Память, Скорбь и Тёрн - Уильямс Тэд

Взгляд, которым она удостоила его, был холоден и суров.

— Мы не сражаемся за смертных принцев, Изорн Изгримнурсон. Мы сражаемся, чтобы заплатить старые долги и защитить себя.

Эолейр почувствовал, что сердце его упало.

— Значит, вы остановитесь здесь?

Ликимейя покачала головой:

— Это совсем не так просто. Боюсь, что я говорила слишком быстро. Есть вещи, которые равно угрожают Джошуа Безрукому и Детям Рассвета. По всей видимости, враги Безрукого заключили сделку с нашими врагами. Нам придется сделать то, на что одни мы способны: как только Эрнистир будет свободен, мы оставим войны смертных для смертных — по крайней мере пока что. Нет, граф Эолейр, у нас есть и другие долги, но пришли странные времена. — Она улыбнулась, и на этот раз улыбка получилась немного менее свирепой и немного более походила на то, что может появиться на лице смертного. Эолейра внезапно пронзила странная красота женщины-ситхи. И в то же мгновение, благодаря молниеносному озарению, он осознал, что сидящее перед ним существо видело падение Асу’а. Она была так же стара, как величайшие города людей, — а может быть, и старше. Граф содрогнулся. — Однако, — продолжала Ликимейя, — хотя мы и не поедем на помощь вашему защищенному стенами принцу, мы все же поедем на помощь его крепости.

Наступило смущенное молчание, потом его нарушил Изорн:

— Простите, леди, но боюсь, мы не совсем поняли, о чем вы говорили.

Ответил Джирики:

— Когда Эрнисадарк будет свободен, мы поедем в Наглимунд. Теперь он принадлежит Королю Бурь и стоит слишком близко к дому нашего изгнания. Мы отнимем его у Инелуки. — Лицо ситхи было суровым и мрачным. — Кроме того, когда наступит последняя битва — а она грядет, смертные люди, не сомневайтесь в этом, — мы хотим быть уверенными в том, что у норнов не остается никакого убежища, куда они могли бы спрятаться.

Эолейр наблюдал за глазами Джирики, когда принц говорил, и ему показалось, что в их янтарной глубине он увидел ненависть, тлевшую века.

— Это будет война, не похожая ни на одну из тех, что уже видел мир, — сказала Ликимейя. — Война, в которой многие споры будут разрешены раз и навсегда.

Если глаза Джирики тлели, то ее пылали.

3

СЛОМАННАЯ УЛЫБКА

— Я сделал для них обоих все, что мог, — если… — Кадрах взволнованно потер лоб, как бы пытаясь извлечь оттуда прячущуюся мысль. Совершенно очевидно было, что он выбился из сил, но так же очевидно — ибо оскорбления герцога все еще были свежи в его памяти, — что это не может остановить его.

— Больше ничего нельзя сделать, — твердо сказала Мириамель. — Ложись. Тебе надо поспать.

Кадрах посмотрел на Изгримнура, стоявшего у носа лодки и крепко сжимавшего шест широкими руками. Герцог только поджал губы и продолжил исследование русла протоки.

— Да, наверное, надо. — Монах свернулся клубком рядом с неподвижными телами Тиамака и другого больного вранна.

Мириамель, которая только недавно проснулась, проспав весь вечер, наклонилась и накрыла всех троих своим плащом. Все равно от него не было никакой пользы, кроме сомнительной защиты от укусов насекомых. Даже в полночь на болотах было тепло, как в жаркий летний день.

— Может быть, если мы погасим лампу, — проворчал Изгримнур, — эти ползучие хитрецы отправятся ради разнообразия поужинать на ком-нибудь другом? — Он хлопнул себя по плечу и стал разглядывать образовавшееся пятно. — Проклятый свет их притягивает. А вроде ведь лампа из этого болотного города должна была отпугивать жуков. — Он фыркнул. — Как люди могут жить здесь круглый год, это для меня загадка.

