Полет бабочек - Рейчел Кинг

Кроме того, он стал ненавидеть себя за отсутствие силы воли. Но более всего он возненавидел собственное тело. Ему было противно из-за того, что член его вставал, стоило Кларе приблизиться к нему. Даже естественные функции организма вызывали у него отвращение — то, как ему приходилось закапывать собственное дерьмо, и то, как оно воняло: почему-то этот смрад перебивал самый сильный запах перегноя в лесу. Едкий запах пота тоже раздражал, и лицо поросло грубой щетиной, тогда как раньше растительность на щеках и подбородке была мягкой и пушистой.

Клара обнаружила булавку у него в кармане, когда он вытащил из него руку и кровь капнула ей на юбку. Она заставила его выбросить булавку, убедив нежным словом на ушко и теплым дыханием, что он имеет право на небольшое удовольствие, что обходиться без этого глупо и вредно для здоровья. Он начал верить ей. В конце концов, он уже однажды совершил этот проступок и чувствовал себя из-за этого ужасно — ущерб уже нанесен. Мысль о том, что он делает что-то неправедное, только возбуждала его еще больше, как и перспектива быть застигнутым.

Они занимались любовью, как животные, — нет, не любовью, он-то был уверен, что не любит ее, но запах этого тела под юбками приводил его в исступление. Кларе нравилось, когда он брал ее грубо, и она уговаривала его вонзаться в нее со всей силой, жестко, и он делал это с закрытыми глазами или не сводя взгляда с тропы, чтобы убедиться, что никто не идет. Он и не подозревал, что внутри его живет эта животная страсть. С Софи все было иначе: его любовь к ней выражалась нежностью — до сих пор он и не знал, что бывает по-другому. То обстоятельство, что он не любил Клару, упрощало дело — он ведь изменяет Софи всего лишь физически, а не всем своим существом. Это вообще не имеет к ней никакого отношения. Все это касается только Томаса, его пребывания в тропическом лесу, и он не собирается к этому возвращаться. Пусть она развлекается со своим капитаном, а он будет иметь свою Клару — они никогда не обмолвятся об этом.

Однажды днем, собирая вместе с ней материал в лесу, он взял Клару сзади, когда она наклонилась прямо перед ним. Она хрюкнула, как кабаниха, и ему пришлось закрыть ей рот рукой, когда раздался хруст ветки, означавший, что кто-то идет. Он едва успел натянуть штаны, как увидел Эрни, который шел к ним неуклюжей походкой и покачивал ценной добычей — зонтичной птицей.

— У меня появилась подружка, — сказал он, не обращая внимания на то, что чему-то помешал, вряд ли вообще заметив, что Томас не один.

Следом за ним шла какая-то птица, словно приблудная собака. Туловище у нее было такого же размера, как у фазана, но длинные ноги и вытянутая шея делали ее похожей на журавля.

— Птица трубач, — сказал Эрни. — Ее называют агами. Чертова тварь никак не хочет отстать от меня. Застрелить рука не поднялась. Дал ей немного фруктов и вот теперь не могу от нее избавиться.

— И что ты будешь с ней делать?

Томас изрядно вспотел — по большому счету, ему было безразлично, что Эрни собирается делать с этой птичкой, просто он изо всех сил старался принять беспечный вид. Он взглянул на Клару. Щеки ее разрумянились, а губы припухли.

— Что ж, местные содержат их как питомцев. Сеньор Сантос считает, что мне наплевать на животных. Я докажу, что он ошибается. Думаю оставить птицу себе.

Он наклонился и хотел было взять птицу на руки, но та отступила назад и расправила крылья.

— Ну и проваливай тогда.

Эрни нацелился пнуть агами, однако та увернулась.

— Мне надо заняться этой красавицей, — сказал он, подняв над собой тушку зонтичной птицы, — Увидимся позже.

Он зашагал прочь, и агами побежала за ним, издавая звук, меньше всего напоминавший звучание трубы, — казалось, что глубоко внутри у нее что-то грохочет.

Чтобы никто ни о чем не догадывался, Клара по-прежнему сопровождала Джона по утрам, и после того случая, когда Эрни чуть не застукал их, Томас уговорил ее делать это не слишком часто. А когда она все же отправлялась вместе с ним, то помогала собирать бабочек и даже сама поймала несколько особей, но убивать ей не хотелось, и вместо этого она заключала их в банки, которые хранила у себя в хижине. У Томаса не хватило духу сказать ей, что тем самым она проявляет к ним больше жестокости, чем добра — бабочки в конце концов все равно умрут, только мучиться будут больше. Как бы там ни было, он подозревал, что она просто отпускала их на волю.

