Пришелец - Александр Волков

Поднявшись в исповедальню, Толкователь Снов подавал знак двум глухонемым нэвам, и они плотно задвигали вход в подземелье тяжелой плитой, покрытой слоем грубо стесанного ракушечника. Сделав это, нэвы бесшумно занимали свои места у основания каменной лестницы, а Толкователь дрожащей рукой размазывал по стене ком глины и, втянув ноздрями две жемчужные щепотки, принимался острой палочкой выдавливать на влажной поверхности магические значки.

Иногда они складывались в столбик жертвоприношения Иц-Дзамна, и тогда наутро Толкователь сам поднимался на вершину пирамиды, своей рукой выдирал из клетки ребер трепещущее сердце жертвы и бросал его к подножию идола.

Случалось и так, что значки указывали на забытый зал, посвященный богам давно покоренного и уничтоженного племени. Тогда Толкователь призывал жрецов, они выбирали жертву, по переходам вели ее в святилище, опрокидывали на алтарь, покрытый толстым слоем пыли, взрезали горло и кропили горячей кровью маленькие каменные статуи и изображения забытых божеств, выложенные на стенах осколками ракушек и кувшинов. После этого призраки на некоторое время переставали появляться перед глазами Толкователя, но продолжали тревожить его настороженный слух приглушенными воплями и вкрадчивым шорохом шагов по широким ступеням переходов, оставляя нетронутым многолетний слой пыли на грубо стесанной поверхности камней.

Но старик не был призраком хотя бы потому, что после него в дорожном песке ясно проступали два ряда маленьких воронок от подпорок и неглубокие, чуть затекшие по краям отпечатки босой ступни. По приказу Толкователя одна из весталок собрала один такой след на плоское золотое блюдо и доставила его в исповедальню. Он легким кивком головы поблагодарил ее и поднятой рукой сделал знак молчаливым нэвам.

Когда те, отделившись от стен, бесшумно передвинули каменную плиту и вернули ее на место, Толкователь растопил большой кусок горного воска в жаровне, наклонил ее над золотым блюдом и залил вязкой пахучей струей плоское вытянутое углубление в песке. Темная блестящая поверхность воска вскоре помутнела, погасив отражение факела; Толкователь взял связку перьев инду, очистил блюдо от песка и перевернул на ладонь теплый, обвисающий по краям слепок. Затем он осторожно переложил восковую подошву на камень, расправил ее, подождал, пока она застынет, и, посвистывая в затылочную дыру высушенной змеиной головы, стал втыкать в след причудливо изогнутые золотые иглы. Когда шершавый от приставшего песка слепок обратился в подобие золотого дикобраза на вершине каменного многогранника, Толкователь снял с пояса высушенную хвостовую погремушку змеи катль и со всех сторон обстучал камень. Затем прижал торчащие иглы сухой ладонью и держал ее так до тех пор, пока стекающая кровь не достигла поверхности слепка. И лишь тогда сбросил пораженный золотыми стрелами след на алое дно раскаленной жаровни.

Но и это не подействовало. Старик продолжал все так же беспорядочно ковылять по городским улицам, порой останавливаясь перед ювелирными, оружейными и прочими мелкими лавочками, тесно приткнувшимися друг к другу на прилегающих к центральной площади улицах. Сперва торговцы и ремесленники с любопытством присматривались к нему и даже давали подержать в руках предметы своего промысла; потом некоторых стали возмущать его безмолвные указующие жесты, но кончилось все тем, что к бедняге просто привыкли и перестали обращать на него внимание, присвоив ему кличку Нэктау, что означало «безумный». Все, что проделал Толкователь с восковым отпечатком, никак не отразилось на Старике, а прилепленная ему кличка Нэктау по обычаю, взятому от принятого в клан Ягуара маленького горного племени кнуц, сделала одноногого неприкасаемым.

