Наследники - Михаил Алексеев

Возле него стоял начальник штаба — рыженький тихоня Агафонов Ленька, назначенный Селиваном на эту должность за рассудительность и отличные отметки по арифметике. Ленька вообще-то не очень любил игры в войну, но и он, охваченный энтузиазмом Селивана, на этот раз принял в ней самое горячее участие. У входа в блиндаж сидел в старых военных брюках Володя Гришин — бесстрашный Селиванов адъютант. Несмотря на то, что он был двумя годами старше Громоздкина, роль адъютанта его вполне устраивала. За смелость и главным образом почтительность Володя удостоился чести быть при высокой особе командира. Ни сам Володя, ни тем более Селиван, оба эти неразлучные дружки-приятели, не ведали в те минуты о том, что не пройдет и десяти лет, как один из них нанесет своему товарищу страшную, незаживающую рану…

Когда Селиван, поздоровавшись с отрядом, легкомысленно расположившимся тут же, возле командного пункта, спустился в погреб, Володя выстрелил из пугача вверх, предупреждая:

— Тише вы! Селиван думать будет!

Командир просидел в погребе совсем немного. План, разработанный им вместе с начальником штаба, был прост: узнать, когда ложится спать лесник, чтобы, пользуясь этим обстоятельством, сделать несколько проходов в плетне. Узнать же можно только от Петеньки Рябова, мать которого, сельская врачиха, квартировала у дедушки Данилыча.

Еще совсем недавно Петенька был в отряде Селивана, но несколько дней назад, поссорившись с командиром, не пожелавшим сделать его своим адъютантом, предательски переметнулся к Сычу. Вот его-то и решено было этой же ночью захватить в качестве «языка». Разведгруппу возглавлял сам командир отряда. В помощь себе он выделил двух храбрых завидовцев и адъютанта Володю Гришина.

Быстро распределили обязанности.

Перед собой Селиван поставил, пожалуй, самую сложную задачу: он должен был вступить в рукопашную схватку с огромным и свирепым лесниковым кобелем Тиграном, отвлечь его на себя и дать возможность группе захвата беспрепятственно проникнуть на сеновал и похитить спавшего там Петеньку.

Разведчики вышли ночью. У Дальнего Переезда остановились. Прислушались. Тихо. Селиван поглядел на самодельный компас — направление верное. Вот только переплыть маленькую речушку — там и домик лесника.

— Зачем ее переплывать? Ведь есть же мост! — робко заметил один из разведчиков, всегда испытывавший непонятную боязнь при виде темной ночной воды. Однако тоном, исключающим малейшую долю сомнения, Селиван пояснил:

— Мост охраняется противником. На фронте все реки переплываются с помощью подручных средств. Мне тятька говорил.

Сказав это и убедившись, что с ним согласились, Селиван скомандовал:

— Володька, вперед!

Володя стал осторожно спускаться вниз. За ним — все остальные. От воды веяло сыростью. Под ситцевую рубаху Селивана забрался воровски холодок, и по всему далеко не упитанному телу пробежали противные мурашки. Селивану было страшновато, в чем он, конечно, не признался бы и самому себе. Вдруг ему показалось, что у воды блеснули два ярких зеленоватых огонька. «Волк!» — пронеслось в голове вконец оробевшего командира, и он едва удержался, чтобы не вскрикнуть. «Какие могут быть тут волки?» — подумал он и, опередив адъютанта, решительно приблизился к воде, на которой покачивались, просочившись сквозь нависшие над рекой ветви деревьев, отраженные кусочки луны. Вдоль реки синим огоньком сверкнула спугнутая ребятами нарядная и длинноклювая птица-рыболов. Разбуженная ее пронзительным криком, неподалеку поднялась дикая утка. Звонко зашлепали в воду промышлявшие на берегу лягушки. По глянцевитой агатовой глади реки, дробя и разгоняя лунные блики, во все стороны побежала рябь.

Ребята быстро извлекли из кустов большое корыто, из которого в зимнее время кормят скотину, а осенью в таком корыте рубят капусту перед тем, как уложить ее для засола в кадки. Его еще с вечера они похитили у Настенькиной матери-вдовы и на тележке, в которой в безлошадное военное время возили хворост из лесу, доставили сюда, к речке.

Первым Володя перевозил командира. Длинным шестом адъютант упирался в дно реки, и корыто медленно скользило по воде. Сначала все шло хорошо. Но Селиван стал поторапливать Володю и этим чуть было не погубил все дело. Исполнительный адъютант приналег на шест и засадил его на полметра в вязкое дно реки. А когда стал вытаскивать обратно, потерял равновесие.

Жалкий дредноут накренился, хлебнул изрядную дозу воды и, к ужасу ребят, начал погружаться.

Разведчики кинулись в воду. Быстро достигли того берега.

