Пирамиды Наполеона - Уильям Дитрих

— Ах, мой друг, вот тут-то вы как раз и ошибаетесь, — радостно ответил ученый. — Я не виню вас за скептицизм, поскольку и сам целый день не замечал очевидного, пока остроглазый Гейдж не помог мне отыскать отпечаток наутилуса. Вы понимаете, последовательность чисел Фибоначчи переводится в геометрическую фигуру Фибоначчи, отображая один из самых прекрасных узоров в природе. Давайте нарисуем дугу, проходящую по нашим квадратам. — Он перевернул свой чертеж. — Смотрите, у нас получается вот такая кривая:[50]

— Вот! И на что это похоже?

— На наутилуса, — рискнул высказаться я.

Наш спутник был чертовски умным, хотя я еще не понимал, куда он клонит.

— Совершенно верно! Представьте, что я дорисовал этот чертеж, добавив квадраты «двадцать один», «тридцать четыре» и так далее. Эта спираль будет продолжать закручиваться, набирая витки и становясь все больше похожей на нашего наутилуса. И такой спиральный узор можно встретить повсюду. Если от последовательности Фибоначчи перейти к ее геометрической интерпретации, а затем от геометрического отображения перейти к природе, то вы обнаружите великое множество его повторений, эту совершенную спираль создал сам Господь. Вы обнаружите спираль в зародыше цветка или в семечке сосновой шишки. Лепестки многих цветов повторяют числа Фибоначчи. У лилии три лепестка, у лютика — пять, у дельфиниума — восемь, у ноготков — тринадцать, у некоторых видов астр — двадцать один, а у некоторых ромашек — тридцать четыре. Не у всех растений обнаруживается такой узор, но у многих, поскольку это наиболее результативный путь выталкивания растущих семян или лепестков из некоего единого центра. И он необычайно красив. Итак, теперь мы до конца понимаем, какие чудеса скрывает эта пирамида! — Он удовлетворенно кивнул головой, радуясь своему новому объяснению.

— Она как-то связана с цветами? — спросил Тальма, освободив меня от проявления тупоумия.

— Нет, — с важным видом ответил Жомар. — То, на что мы забрались, месье журналист, не является просто картой мира. Это даже не образ Бога. Это есть, в сущности, некий символ всего сотворения, самой силы жизни, математическое представление жизни нашей вселенной. Эта каменная гора включает в себя не только божественный смысл, но и тайны самого существования. В ее размерах зашифрованы фундаментальные истины нашего мира. Числа Фибоначчи суть природа в ее наибольшей эффективности и красоте, вершина божественного мышления. И эта пирамида воплощает их и посредством воспроизведения этих воплощений приближается к образу самого Бога. — Он мечтательно улыбнулся. — Вот так вот, за тысячелетия могли позабыться все достижения древних мудрецов, но вся познанная ими истина жизни сохранилась в соразмерности этого первого великого сооружения.

Тальма глазел на нашего спутника, как на сумасшедшего. Я, пребывая в полной растерянности, погрузился в размышления. Неужели эта пирамида действительно построена для сохранения числовых соотношений? Это казалось нелепым для нашего способа мышления, но что, если древние египтяне воспринимали мир по-другому? Может, и мой медальон является своеобразной математической загадкой или символом? Связан ли он хоть как-то со странными гипотезами Жомара? Или наш ученый прочел во всей это каменной книге то, о чем ее строители даже не помышляли?

И в этой связи мне вспомнился «Ориент» с календарем, возможно содержавшим ключи к разгадке, и я подумал, что логично будет теперь заняться его изучением. Невольно коснувшись груди, где под рубашкой обычно висел медальон, я внезапно встревожился из-за его отсутствия. Наверное, Тальма был прав: я излишне наивен. Стоило ли доверяться Еноху? И с правильным треугольником Жомара в голове я представил стрелки медальона, разведенные в стороны, подобно прутьям для отыскания подземных вод, и указывающие на нечто, скрытое в глубинах земли, под моими ногами.

Я еще раз глянул вниз, оценив пройденный нами головокружительный подъем. Ашраф перемещался, следуя за тенью пирамиды, его взгляд был устремлен в песок, а не в небо.

