Русская революция. Книга 1. Агония старого режима. 1905 — 1917 - Ричард Пайпс

Во второй половине 60-х годов прошлого века студенты собирались в кружки, где обсуждали общественные проблемы и свою роль в обществе. Поначалу эти кружки не проявляли никаких политических, не то что революционных, наклонностей. Под влиянием французского позитивизма они отождествляли прогресс с развитием наук и просвещением и свою миссию видели в проповеди идей материализма и утилитаризма. В эту пору тысячи юношей, не имевших ни интереса, ни таланта к наукам, поступали на естественные факультеты, уверенные, что, глядя в микроскоп или расчленяя лягушку, они приближают эру благоденствия всего человечества.

Такая наивная вера в науку вскоре иссякла сама собой: французский путешественник подметил быстрое охлаждение после первого восторга, характерное для русской интеллигенции, которая легко очаровывается новыми идеями и столь же легко начинает ими тяготиться36. Свежие идеи, проникшие в университеты, уже в начале 1870-х получили действенное, а в российской обстановке того времени — революционное содержание. Освобождение крепостных превратило двадцать миллионов русских из рабов в свободных граждан. Перед студентами открылась новая миссия: нести свет позитивизма и материализма в крестьянские массы. Весной 1874 года сотни студентов покинули аудитории и разъехались по стране. Большинство из них были последователями Петра Лаврова, «пропагандистами», взявшими на себя задачу просветить крестьян насчет несправедливости существующего строя в надежде, что обретенное знание побудит крестьянство к действию. Меньшую часть составляли «агитаторы», последователи Бакунина, считавшие, что крестьяне по натуре своей бунтари и что в них немедленно возгорится мятежный дух, едва они поймут, что выступают не в одиночестве. По большей части эти «социалисты-революционеры», участники первого «хождения в народ», все еще надеялись достичь перемен путем просвещения. Но преследования, которым их подвергло правительство, опасавшееся крестьянских волнений, толкнули многих из них на стезю профессиональных революционеров. В 1876 году, когда началось второе «хождение в народ», в России было уже несколько сотен испытанных активистов радикального толка. В университетах и в обществе в целом их поддерживали тысячи симпатизирующих.

Встреча лицом к лицу с «народом» обернулась неожиданным потрясением для радикальной молодежи. «Мужик» оказался не тем, кого они ожидали увидеть, совсем не эдаким «благородным дикарем», погруженным в общинную жизнь, сторонником равноправия и прирожденным анархистом, которого остается только благословить на бунт против царя, помещиков и капиталистов. Это недоумение радикалов отражено в воспоминаниях «пропагандиста» 1870-х годов, который приводит высказывания крестьян: «Насчет земли и у нас-то мало. Курицу некуда выгнать. Да царь даст. Непременно. Никак нельзя без земли. Кому же подати платить-то? Кто казну наполнит? А без казны как державу вести? Земля отойдет к нам! Не-пре-менно! Вот увидите!» Автор с ужасом отмечает, как крестьяне восприняли радикальную пропаганду: «Как своеобразно преломились наши речи, наши понятия в головах мужиков! Их выводы и сопоставления прямо-таки поразили меня. «У нас за царем куда лучше». Что-то ударило меня в голову, словно гвоздь загнали туда… Вот тебе раз! Плоды пропаганды! Не разрушаем иллюзий, а утверждаем их. Укрепляем старую веру народа в царя»37.

Это разочарование народом подтолкнуло наиболее решительно настроенных радикалов к терроризму. Если множество утративших иллюзии социалистов-революционеров порвали с движением, а горсточка обратилась к учению немецких социал-демократов, то наиболее стойкое меньшинство решилось действовать иными средствами. В конце 1879 года это меньшинство образовало тайную организацию, назвав ее «Народная воля». Свою миссию тридцать ее полноправных членов, входящих в Исполнительный комитет, видели в борьбе с царским режимом средствами систематического террора: при своем основании «народовольцы» вынесли смертный приговор Александру II. Это была первая политическая террористическая организация в истории, ставшая моделью для всех последующих организаций такого толка не только в России, но и в других странах.

Обращение к терроризму было признанием своей отчужденности. Как впоследствии признавал один из лидеров «Народной воли», для терроризма «нет нужды ни в поддержке, ни в сочувствии страны. Достаточно своего убеждения, своего отчаяния, своей решимости погибнуть. Чем меньше страна хочет революции, тем натуральнее должны прийти к террору те, кто хочет во что бы то ни стало оставаться на революционной почве, при своем культе революционного разрушения»38.

