Господь - Романо Гуардини

Фрагменты, о которых мы здесь говорим, следует понимать прежде всего, исходя из того момента, когда они были написаны, ибо тогда еще существовала возможность пришествия Царства Божия в его пророческой полноте. Поэтому «следование» за Христом имеет еще и особый смысл – оно означает буквально войти с Ним в новое творение. Сначала дело еще обстоит так, что всех, «имеющих уши слышать», Он желает взять с Собой в грядущее. Поэтому Он требует от них отбросить все, что мешает: вещи, человеческие связи, оковы собственного «я» – чтобы стать свободными и открытыми для будущего. Но этим вопрос для нас не исчерпывается, так как Царство в этом смысле так и не пришло. Израиль его не принял; полнота времен не получила возможности излиться в бесконечное мгновение. Теперь Царство на все время этого мира остается в состоянии приближения. К каждому обращено требование принять в себя эту тревогу, и дать Царству возможность подойти вплотную.

О том, что это означает для каждого человека, нельзя сказать общими словами. Для того, кто призван «оставить» жену и детей, отказаться от брака, это и есть путь следования за Христом. Для того же, кто призван к браку, путь следования – брак, и ученики испытывают понятный страх перед требованием связать себя на всю жизнь (Мф 19.10). Христианский брак означает нечто совсем иное, чем естественная половая связь, и он, как и христианская девственность, основывается на жертве. Поэтому и тут Царство Божие может прийти только, если человек в евангельском смысле «ненавидит» другого и себя самого как падших вместе с природой. Для того, кто призван к бедности, следование заключается в отказе от обладания имуществом, для другого же – в праведном обладании им; но если человек не обманывает себя, то обладать по-христиански воистину нелегко. «Иметь, как не иметь», по слову апостола Павла (1 Кор 7.29-31) – не просто сделать это благочестивым украшением комфортабельной жизни, но осуществить действительно – можно только, хорошо зная врага, подстерегающего нас во всем, что мы имеем, и опираясь на ту же силу самопреодоления, которая необходима для отказа от имущества. И так – во всех частностях. Невозможно думать о Боге, как должен думать христианин, и в то же время отдавать свой ум и сердце своим занятиям, заботам и удовольствиям. Сначала нужно научиться отличать добрые мысли от злых, правые поступки от неправых, но скоро мы заметим, что этого недостаточно, чтобы дать место Богу, приходится потеснить также и благие и прекрасные вещи. Невозможно претворять в жизнь любовь в Христовом смысле и в то же время ориентироваться в своих поступках на наши естественные понятия чести и бесчестия, самоуважения и гражданского почета. Нужно, напротив, осознать, какими неискупленными, эгоистичными, по-настоящему неистинными часто бывают эти понятия.

Что делает все это таким трудным? Наша привязанность к вещам и людям, наша склонность к самоутверждению, но и этим еще не все сказано. Гораздо хуже то, что мы, в сущности, по-настоящему не знаем, за что надо отдать все это. Разумом, может быть, и «знаем» – слышали об этом или читали – сердцем же нет. Внутреннее чувство не воспринимает этого. Корням жизни это чуждо. Отдавать не так трудно, если знаешь, почему отдаешь. Не потому, что хотелось бы знать, какая от этого будет выгода, но потому, что с ценностью можно расстаться, когда можешь получить другую, более высокую. Но нужно это почувствовать. Эта более высшая ценность может заключаться в самой щедрости отдачи. Но сначала надо ощутить, что щедрость в самом деле прекрасна. И тут нам на помощь приходят слова «сокровище» и «жемчужина». Когда передо мной лежит золото, уже нетрудно отдать дом и домашнюю утварь, – но золото нужно увидеть. Когда мне обещают жемчужину, я могу все отдать за нее, – но она должна действительно сверкать передо мной. Я должен отдать вещи, существующие с нами и вокруг нас за «иное». Но вещи и люди близки мне, подчиняют меня себе, – тогда как иное остается для моих чувств нереальным! Как могу я отдать великолепие мира ради какой-то тени?

