Утро без рассвета. Колыма - Эльмира Нетесова

Вода уже лижет сапоги. Начался прилив. Еще немного. Еще пятьдесят метров. Не больше. Вон тот поворот. Он там! Где ж еще? Там! Под скалой. Забыл! Он просто забыл! Вода уже подбирается к коленям. Песок захватывает сапоги. Бежать становится трудно. На минуту в памяти всплывает лицо бабки Тани, испуганное, бледное.

— Сын! — кричит испуганный Гиря.

Еще метров тридцать, не больше. Надо успеть! Скорее! Скорее! А там — на скалу. Еще можно успеть. Как дорога сейчас каждая секунда.

Вода уже обхватила колени ледяным обручем. Какая она холодная. Семен глянул в расщелину.

— Вот! Вот он!

Бриша стоял у скалы, прижавшись спиной к ее ногам. Улыбался. Вода уже охватила его до пояса. Слепой сделал усилие. И, оторвавшись от скалы, сделал шаг навстречу морю. Но в эту секунду цепкие руки Гири схватили его, выдернули из воды. И, взвалив на плечи Григория, Семен побежал к скале. Там есть узкая тропка. Сейчас! Только надо найти ее. Вот она! Вот!

Но вода уже сдавила грудь тесным панцирем. Семен двумя руками держит Гришку. Вот дурак! Но с ним потом! Сейчас — успеть бы. Из- под ног летят камни. Какие они острые, скользкие. Как трудно удержаться на них. Но нет. Надо скорее! Что это? Пот заливает глаза. Ничего не видно. Кто кричит? О чем? Ладно! Все потом. Вода! Скорее от нее. Ох, как тяжело подниматься! Но что это надумал этот дурак? Утонуть? Сам? Ну и дурак! — сплевывает Семен воду, попавшую в рот. Смотрит вверх. Кто это там? А ладно! Какое тебе дело? Осталось немного. Еще метра четыре и ты там. Наверху!

Гиря вдохнул воздуха. Шаг. Еще! Еще! Ну! Вот и все! Вода внизу. Там! Далеко. Но останавливаться нельзя. Быстрее! — Семен идет вверх. В глазах темно. В голове шумит. Вот! Все! Выбрался.

Он снимает с плеча Гришу. Тот молчит. Гиря смотрит на скалу. Вот она — надпись. Как он забыл о ней. Ведь просил же его этот! Но почему? Качины — Сергей, Олег, Владимир, Григорий. А почему Григорий? Ведь трое погибли! И моментальная догадка мелькнула.

— Он сам себя причислил к ним. Сам! Эх-х…

— Оставь меня, — отстраняет его руки Гриша.

— Заткнись, — схватил слепого Семен и, закинув мешком на плечи, побежал в село.

— Я все равно! Я должен! Я не могу жить! — текли слепые слезы по шее Семена. — Пусти меня!

— Заткнись! А то не гляну, так вломлю, что забудешь про геройство! Ишь, не может он жить! А я смог? Сдохнуть легко! Стоит захотеть! А ты жить захоти! Выжить! А то ишь расползся! Фронтовик! Баба ты паскудная.

— Пусти!

— Пущу! Принесу, вломлю и пущу! Скотина! — орал Гиря. А перед глазами снова лицо бабки Тани всплыло. Доброе. Тихое. Она одна, не гнушаясь, звала сыном и его… Мать солдатская, безвременная вдова, она любила по-своему, по-матерински и его — Семена. Любила одна. Одна за все село, за всю жизнь… А за что, и сама не знала.

— Сынок! Спасибо тебе, — седые пряди спутали руки Гири. Она все поняла. Сердцем…

Семен тихо вышел из избы. Через час ему уходить. А дел еще много. Очень много.

— Прости меня, мать, — обнял старушку Гиря.

— Как же мы без тебя будем? Что же ты? Зачем уезжаешь? Ведь не чужой! Свой ты мне. Останься, сынок! Чего по свету мотаться?

Гиря боялся этих слов именно от нее. Ведь вот недавно совсем она его выходила. А мог бы и умереть. Мог. Целый месяц она от него не отходила. И вытащила. Живым из могилы. Сколько кентов при этом в лагерях умерло. А она его спасла. Сама. Хотя свой сын слепой. Но и на Семена ее сердца хватило.

Но нет! Нет! Надо ехать! Скорее! Скорее от этих глаз! От села! Он торопливо закрывает дверь. Скорее. Не надо оглядываться. Ведь квиты! Она тебя, а ты Гришку спас. Подумаешь, некуда ехать! Есть куда. Там Скальп. Скорее!

Под ногами песок замер. Обсох валун. Пора идти. Прощай село. Прощайте воспоминания. Здесь умерли шесть лет. А он выжил и уходит. К воспоминаниям нельзя возвращаться.

— Жж-ив, жж-ив, — скрипит под ногами песок. Семен оглядывается. Вот и все. Исчез из вида совхоз. Скрылся за поворотом. Лишь узелки на песке. Но их тоже смоет. Кто вспомнит о нем. Скоро забудут. Да и что помнить? Кто он им? Чужой человек. Чужая жизнь. Она никому не нужна.

— Торопишься?

Гиря удивленно оглянулся. Панкратов! Ему-то что нужно?