Своей миссией «Народная воля» объявляла убийство правительственных чиновников с двоякой целью: деморализовать правительство и преодолеть тот священный страх, с каким народ относится к царю. Прокламация Исполнительного комитета гласит: «Террористическая деятельность <…> имеет своей целью подорвать обаяние правительственной силы, давать непрерывное доказательство возможности борьбы против правительства, поднимать таким образом революционный дух народа и веру в успех дела и, наконец, формировать годные к бою силы»39.

Конечной целью «Народной воли» был созыв Национального собрания, через которое весь народ мог бы выразить свою волю. «Народная воля» была организацией в высшей степени централизованной: решения Исполнительного комитета считались обязательными для всех ее членов, которые именовались «вассалами». «Вассалы» должны были целиком и без остатка посвятить себя революционному делу и, если потребуется, пожертвовать имуществом и даже жизнью.

Образование «Народной воли» обозначило водораздел в истории русского революционного движения. Прежде всего, насилие признавалось вполне законным оружием политики, тогда как просвещение и убеждение были отброшены как средства негодные и даже пагубные. Но важнее всего другое: революционная интеллигенция присвоила себе право решать, что есть благо для народа. Даже само название «Народная воля» — обманчивое самонаречение, поскольку вышепоименованный «народ» никогда не только не уполномочивал тридцать интеллигентов говорить от своего имени, но и достаточно ясно дал понять, что ему не по пути с теми, кто выступает против царя. Когда террористы в качестве одной из своих целей выдвигали «поднятие революционного духа народа», они прекрасно представляли, что настоящий народ, то есть те, кто возделывает землю и трудится на фабриках, никаким революционным духом, который следует поднимать, вовсе и не пронизан. Такая позиция революционной интеллигенции несла в себе одну весьма характерную для последующих событий черту: с той поры все русские революционеры — сторонники ли терроризма или противники его, принадлежащие ли к социал-революционной или к социал-демократической партии, — присваивали себе право выступать от имени «народа», то есть некой абстракции, не имеющей ничего общего с реальной жизнью.

Террористическая кампания, развернутая «Народной волей» против правительства, совершенно к этому не подготовленного (в штате Третьего отделения, отвечающего за безопасность государства, насчитывалось столько же сотрудников, сколько было членов Исполнительного комитета), достигла своей ближайшей цели: 1 марта 1881 года жертвой брошенной террористами бомбы пал царь Александр II. Но никакого политического капитала народовольцам это не принесло. Публика в ужасе отшатнулась от злодеев, и радикальное дело потеряло значительную долю сочувствия общества. Правительство отреагировало репрессивными мерами и агентурными операциями, направленными против интеллигенции, что сильно затруднило революционную деятельность. А «народ» так и не поднялся, неколебимый в своей вере, что долгожданную землю даст ему новый царь.

В революционной деятельности наступило десятилетие затишья. Интеллигенты, желавшие служить общему благу, обратились к теории «малых дел», то есть к полезной и незаметной деятельности, нацеленной на поднятие культурного и материального уровня населения через земские учреждения и частные благотворительные общества.

Вновь поднял голову радикализм в начале 1890 года в связи с резким всплеском в развитии российской промышленности и поразившим страну жестоким голодом. Социалисты-революционеры 70-х годов верили, что Россия, где нет необходимых для расцвета капитализма внутреннего и внешнего рынков, пойдет по своему, отличному от Запада пути экономического развития. Русское крестьянство — нищее и в большой мере опирающееся на прибыль от кустарных промыслов (составлявшую одну треть всего крестьянского дохода) — неизбежно разорится и, не в силах противостоять высокомеханизированному фабричному производству, потеряет и ту малую покупательную способность, каковой еще обладает. Что же касается внешних рынков, то ими уже всецело завладели развитые западные страны. [Эта теория сравнительно недавно получила новое развитие в работах немецкого ученого, утверждающего, что из-за бедности крестьянского населения в дореволюционной России не было условий для развития промышленной экономики, базирующейся на рыночных отношениях: Notzold J. Wirtschaftspolitische Alternativen der Entwicklung Russlands in derAra Witte und Stolypin. Berlin, 1966. S. 193, 204]. России следует совмещать общинное землевладение с кустарным промыслом. Из этих предпосылок социалисты-революционеры создали учение о «собственном пути», согласно которому Россия перейдет от «феодализма» непосредственно к «социализму», минуя фазу капитализма.