Глава 12

Явившись к Наполеону, чтобы просить разрешения вернуться на флагманский корабль, я застал его в хорошем расположении духа, он демонстрировал веселую уверенность человека, осознавшего, что свершились его славные планы завоевания Востока. На арене Европы он пока числился одним из множества соперничающих генералов, но в Египте власть его была абсолютной, как у новоявленного фараона. Восторгаясь великолепием военных трофеев, он добавил захваченные у мамелюков сокровища к своему личному состоянию. Он даже принарядился в традиционные одежды оттоманского владыки, но только однажды — генералов очень насмешил его вид.

Хотя черные тучи, окутавшие Наполеона после известия об измене Жозефины, еще не рассеялись, он успокоил свою боль тем, что сам взял наложницу. Согласно местным обычаям, городские беи устроили для французов своеобразный парад египетских куртизанок, но когда офицеры отказались от большинства этих сомнительных местных красоток, сочтя их чересчур толстыми и потерявшими товарный вид, — европейцам нравились юные газели, — Бонапарт утешился с гибкой шестнадцатилетней дочерью шейха эль-Бекри, юной Зейнаб. Ее отец согласился отдать девушку Наполеону, заручившись поддержкой нашего командующего в разрешении спора между шейхами, желавшими заполучить одного юношу. Отцу предоставили юношу, а Наполеон получил Зейнаб.

Эта девица, покорно подчинившаяся родительской воле, вскоре стала известна под именем «Генеральская египтянка». Бонапарту не терпелось изменить жене так же, как она изменила ему, а Зейнаб, видимо, льстило, что Султан Кебир[51] предпочел ее более опытным и сведущим женщинам. Через пару месяцев командующий пресытился этой крошкой и закрутил роман с французской красоткой Полиной Форе, наставив рога ее несчастному мужу и спровадив рогатого лейтенанта с донесениями во Францию. Англичане, разжившись сплетнями о новом романе из перехваченных писем, захватили корабль с отправленным в Европу лейтенантом и, решив подложить свинью Бонапарту» послали месье Форе обратно в Египет. В этой своеобразной войне сплетни стали политическим оружием. В нашем столетии страсть являлась политикой, и очарование Бонапарта для всех нас заключалось в том, что в его натуре отлично уживалось величие глобальных планов и мелочное вожделение. Он был царственным Птолемеем и рядовым обывателем, тираном и республиканцем, идеалистом и циником.

При всем том Бонапарт начал преобразовывать Египет. Несмотря на соперничество его ближайших генералов, для нас, ученых, было очевидно, что он превосходит их всех. Я придерживаюсь того суждения, что главное не то, как много человек знает, но то, как много он стремится узнать, а Наполеон хотел знать все. Он поглощал знания так же ненасытно, как обжора поглощает яства, и обладал более широким кругом интересов, чем любой офицер в армии, даже Жомар. Однако, если предстоящие военные задачи требовали полной сосредоточенности, он умудрялся запирать свою любознательность на замок, дабы позднее выпустить ее на свободу из сокровенного ларца. Такое редко кому удается. Бонапарт мечтал преобразовать Египет так, как Александр переделал Персидскую империю, и обстреливал меморандумами Францию, требуя прислать все, начиная от семян и кончая хирургами. Если Македонский основал Александрию, то Наполеон намеревался основать богатейшую в истории французскую колонию. Местных беев созвали на своеобразный совещательный диван, дабы помочь наладить управление и налогообложение, а ученых и инженеров бомбардировали вопросами о надлежащих раскопках, конструкциях ветряных мельниц, усовершенствовании дорожного строительства и перспективах добычи полезных ископаемых. Каир должен быть преобразован. Суеверия уступят место научным знаниям. Революция должна прийти на Средний Восток!

И вот, когда я прибыл к нему с прошением об отпуске для возвращения на флагман, он встретил меня на редкость приветливо и даже поинтересовался:

— А что, собственно, может поведать вам этот древний календарь?

— Надеюсь, он поможет разгадать тайны моего медальона и его назначение, подскажет некий ключевой год или дату. Как именно, пока неизвестно, но очевидно, что этот календарь не принесет никакой пользы, лежа в корабельном трюме.

— Зато из трюма его никто не украдет.

— Генерал, я же собираюсь исследовать его, а не продавать.

— Разумеется. И вы поделитесь открытыми вами тайнами со мной, человеком, защитившим вас от нападения убийц во Франции, не так ли, месье Гейдж?

— Я неизменно тружусь, непосредственно взаимодействуя с вашими собственными учеными.

— Отлично. Вскоре вы, возможно, получите дополнительную помощь.