Тогда Толкователь удалился в один из дальних тупиковых залов лабиринта и там в окружении сидящих вдоль стен мумий жрецов отлил из горного воска одноногую фигурку. Но прежде чем наклонить над вырубленной в дереве формой медный клюв жаровни, он обошел зал и, обрезав у нескольких мумий отросшие ногти и кисточки кос, бросил их в дымящееся жерло закопченного сосуда. Когда воск застыл, Толкователь вытряхнул фигурку из формы, обработал ее плоскую поверхность острым отростком человеческой челюсти, грубо процарапал на темном личике линии рта, носа, бровей и, оставив на месте глаз маленькие гладкие бугорки, прикрепил к подбородку несколько волосинок из бороды погребенного в стенной нише пришельца, того самого, что был убит отравленной стрелой. Затем он перенес воскового старика в исповедальню, насквозь проткнул его длинной птичьей костью и, питая жадные ноздри щепотками жемчужного порошка, стал медленно, день за днем, растапливать маленькую фигурку над прозрачным голубоватым пламенем очага. Исповедальню заполонил бурый удушливый чад от горящих волос и ногтей, но старик, как доносили осведомители, никак не желал отправляться в Царство Мертвых вслед за их покойными обладателями. Когда же последняя капля воска вскипела, вспыхнула и истаяла на черной поверхности птичьей кости, Толкователь тяжелым от ярости взглядом высушил голубоватую лужицу пламени среди камней очага и опять протянул руку к корзине с глиной.

— Имя? — шептал он, выдавливая значки на влажной поверхности. — Имя?!.

И вдруг он увидел, как в коричневую, составленную из восьми клинышков коробочку хлопка пробрался, взломав одну из стенок, загнутый в виде скобочки клюв инду. «Бред! — мысленно воскликнул Толкователь. — Инду никогда не клюют коробочки хлопка!» Он хотел было смазать бестолковую надпись, но, приглядевшись к сочетаниям клинышков и скобочек повнимательнее, вдруг разглядел в них новое, доселе незнакомое ему слово: ХИЛД. Его ладонь замерла над влажной поверхностью глины, пальцы сами собой перехватили палочку поудобнее и вдруг прочертили рядом знак одноногого старика. И тогда уже тонкие губы Толкователя сложились в непривычную комбинацию и восторженно прошептали: Хильд!

Устремив взгляд в стеклянный кружок, окантованный полоской мягкой шероховатой кожи, Катун-Ду видел, как из-под косой кровли исповедальни просачиваются синеватые ленты дыма. При такой засухе жечь огонь под деревянными кровлями было запрещено законом, но Катун-Ду знал, что законы существуют не для таких людей, как Толкователь Снов. Это знали все, и даже осведомители, нашептывая свои подробные и подобострастные доносы в сухие хрящеватые уши Верховного Правителя, никогда не касались того, что происходит в исповедальне. Впрочем, сейчас он вполне мог обойтись без услуг «государственных ушей». Впрямую об этом он не говорил, — напротив, с нарочитым вниманием прислушивался ко всякой бестолковой и сбивчивой ахинее и порой даже переспрашивал осведомителя, заставляя того с мучительными усилиями вспоминать подробности какой-нибудь семейной склоки у домашнего очага. Так что с некоторых пор осведомители стали весьма усердно готовиться к беседам с Катун-Ду; некоторые даже завели себе деревянные дощечки, облитые тонким слоем горного воска, чтобы острой палочкой выцарапывать на них крошечные значки тех мест, где осведомителю удалось побывать между двумя полными лунами, потому что более частых бесед с Верховным удостаивались лишь Созерцатель Звезд и Слушатель Горы. Первый доносил о том, через какой небесный знак пролегает путь Солнца, и по яркости и расположению окружающих звезд вычислял количество предстоящих жертв на алтаре Иц-Дзамна. Слушатель Горы был слеп. Он ежедневно удалялся в самые глубокие тупики каменного лабиринта, туда, где неподвижная пещерная прохлада постепенно сменялась удушливой жарой и где откладывала свои мягкие влажные яйца священная змея ткатль. Там он просовывал голову в узкую щель и, прижав уши к обеим ее стенкам, слушал стук огромного сердца Священной Горы. Возвратившись, он являлся к Верховному Правителю, садился посреди круглой каменной площадки, поджимал под себя ноги и, постукивая твердыми темными ладонями по расставленным вокруг черепам, передавал то, что услышал. Потом жрецы раскладывали перед ним глиняные таблички с отпечатками птичьих и звериных следов, и слепой, легко касаясь их вздутыми подушечками пальцев, называл число пленников, которым наутро предстояло подняться к подножию истукана Иц-Дзамна. Услыхав число, жрецы оборачивались к Катун-Ду, и он утвердительно указывал себе под ноги большим пальцем правой руки. При этом его лицо, покрытое изогнутыми, затвердевшими на солнце валиками разноцветной глины, оставалось неподвижным, и на перьях инду, окружавших лоб Верховного Правителя широким радужным нимбом, не вздрагивала ни одна чешуйка.