что она женщина…» Еще тогда Ксения подумала: «Как он прав, мы часто об этом забываем».
Доктор Колышев нередко говорил вещи, которые заставляли задумываться.
Кире в первые дни ее работы он сказал:
— Не волнуйтесь, каждый день будет одно и то же. Вам, по существу, надо знать несколько несложных приемов.
— Ну что вы чепуху говорите? — рассердилась Евгения Михайловна. — Как это одно и то же?
Алексей Андреевич улыбнулся:
— Конечно, люди все разные, сколько людей, столько болезней, и так далее… Но если серьезно говорить о характере нашей работы, то в основном мы сталкиваемся с травмами — ушибами, переломами, с заболеваниями сердечно-сосудистой системы. Затем отравления… Ну, еще ожоги, кровотечения…
Евгения Михайловна не сдавалась:
— Я за сорок лет работы двух одинаковых переломов не встретила.
— А я за сорок лет жизни не видел, чтобы в споре один убедил другого. Через год спросим у Киры Сергеевны.
Доктор Колышев работал на подстанции
