Шпион на миллиард долларов. История самой дерзкой операции американских спецслужб в Советском Союзе - Дэвид Хоффман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
7 декабря 1981 года Толкачев удивил московскую резидентуру, подав сигнал, что хочет срочно встретиться. Ролф поехал на встречу с ним на следующий вечер в 9.05. Толкачев был расстроен из-за усиленных мер безопасности в институте и своей неспособности выдавать новые документы. Он отдал Ролфу 6 катушек 35-миллиметровой пленки — заметно меньший улов, чем прежде. Выглядел Толкачев подавленным. Он настойчиво просил, чтобы ЦРУ еще раз попыталось изготовить фальшивый пропуск, и даже предложил отдать на время свой собственный, чтобы в ЦРУ могли сделать копию, — во время январских каникул пропуск ему все равно не понадобится. Ролф устоял перед искушением согласиться на это, сообразив, что вернуть пропуск в конце месяца не получится. Он уверил Толкачева, что ЦРУ готово ждать, сколько потребуется, и отдал ему четыре книги советских диссидентов. Встреча продлилась всего 15 минут.
И это был последний раз, когда они виделись{266}.
Шесть кассет Толкачева были проявлены полностью, на них оказались в том числе и материалы, потерянные в марте. Кроме того, на 23 катушках, которые он передал в ноябре, был отснят список всех технических документов, появившихся в закрытой институтской библиотеке в первой половине 1980 года. Это были полезные данные, характеризующие состояние передовых советских технологий, но не настолько ценные, как прежде, когда Толкачев передавал чертежи конкретных комплексов вооружений. В телеграмме из главного управления отмечалось: “Ценность последних приобретений хотя и значительна, но в целом уступает предыдущим подробным документальным сообщениям источника о системах “Эшелон”, “Горизонт” и “Шмель”, часть которых позволяет представить советскую конструкторскую работу вплоть до середины 1980-х или середины 1990-х годов”. Было похоже, что Толкачев в своей шпионской работе выработал все доступные ему ресурсы{267}.
Тем не менее ЦРУ, чтобы ободрить Толкачева, отправило ему зашифрованное сообщение по временной односторонней связи. В нем говорилось, что декабрьские пленки отсняты идеально.
Но Толкачев этого сообщения не получил. Он не включал свой радиоприемник{268}.
Прикрытием Ролфа была работа в отделе военного атташе в посольстве США. Он сам был на должности атташе, но в КГБ знали, что он разведчик. И все же Ролфу удавалось ускользать от наблюдения во время двух крупных операций — “Утопия” и “Сфера”, уходя от слежки, вылетая из страны, используя грим и рацию SRR-100, а также тщательно планируя, проявляя терпение и выдержку и полагаясь на удачу. Ему повезло, что его наставниками были Хэтэуэй, Гербер и Гилшер. Но в нынешней операции, возможно, самое главное было то, что Ролф завоевал доверие Толкачева. Для него Ролф стал приятным и привычным собеседником, который выслушивал его опасения и пожелания и с которым у него установилась прочная личная связь.
В начале 1982 года московская резидентура начала менять традиционную тактику работы оперативных сотрудников, таких как Ролф, предполагавшую отработку всех деталей операции, установление доверительных отношений с агентами и пр. Новый подход был задуман шефом резидентуры Гербером, когда он только появился в Москве. Для этого резидентуре потребовались новые люди — “глубоко законспирированные” оперативники, находящиеся полностью вне поля зрения КГБ. Им следовало оставаться “невидимками” на протяжении всего времени службы — так было надежнее. Нужного эффекта предполагалось добиться, определив этих сотрудников на незначительные должности с таким ежедневным расписанием, которое не могло привлечь внимания КГБ.
У большинства оперативников ЦРУ в Москве было какое-то официальное прикрытие. Они могли быть в ранге дипломатов или военных атташе, но при этом они проводили много времени в резидентуре и занимались оперативной работой. “Глубоко законспирированным” оперативникам, напротив, следовало держаться от резидентуры на расстоянии. Им там не полагалось своих столов, они не могли печатать там отчеты и участвовать в важных и оживленных обсуждениях в кабинете Гербера. Несмотря на высокие ставки и постоянный риск, это должны были быть новонабранные сотрудники ЦРУ, для которых это было первое задание и которых агенты КГБ не могли прежде видеть ни в одной точке мира. Ради конспирации им следовало появляться в резидентуре очень редко и очень ненадолго, заходя через отдельный вход. Резидентура намеревалась поддерживать с ними связь, используя тайники, растворимую в воде бумагу и посредников. Все эти неудобства перевешивало одно большое преимущество: такие сотрудники могли избежать слежки.
