Любовники - Джудит Крэнц

— Ай, брось… Мелани наймет круглосуточных телохранителей, как делает множество людей, заведет здоровенных немецких овчарок, и если у нее есть мозги, в чем я сильно сомневаюсь, перестанет ночью впускать к себе в спальню парней. Может быть, пройдет курс психотерапии, по примеру других звезд, но в этом нет ничего интересного.

— Мэгги, ты меня удивляешь. — Вито обвязал покрывало вокруг талии и поднял трубку, чтобы заказать обед. Он достаточно хорошо знал вкусы Мэгги, чтобы не задавать лишних вопросов. — Велели подождать полчаса, — объявил он. — Хочешь грецких орехов или предпочтешь съесть что-нибудь из фруктов?

— Угу… Так чем я тебя удивляю?

— Тем, что ты можешь взять интервью, которое не сумеет взять никто другой, а вместо этого предпочитаешь лежать здесь, со мной, и говорить банальности.

— Черта с два! — В Мэгги взыграла гордость.

— Именно банальности. Ты встала на точку зрения средней домохозяйки, читающей газеты. «Стало быть, Мелани Адаме чуть не застрелил ревнивый любовник?» Зевок. «Ничего, скоро я увижу ее живой, здоровой и богатой, как всегда». Зевок.

— Гм-м…

— Что это значит?

— Когда я говорю «гм-м» вместо «дерьмо», это значит «может быть, ты и прав». Объясни мне, как ты этого добиваешься. Я слишком устала, чтобы сообразить это сама. Похоже, мозги у тебя не стареют. Сколько тебе, Вито? Девятнадцать?

— Сорок восемь. Думаю я немного медленнее, чем раньше, но ты меня вдохновляешь.

— Стало быть, у человечества еще есть надежда. Продолжай.

— Это вечный вопрос. Синдром «раньше-позже». Все мы знаем — или думаем, что знаем, — какой Мелани была прежде. Но никогда не узнаем, какой она станет. Мы никогда не сумеем поговорить с ней по душам и будем пробавляться сообщениями специалистов по связям с общественностью, если ты не заставишь ее разговориться. Мы никогда не узнаем, что она почувствовала, когда внезапно из знаменитой кинозвезды превратилась в беспомощное ничтожество, умоляющее сохранить ей жизнь. Сможет ли она вновь ощутить себя сильной? Смогут ли все телохранители на свете избавить ее от чувства собственной уязвимости? Мэгги, все это твои вопросы. Я так и слышу, как ты задаешь их. Сохранила ли она свою смелость? Не актерскую смелость, а человеческую. Вот что я хотел бы понять. Но это нельзя спросить. Это можно только показать.

— Как?

— Зак придумал, как Мэгги, лежа на больничной койке, сможет за девять дней сыграть две самые сложные, самые эмоциональные сцены — одну с Клинтом Иствудом, другую с Полом Ньюменом. Конечно, если она захочет этого сама и если позволят врачи. Он не будет знать этого до последней минуты. Эти сцены были бы тяжелыми в самых благоприятных обстоятельствах для самой здоровой актрисы. Сейчас Мелани абсолютно противопоказаны такие усилия. Никто от нее этого не ожидает. Никто не осудит ее, если она захочет окончательно восстановиться после ранения. Никто не обвинит в том, что из-за нее пришлось прекратить съемки. Все это Мелани знает. Но сможет ли она решиться на продолжение съемок? Захочет ли отдать этому остатки сил?

— Не знаю, — задумчиво ответила Мэгги. — Лично я могла бы. Однако я не Мелани Адаме. Ты прав, Вито, это интересно.

— Но для этого придется попотеть, — продолжил Вито, как будто ничего не слышал. — Операторы должны будут совершить чудо. Зак собирается использовать в качестве съемочной площадки операционную и снимать там. Допустим, у Мелани хватит смелости и силы воли, чтобы вынести это. Тогда она спасет фильм. Если она сможет сделать это, то станет героиней. Если Мелани хотя бы попытается, но не выдержит нагрузки — а я склонен считать, что так оно и будет, поскольку ее всего день как выписали из палаты интенсивной терапии, — это тоже будет интересно. Но интереснее всего будет, если она откажется. Не так героично, зато по-человечески. В общем, если ты скажешь, что показывать всю эту закулисную возню по телевидению не имеет смысла, я тебе не поверю.

— Если это так трудно, как ты говоришь, с чего ты взял, что мне и телеоператорам позволят войти в палату? — недоверчиво и в то же время заинтересованно спросила Мэгги.

— С того, чго режиссер фильма Зак и что съемки проводит он.

— Зачем ему дополнительные хлопоты? Мои операторы будут путаться под ногами его съемочной группы и только мешать им. С него и своих трудностей хватит.

— Потому что будущий тесть его как следует об этом попросит.

— А тебе-то от этого какая корысть?

— Такая, что он будет выдвинут на премию Академии киноискусства в номинации «Лучший режиссер года» и на «Оскара» одновременно. А это принесет пользу моей будущей картине. Очень большую пользу. Кроме того, я уже говорил тебе, что мы с Заком родня. — «Если я повторю эту фразу еще раз, то сам поверю в нее», — подумал Вито.

— Слушай, Вито, тебе никогда не удавалось долго пудрить мне мозги, — сказала Мэгги. — Я знала, что какая-то корысть у тебя есть. Но ты прав, дорогой, идея чертовски заманчивая. Я сделаю это интервью, и мы покажем его в прайм-тайм.

— Я поговорю с Заком после обеда, — пообещал Вито. — Конечно, если из его затеи что-нибудь выйдет.

«Но о чем будет моя новая картина? — ломал себе голову Вито. — Я создал Заку и „Хроникам“ потрясающую рекламу, заполучил в режиссеры потенциального обладателя „Оскара“, но у меня за душой нет ни сценария, ни подходящей книги на примете. Наверно, во мне есть что-то гипнотическое», — решил он и шагнул к кровати. Зачем тратить силы на раздумья, когда рядом лежит Мэгги и мурлычет так, словно у них медовый месяц? Со Сьюзен Арви он расстался, когда после внезапной кончины Курта она стала главой студии «Арви». Они согласились, что деловые отношения важнее сексуальных, и с тех пор у Вито никого не было.

По телефону сказали, что обед принесут через полчаса, а то и позже. Иными словами, времени у них достаточно. За то время, что они не виделись, Мэгги многому научилась. Что прибавило ему сил? Свежий воздух, президентский люкс или сама Мэгги?

Как и предсказывала Мэгги, представители масс-медиа разъехались после недели лихорадочного раскапывания подробностей, бесконечных неофициальных интервью с теми членами съемочной группы, которых им удавалось отловить, множества официальных интервью, взятых у терпеливой Роз Гринуэй, чрезвычайно нетерпеливого Роджера Роуэна, распустившей перья Нормы Роуэн, а также всех врачей и медсестер больницы Кейлиспелла. Имя Аллена Хенрика всплыло, несколько дней привлекало к себе внимание, но потом вновь кануло в небытие из-за отсутствия неопровержимых доказательств. В больницу Кейлиспелла никого не пропускали, доступа к Мелани Адаме тоже никто не имел. Дозволялось только фотографировать ее через окно палаты. Ньюмен и Иствуд отказывались давать интервью, а Зак Невски был слишком занят, чтобы разговаривать с представителями прессы.