— Тороплюсь, — ответил Семен.

— К кому?

— Не знаю.

— Останься.

— Зачем?

— Жить останься. До сегодняшнего дня я не просил тебя. Сам знаешь.

— А что изменилось.

— Многое. Трудно нам без тебя будет.

— Кому?

— Мне, Андрею. Да и бабке.

— Не надо, Василий Иванович, жили же без меня.

— Жили. Покуда пришлым считали. А ты вон свою жизнь подставил. За Гришку. Не испугался. Не бросил. Жить заставил. И уходишь. А к кому?

— Найду что-нибудь.

— Зачем искать? Останься. Наш ты нынче. И хоть нелегко тебе приходилось, привык.

Гиря задумался. Что делась? Остаться? Но к чему? Да еще здесь? Но тут хоть уговаривают. Привыкли. Знают. Здесь он нужен. А там? Что там его ждет? Кто? Скальп? Да! С ним надо рассчитаться.

— Пошли. Пошли домой, — взял Семена за локоть Панкратов. И тихо укорил себя, что за все эти годы не замечал в Семене человека. А вон он какой. И рука не отпускает локоть.

— Вернешься?

— Да.

— Когда?

— Скоро.

Рука Панкратова тихо опустилась. Семен пошел медленно. Потом быстрее. Вот он оглянулся. Рукой машет. «Вспомнил, значит не обманет!» — подумалось Панкратову.

— Мы ждем тебя! — доносится до слуха Семена.

ТРУБОЧИСТ

Соболево… Он думал, что попадет в глухое, затерявшееся в лесах село. Где, вероятно, соболи сотнями бегают от дома к дому. Где в лесу можно прожить спокойно весь срок своего поселения. Не работая, не заботясь ни о чем.

Когда он увидел село, понял, что жестоко обманулся. Широкая, немощенная улица вела мимо домов, утопающих в зелени. Оттуда слышались смех, голоса. Около одного дома Трубочист остановился. Втянул носом воздух:

— Котлеты жарят.

— Иди живей! Ишь рот разинул! — прикрикнул сопровождающий. И он неохотно поплелся следом за ним.

В милиции дежурный оглядел Трубочиста с ног до головы. Ничего не сказал. Но глаза выдали. Они сказали за дежурного: «Не было беды на нашу голову. Так нате вам — свалилась». Начальник отделения милиции — брови сдвинул. Помрачнел заметно.

— Прибыл, значит? Ну-ну. Посмотрим. Учти! Если где напакостишь — щадить не станем. Враз назад в лагерь.

— Я работать приехал, — попытался успокоить его Трубочист.

— У тебя одна профессия. Знаю. Налетчик. Но у нас ты будешь скотником.

— Кем? — не понял поселенец.

— Скотником. На ферме!

— А это что такое?

— За коровами будешь смотреть. Чистить стойла, корм получать, раздавать. Воду носить коровам.

— Я их в глаза не видел ни разу! — признался поселенец.

— Мы тоже впервые вора видим. Но не пугаемся. Присмотримся, ник оно у нас получится. Склеится — живи. Нет — простимся.

— А заработок там какой будет?

Хороший. Никто не обижается. И тебе хватит, — улыбался чему- то своему начальник милиции.

Жить я где буду? — глянул на него поселенец.

— Жилье тебе готово. Комнатушка. Как одинокому, можно там пожить.

— Значит, к коровам? — грустно вздохнул поселенец.

— К коровам. А куда же еще? Иль не по нраву вам, Владимир Журавлев? Так что же мне тогда говорить? Или думаете, мы вашему приезду должны радоваться, как празднику? Не хотите — поезжайте назад.

— Нет-нет! Но я хочу работать там, где от меня польза будет! А тут! Я же городской человек! И ни разу в своей жизни не жил и не был в деревне.

— А жаль! Деревня — голова всему. Это — пробел в твоей биографии. Вот и восполни его! Познай, как хлеб насущный дается. Иди! Польза! Слышали мы про вас — трудящиеся воры! Иди! Да помни! Глаз с тебя ни днем, ни ночью не спущу! — И, глянув на сопровождающего, сказал: — Отведи его к Емельянычу. Скажи, чтоб в скотники. И пусть позванивает мне о нем.

Трубочист безнадежно вздохнул.

— Иди, либо человеком около скотины станешь, либо сам оскотинишься.

Поселенен хмуро побрел вслед за сопровождающим. Он уже не смотрел на село. Не слышал смеха, голосов. Дощатые тротуары скрипели под его ногами, будто смеялись старыми, иссохшими глотками над ним.

Заведующий животноводческой фермой, круглолицый Емельяныч, увидев поселенца, довольно разулыбался:

— В нашем полку прибыло! Это хорошо! Не горюй! Работа у нас, конечно, нелегкая. И с навозом придется повозиться. Но ничего — где воняет, там и пахнет. Заработок неплохой. Молока пей сколько влезет. Сметану тоже. Сливки. Ну и бабы у нас тоже — кровь с молоком. Половина холостячки. С ними не соскучишься. Иди! Знакомься! А вечером на жилье поведу тебя! — и подтолкнул Владимира к ферме.

Он открыл тяжелую дверь. И нос заткнул. В лицо ударило такими запахами, что в глазах потемнело.