— Ну замолчи, не хнычь, Володька! — уговаривал командир мелко дрожавшего и перестукивавшего зубами такого же тощего, как и он сам, Володю Гришина, который долго не мог успокоиться после кораблекрушения. — На войне, тятька рассказывал, не такое еще бывало…

Но в голосе командира что-то не чувствовалось прежней твердости: мысль, что за утерянное корыто (его унесло вниз по течению) придется держать ответ перед Настенькиной матерью, подействовала на него удручающе. Поубавилось воинственного пылу и у разведчиков, сиротливо примолкших на другом берегу реки и уже всерьез подумывавших, не дать ли стрекача домой. И не пригрози им Селиван судом «военного трибунала», они бы наверняка привели в исполнение свой тайный замысел.

— Позор тому, кто сбежит от меня! — на всякий случай предупредил своих сподвижников Селиван, когда все собрались на том берегу; два разведчика форсировали реку вплавь, оставив штаны и рубахи на прежнем месте, и теперь дрожали, как щенята, не то от страха, не то от ночной прохлады, не то от комариных укусов, скорее же — от всего этого одновременно.

Разбившись на две группы, ребята двинулись в направлении лесникова дома. Еще издали они увидели мелькавшие сквозь кусты два огонька. «Это их я принял давеча за волка», — подумал успокоившийся наконец Селиван.

Незаметно подкрались к самому палисаднику и убедились, что Данилыч еще и не собирается спать. Положив на колени хомут, он чинил его, ловко орудуя толстой «хомутной» иголкой, а Петенька Рябов сидел рядом и мешал старику. Разведчики притаились, выжидая, когда Петенька выйдет во двор, где гремел ошейником спущенный на ночь Тигран.

Командир с горечью констатировал, что приготовленный им на худой конец кусок хлеба после кораблекрушения превратился в его кармане в липкое противное месиво. Вся надежда теперь была на шест, предусмотрительно захваченный Селиваном на реке. Однако и шест не помог. Заслышав возню у забора, пес со страшным рычанием ринулся на Громоздкина. И не подоспей Данилыч, заслышавший шум во дворе, дела бы кончились совсем худо для отчаянного военачальника и его голого войска. Сейчас же они отделались небольшим испугом да легкой экзекуцией, которой подверг Данилыч их нагие спины да зады с помощью крапивы. Хуже получилось потом, когда бойцы разошлись по домам: там посрамление отважного Селиванова отряда было полное, о чем вот сейчас, много лет спустя, почему-то вспомнил Селиван, лежа на холодном, искрящемся снегу в этом суровом краю, далеко-далеко от родной своей Волгушевки.

К нему подошел лейтенант Ершов.

— Громоздкин, встать!

Селиван поднял голову и вздрогнул, не узнав командира взвода. Обычно добрый с солдатами и заботливый, лейтенант стоял сейчас сердитый, темные глаза его яростно блестели — теперь это действительно был ерш, хотя внешним обличьем своим долговязый офицер меньше всего напоминал эту невзрачную рыбешку. Громоздкин быстро вскочил на ноги и стоял перед командиром, вытянув напряженные руки по швам и ожидая взыскания. Но лейтенант ничего не сказал больше, только посмотрел в Селивановы глаза, а затем так же молча отошел прочь. Громоздкину было бы в сто раз легче, если б офицер тотчас же наказал его.

Селиван снял противогазную маску и с великим наслаждением хлебнул чистого воздуха, подставив потное лицо студеному ветру и жмурясь от ослепляющей белизны полярного снега. И тут его мозг и сердце молнией опалила мысль: плюнуть на все к черту, убежать в глубь этой сумрачной, холодной пустыни, свернуться калачиком где-нибудь под крохотной березкой и тихо замерзнуть — и пусть тогда ищут его испуганные командиры, пусть плачут о пропавшем без вести мать, отец, Настенька…

«Настенька-Настёнка…»

— Громоздкий, що з вами? — встревоженно спросил подошедший Добудько, увидев странное выражение на лице Селивана.

Но тот не ответил. Молча встал в строй рядом с Иваном Сычом, тоже с беспокойством взглянувшим на односельчанина.

Раздалась команда, и снег вновь заскрипел под тяжелым шагом уставших солдатских ног.

…А наутро, проверяя заправку коек, старшина заметил на сморщенной, измятой подушке рядового Громоздкина небольшое мокрое пятно.

Шли дни. Они складывались в недели, а полковник Лелюх все еще не решался сообщить жене и детям, что его отъезд в Москву отменен. Он и сам не смог бы точно назвать причину, по которой оставлял семью в неведении. Скорее всего смалодушничал: хотелось как можно дольше оттянуть то время, когда придется сказать правду и когда Елена Дмитриевна, казня себя, будет тщательно скрывать от мужа свое огорчение и даже уговаривать его, чтоб он не огорчался, — так она поступала всякий раз, когда Лелюх не по своей вине причинял ей боль. Он это понимал и поэтому страдал не меньше жены.