— Если ты хочешь ее погасить, придется бросить якорь. — Мириамель не очень увлекала перспектива плавания по протокам Вранна в кромешной тьме. Похоже было, что им удалось избавиться от гантов, но путники до сих пор напряженно вглядывались в каждую подозрительную лиану или свисающую ветку. Однако Изгримнур уже очень давно не спал; казалось, что будет справедливо, если он сможет хоть немного отдохнуть от назойливых насекомых.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Ну и хорошо. Сдается мне, русло здесь достаточно широкое, чтобы это место было таким же безопасным, как и все остальные. Не вижу никаких веток. Маленькие жуки мне совсем не нравятся, но если я никогда больше не увижу ни одного из этих Эйдоном проклятых больших… — Заканчивать не было смысла. Неглубокий сон Мириамели и так был полон щелкающими бегущими гантами и липкими усиками, которые хватали ее, когда она пыталась убежать. — Помоги мне с якорем. — Вместе они подняли большой камень и перекинули его через борт. Когда он ушел на дно протоки, Мириамель проверила, не слишком ли слабо натянута веревка.

— Почему бы тебе не поспать немного, — сказала она герцогу. — А я покараулю.

— Хорошо.

Она быстро взглянула на Камариса, который безмятежно спал на носу лодки, уронив на свернутый плащ свою белую голову, потом протянула руку и погасила лампу.

Сначала темнота была пугающе непроглядной. Мириамель почти ощущала суставчатые лапки, тянущиеся к ней, и боролась с безумным желанием отчаянно замахать руками, отгоняя призраков.

— Изгримнур?

— Что?

— Ничего. Я просто хотела услышать твой голос.

Постепенно к ней вернулась способность видеть. Света было мало — луна исчезла, скрывшись то ли за облаками, то ли за переплетенными ветвями деревьев, которые настоящей крышей нависали над протокой, звезды казались всего лишь далекими светлыми точками, — но она уже различала предметы, окружавшие ее, темную громаду герцога и смутные очертания речных берегов.

Она слышала, как Изгримнур стучит шестом, придавая ему устойчивое положение, потом его темная фигура опустилась в лодку.

— Ты уверена, что тебе не надо еще поспать? — спросил герцог хриплым от усталости голосом.

— Я отдохнула. Я посплю попозже. А теперь укладывайся поскорее.

Изгримнур больше не возражал — верный признак того, что он был уже на пределе. Через несколько минут он громко захрапел. Мириамель улыбнулась.

Лодка двигалась так плавно, что нетрудно было вообразить, будто они сидят на облаке, плывущем по ночному небу. Не было ни прилива, ни заметного течения — только легкое дуновение болотного ветерка, заставлявшего лодку медленно кружиться вокруг якоря, двигаясь легко, как ртуть по наклонному куску стекла. Мириамель откинулась назад и вгляделась в пасмурное небо, пытаясь отыскать знакомую звезду. Впервые за много дней она могла позволить себе роскошь тоски по дому.

Интересно, что сейчас делает отец? Думает он обо мне? Ненавидит меня?

Мысли об Элиасе навели ее на другие размышления. Ее мучила одна вещь, о которой упомянул Кадрах в первую ночь их бегства с «Облака Эдны». Во время своей долгой и трудной исповеди монах сказал, что Прейратс особенно интересовался общением с мертвыми — «разговором сквозь пелену», как это называлось по словам Кадраха, — и что священник особенно интересовался этим разделом книги Ниссеса. Почему-то эти слова заставили ее подумать об отце. Но почему? Может быть, дело было в какой-то забытой фразе Элиаса?

Как она ни пыталась вызвать воспоминание, живущее в глубине ее мозга, оно оставалось неуловимым. Безмолвная лодка медленно кружилась под тусклыми звездами.

Принцесса слегка задремала. Первый утренний свет пробивался сквозь тучи, окрашивая болота в жемчужно-серый цвет. Мириамель выпрямилась, тихо застонав. Синяки и шишки, полученные в гнезде гантов, ныли при каждом движении; девушка чувствовала себя так, словно ее сбросили с горы в мешке, набитом камнями.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Л-л-леди… — Слабый тихий шепот, почти дыхание.

— Тиамак? — Она быстро повернулась, заставив лодку покачнуться. Глаза вранна были открыты. На его бледном, расслабленном лице снова появилась искра разума.

— Д-д-да. Да, л-леди. — Он глубоко вздохнул, как будто эти несколько слов чудовищно утомили его. — Где… где мы?

— Мы в протоке, но я представления не имею, в какой именно: Изгримнур работал шестом бóльшую часть дня, после того как мы убежали от гантов. — Она осторожно посмотрела на него. — Тебе больно?