Операции под глубоким прикрытием начались в Москве лишь после продолжительной подготовки и бюрократических препирательств в Вашингтоне. ЦРУ нужно было договариваться с другими ведомствами, прежде всего с Госдепартаментом, о “чистых вакансиях” — должностях, которые прежде не использовались разведкой. Госдепартамент и ЦРУ как ведомства часто конфликтовали. Дипломаты традиционно возмущались присутствием среди них шпионов, и в Госдепартаменте терпеть не могли отдавать ЦРУ драгоценные заграничные ставки. Информация о тех, кто будет работать под глубоким прикрытием, была доступна очень узкому кругу лиц, куда входили посол и шеф резидентуры. Первого “глубоко законспирированного” сотрудника штаб-квартира отправила на дипломатическую учебу, чтобы он выглядел как обычный работник Госдепартамента. Он приехал в Москву летом 1981 года, и после нескольких месяцев подготовки Гербер решил опробовать с ним новую схему. 15 февраля 1982 года он отправил этого сотрудника на встречу с Толкачевым{269}.
Толкачев держал в левой руке опознавательный знак — книгу в белой обложке. Он без колебаний поздоровался с новым сотрудником. Было 9.05 вечера, и они забрались в “жигули”. Оперативник передал Толкачеву для изучения четыре варианта институтского пропуска, изготовленные ЦРУ, а также новый “Дискус”, заверив Толкачева, что тот прошел проверку в лабораториях ЦРУ и в этот раз должен сработать. В посылке ЦРУ также были зарядное устройство для коротковолнового приемника, расписание западных передач на русском языке, которые можно было по нему слушать, автобиография Троцкого, информация о кризисе в Польше, маленький портативный кассетный диктофон, батарейки, перечень вопросов из штаб-квартиры и записка со словами пылкой признательности. “Ваше мужество — пример для нас всех”, — говорилось там{270}.
Встречи с глубоко законспирированными сотрудниками предполагались краткими, но Толкачев этого не знал, ему хотелось общения — как часто бывало прежде с Гилшером и Ролфом. Он посетовал, что ЦРУ пользуется неправильным обменным курсом при расчете выплат в рублях и что ему должны гораздо больше денег. Он также сказал, что ему нужна пленка для Pentax; в московских магазинах она была в дефиците, ее продавали не больше пяти кассет в одни руки. Он хотел получить у ЦРУ сотню катушек.
Толкачев также признался, что не включал радиоприемник и демодулятор, чтобы получить секретные сообщения от ЦРУ. Он не был уверен, сможет ли поймать передачу, и по вечерам не бывал дома один. Он сказал, что семья по-прежнему не знает о его шпионской деятельности.
Несмотря на все эти неурядицы, сказал Толкачев, он твердо намерен не бросать свое дело. Он передал оперативнику чертеж и одну печатную плату — это был второй раз, когда он вручил ЦРУ ценную советскую электронику.
Затем он передал глубоко законспирированному агенту 13 катушек пленки. Оперативник удивленно спросил, как ему удалось это сделать, если в институте введены ограничения.
Толкачев ответил, что у него есть друг в первом отделе, который иногда по его просьбе выдает ему документы.
“А разве это не опасно?” — спросил оперативник.
Толкачев рассмеялся.
“Да все, чем мы занимаемся, опасно”, — ответил он{271}.
Три недели спустя, 8 марта 1982 года, московская резидентура получила сигнал от Толкачева: приготовьтесь получить первую передачу с помощью “Дискуса”. Как Гербер и предчувствовал, резидентуре пришлось напрячься. Оперативники уже наметили несколько мест, которые обозначили как “Сброс электронных писем”. В одном случае предполагалось, что Толкачев сможет передать сигнал с одного берега Москвы-реки на другой, где оперативник получит его, стоя у вокзала, в нескольких сотнях метров от Толкачева. Расстояние должно быть достаточным, чтобы не вызвать подозрений у КГБ.
Хотя в резидентуре не знали, почему Толкачев решил выйти на связь, ЦРУ подготовило для него ответное сообщение, в котором говорилось, что последние пленки получились превосходно и что ему заплатят гораздо бо́льшую сумму в рублях{272}.
Содержание первого успешного сообщения Толкачева с помощью “Дискуса” было не слишком увлекательным. Он написал, что хочет дать оценку четырем копиям пропуска, изготовленным ЦРУ, — они “слишком легкие”, — и провести незапланированную встречу через три дня{273}. 16 марта глубоко законспирированный агент отправился на встречу с Толкачевым. В Москве было 9 вечера, Толкачев пришел в хорошем настроении, но все же его лицо выражало тревогу. В институте еще больше ужесточили режим секретности. Теперь он уже не мог ни выносить с работы документы, ни получать их от друга из первого отдела. Поэтому у него не было отснятых пленок для передачи.