Послеполуденные дожди стали частым явлением. Они шли теперь каждый день — мужчины тем временем работали в своих хижинах или изредка собирались все вместе. Томас взял за правило пить после полудня, чтобы успокоить слабость в желудке, которая, по его мнению, возникала из-за чувства вины, и это помогало. К ночи движения его становились плавными и раскованными, суставы были словно смазаны маслом; тогда он проскальзывал в комнату к Кларе и забирался под москитную сетку.

Именно здесь она познакомила его с еще одним видом удовольствия. Сначала ей не хотелось рассказывать, но он вынудил ее признаться, почему в тот вечер, когда они встретились на карнавале, она была не в себе.

— Вот почему, — сказала она и достала небольшой мешочек с белым порошком — отмерила немного и добавила в стакан с чаем. — Я пью это от головной боли. Выпей со мной, — произнесла она.

Он отпил, помня о том, что, несмотря на все последствия курения каапи, ему очень понравилось ощущение тепла в венах и видение его бабочки.

Той ночью они не занимались любовью — просто лежали рядом на кровати Клары. По сравнению с его гамаком кровать была неподвижной и твердой — трое мужчин тащили ее сюда из лодки. По телу разливалось приятное тепло, и Томас чувствовал, что крепко связан с этой женщиной общим переживанием и вместе с тем счастлив сам по себе — ему нравилось вглядываться в свет, переливающийся на москитной сетке, которая покрывала их сверху, как саван, и вслушиваться в ночные шорохи и звуки. Тело словно купалось в свете, и ему казалось, что свет этот излучается сердцем, бьется в кончиках пальцев, согревает его. «Это и есть присутствие Господа, — подумалось ему. — Наконец-то я нашел Господа. Все будет хорошо».

Клара подвинула ногу, и это пробудило его от грез. Она перевернулась на спину и с едва слышным стоном закинула руку за голову, задев две банки, стоявшие на стуле рядом с кроватью. Они упали и разбились, а бабочки, находившиеся в них, посидели на молу несколько мгновений, потрясенные, после чего медленно поднялись в воздух. На их пути возникла москитная сетка, как если бы это был сачок. Клара села в постели и высунула руку из-под защитной ткани. Бабочки — это были менелаи, расцветка их крыльев изменялась от голубого до розового, в зависимости от того, как на них падал свет от свечи, — заползли ей на пальцы. Она поднесла их к себе и начала петь для них — низким, печальным голосом. Томас вдруг осознал, что был несправедлив к ней. Прекраснее женщины он еще не видел. Голова ее вновь стала напоминать формой головку крылатой красавицы, а бабочки, которые взбирались по ее руке, словно чувствовали пульсирующую внутри ее красоту.

— Красивая, — прошептал он, прежде чем опустить голову на подушку и уснуть — сладкие звуки фаду наполняли его сны.

Его разбудил луч солнечного света, который бил прямо в глаза. Рядом зашевелилась Клара. Он сел на кровати и понял, что свет снаружи был слишком ярким. Он проспал. Ему следовало вернуться в свою хижину до окончания ночи, но теперь солнце уже взошло, и утро было в разгаре.

— Черт, черт! — прорычал он сквозь стиснутые зубы, надевая ботинки. Он был по-прежнему в верхней одежде — по крайней мере, если бы кто и зашел, то не увидел бы его раздетым.

— О que é? Что случилось? — спросила Клара.

Ее волосы выбились из пучка и свисали налицо, как вьющиеся водоросли.

— Уже утро, — сказал он и отбросил в сторону москитную сетку.

Он поздно сообразил, что те бабочки сидели на полу — все равно они, наверное, уже были полумертвы, — и наступил на одну из них. Подняв ногу, он обнаружил, что раздавил ее каблуком — голубые крылышки порвались, тельце сплющилось.

Выглянув наружу, он осмотрел двор. На глаза попался только повар — он стоял спиной к хижинам и мыл посуду после завтрака. Томас пригнулся и быстро перебежал через двор к своей хижине. Все уже разошлись на весь день. Хоть бы они подумали, что он просто встал раньше всех и ушел в лес собирать материал, — он так надеялся на это и молился. Именно это он и будет всем говорить, что бы там ни было.

Но как же Джон? Он ведь наверняка собирался отправиться вместе с Кларой, но Томас что-то не помнил, чтобы Джон стучался ей в дверь. Может, он ждал, когда она появится, а потом решил — пусть поспит. Прошу Тебя, Господи.

Голова раскалывалась, конечности налились свинцом. Он знал, что тяжесть эта обернется болью — так было с ним, когда его свалил грипп.