Не все были убийцами (История одного Берлинского детства) - Михаэль Деген

Мною вновь овладело чувство бесконечной усталости, почти обморочного состояния, совсем как тогда, когда я бродил по вокзалу Бельвю в поисках матери. Было холодно, вот-вот должны были появиться американские бомбардировщики, но мне хотелось только одного — лечь на землю и заснуть.

Вместо этого я с трудом брел дальше и только удивлялся безжалостному отношению матери к своей ноге. А она, стиснув зубы и выдвинув вперед подбородок, шла все быстрей.

«Я не поспеваю за тобой», — ныл я. — «Ну что ж ты так бежишь? Ведь за нами никто не гонится!»

«Кто идет быстро, у того есть цель. Всегда надо видеть перед собой цель, иначе все бесполезно, можно всякую надежду потерять. Неужели ты все уже забыл?»

«Ну что нам делать в Мальсдорфе?» — приставал я к матери.

«Мы вовсе не в Мальсдорф идем. Может быть, в Каульсдорфе придумаем, что дальше делать».

Американские бомбардировщики заставили себя ждать довольно долго. Но вот пронзительно зазвучали сирены. Едва они замолкли, загремели первые залпы зенитных орудий. Потом мы услышали глухое гудение, становившееся все громче.

Наконец мы увидели их. Они были отчетливо видны на фоне ясного утреннего неба. Правильными рядами они летели к центру города. Несколько самолетов уже начали сбрасывать бомбы. «Почему они так рано сбрасывают бомбы?» — задавал я себе вопрос. — «Может, их уже обстреляли немецкие зенитки?»

Там, наверху, ничего не взрывалось. Зато взрывалось внизу. Мы бросились на землю. Сначала мы вообще не поняли, что взорвались те самые бомбы, которые были сброшены у нас на глазах.

Вдруг мать, лежавшая рядом со мной, закрыла меня своим телом. Я слышал, как она одновременно молилась и ругалась. Молилась на иврите, ругалась на немецком.

Я лежал, не смея поднять голову. Разрывы бомб слышались все ближе, но больше бомбовых разрывов в эту минуту я боялся увидеть лицо матери. Вокруг нас свистело, ревело и грохотало.

«Почему они так обстреливают Каульсдорф? Ведь здесь нет ничего значительного!» — думал я. Вдруг грохнуло совсем рядом с моей головой. Я закричал, думая, что попало в мать, но она с силой прижала меня к земле.

«Лежи, не двигайся», — сказала она. — «Скоро все кончится».

Я посмотрел вправо — туда, где только что грохнуло. Сантиметрах в двадцати от моей головы в мостовую воткнулся осколок бомбы. Он был острый, как лезвие бритвы, и еще дымился.

«Теперь я останусь здесь лежать, пока этот осколок не остынет», — подумал я. — «За эту штуку я получу от Рольфа все, что захочу».

Возле нас как из-под земли появился военный патруль. «Поедем с нами!

Давайте, поворачивайтесь!»

Они втиснули нас в коляску своего мотоцикла, сами вскочили на сиденье, и мы помчались. Мне хватило времени, чтобы вытащить из мостовой осколок. Он был еще совсем горячий. Сидя в коляске мотоцикла и пытаясь охладить осколок, я подставил руку с осколком встречному ветру.

«Что это у тебя?» — спросил сидевший сзади патрульный.

«Осколок бомбы».

«Покажи-ка».

«Но он еще совсем горячий, только-только упал».

«Так я и думал — это не немецкий. Привет из Америки. Ты что, собираешь их?»

Я кивнул.

«В Вальдесру я за этот осколок получу от моего друга по меньшей мере три осколка от зенитных снарядов».

«Дорого же они нам обходятся!»

«Бомбовые осколки?»

«Нет, янки».

«Пусть янки поцелуют меня в зад!» — громко, стараясь перекричать шум ветра, сказал я.

«Им не надо повторять это два раза», — вмешался в разговор патрульный за рулем. — «Ведь все негры — гомики».

Мать посмотрела на него, мы замолчали и больше не разговаривали.

Наконец нас высадили возле бомбоубежища.

«Но ведь уже все почти успокоилось! Наверное, скоро будет отбой!» — сказала мать.

«Это только кажется», — возразил второй патрульный. — «За первым налетом последует второй, это уж точно. Так что идите-ка лучше в бомбоубежище».

Патрульные уехали. Наверное, кто-то в бомбоубежище увидел, как нас высадили. Стальная дверь тут же открылась, и нас буквально втащили внутрь.

«Разве вы не слышали сирены? Нельзя же быть такими легкомысленными!» — укоризненно сказал дежурный.

«Для нас этот налет был полной неожиданностью, а прятаться в траншее наших знакомых я не хотела. На наше счастье, мы встретили патрульных, и они привезли нас сюда», — сказала мать.

«Считайте, что вам повезло. Попади в вас бомба, вас бы просто размазало по мостовой!»

«Это едва не произошло. Посмотрите, какой осколок воткнулся в мостовую совсем рядом с моей головой».

Я показал дежурному осколок. — «Мы лежали ничком на земле, когда янки сбрасывали свои бомбы. Моя мама растянула ногу — она зацепилась за мотоцикл, когда патрульные нас высаживали».

«Покажите вашу ногу!».

«Ничего страшного, об этом и говорить не стоит», — сказала мать и попыталась убрать ногу под скамейку. Лицо ее исказила гримаса боли.

Дежурный сказал нам, что среди сидящих в бомбоубежище людей есть врач.

Он осторожно вытянул ногу матери из-под скамейки и попытался расстегнуть ботинок. Мать тихо застонала.

«Лягте на скамейку, а я позову врача. Он наверняка сможет вам помочь. А ты следи за мамой, чтобы она не убежала», — обратился ко мне дежурный, заметив, что мать хочет подняться.

С этими словами он куда-то вышел.

«Думаешь, что ты сделал сейчас что-то умное?»

«А почему бы и нет? Ты же не обрезана. А по ноге национальность определить нельзя».

Не знаю, как я умудрился сказать такое матери — не иначе как нечистый попутал. Во всяком случае, затрещину я получил изрядную. Это был уже третий случай, когда мать по отношению ко мне проявила несдержанность. Удар пришелся по уху, и мне было очень больно. Вне себя от боли и ярости я начал плакать.

«Я ведь хотел только, чтобы врач помог тебе. Надо же использовать эту возможность!»

«Прекрати реветь. Возьми себя в руки! Они сейчас придут».

«Может, он и мне сумеет помочь», — сказал я, продолжая плакать. — «Что я ему скажу, если он спросит, отчего у меня распухло ухо? Скажу, что у мамы неудачно соскользнула рука, когда она хотела вымыть мне уши».

Ухо мое болело все сильнее, и от боли я заплакал еще отчаянней. Уставившись на свою больную ногу, мать даже не взглянула на меня.

«Не притворяйся», — холодно сказала она. — «Эти рыдания — лишь способ оправдать собственную наглость. Не разыгрывай из себя жертву!»

Вернулся дежурный.

«Если сможете, снимите ботинок. Доктор сейчас придет».

Стиснув зубы, мать попыталась развязать шнурок, но нога очень распухла, и от этого шнурок на ботинке туго натянулся. Наконец ей это удалось. Она подсунула здоровую ногу под больную и попыталась медленно и осторожно стянуть ботинок.