Как нам двигаться вперед? Прежде всего со словами: «Верую, Господи! помоги моему неверию» (Мф 9.24). Ведь мы все же что-то предчувствуем относительно жемчужины и сокровища, – поэтому нужно обратиться к Господу славы и просить Его показать их нам. Он это может. Он может помочь нашему сердцу постичь бесконечную красоту Царства Божия так, что в нас пробудится желание. Он может сделать так, что золото сокровища засияет перед нами и станет ясно, что имеет настоящую ценность: Он или мирские вещи. Значит, мы должны просить. Вновь и вновь мы должны теснить тьму, чтобы высвободить из нее свет. Все время мы должны просить, чтобы Бог коснулся нашего сердца. Во всем, что мы делаем, всегда должно присутствовать чуткое внимание, направленное «в ту сторону». Это то моление, которое «никогда не прекращается» и непременно бывает услышано.

Но и это еще не все. Нельзя сначала полностью познать слова Божии, и лишь потом действовать в соответствии с ними: здесь познание и действие слиты. Сначала познается немногое. Если человек действует в соответствии с этим немногим, то познание возрастает, и это углубленное познание вдохновляет нас на более значимые действия. Какой-то блеск жемчужины мы все же уже смутно различаем. Мы несомненно начинаем чувствовать, что то, что Христос называет «любовью» драгоценнее тех поступков, которые движимы общепринятыми представлениями или нашим личным чувством. Так не попытаться ли принять всерьез то немногое, что мы понимаем? Например, на нанесенную нам обиду реагировать не произвольным чувством и не согласно общим представлениям о чести, но по духу Христову? Осмелиться на любовь, которая суверенна и творит из собственной полноты? Прощать от всего сердца, как Христос, так искренне, как мы только можем?

Если мы будем так поступать, то станем лучше понимать суть дела, – вернее, мы тогда только и станем понимать ее правильно, ибо то, что связано с бытием, становится отчетливым только через действие. И тогда жемчужина засияет. А в следующий раз мы будем в состоянии сделать больше: легче выпустить из рук, с большим великодушием «продать», честнее «возненавидеть». Что? Нашу похоть, наше вожделение, нашу непроизвольность чувств, наше самодовольство – все мерила чести и права, кажущиеся неоспоримыми.

Мы глубже проникнем в новый порядок вещей; это принесет нам новое познание, а из него проистечет новое дело...

Мы, конечно, уже начинаем чувствовать, что трудиться в деле Божием означает нечто иное, чем заниматься каким-то земным делом. Последнее определяется волей к самосохранению, или потребностью в творчестве, или желанием служить своей задаче и времени, – тогда как первое определяется согласием отдаться на волю Божьего Промысла, чтобы Бог содействовал этим Новому Творению. Нельзя ли с этого и начать? Ведь нечто из этого великого, о чем здесь идет речь, уже зримо, – так нельзя ли принять это в свой дух и сделать стимулом для своего труда? Например, тогда, когда результатов не видно и появляется искушение отнестись к делу легкомысленно? Или когда что-либо кажется миру неразумным, в то время «как этого требует внутренний голос?» Тогда как раз и проявилось то взаимовлияние, при котором из действия вытекает познание, рождающее в свою очередь более плодотворное действие.

Многое зависит от того, ощутим ли мы, насколько жизнь во Христе связана с обычной жизнью. К числу изречений, глубочайшим образом выражающих сущность христианства, принадлежит следующее: «Кто хочет душу (жизнь) свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу (жизнь) свою ради Меня, тот обретет ее» (Мф 16.25). Очень важно не принимать эти слова сразу в их предельном, устрашающем смысле и не защищаться потом возражением, что нас это вообще не касается. «Потеря жизни» берет начало в повседневности; «умирание», о котором идет речь, может начаться уже в те минуты, когда нам приходится обуздывать какую-то страсть. «Кто хочет творить волю Его (Отца), тот узнает о сем учении», – наставляет Господь (Ин 7.17). Мы должны заботиться о том, чтобы каждый на своем месте приступил к делу. Тогда действие породит новое сознание, а пробужденное сознание станет стимулом к лучшему действию.

Мы уже упоминали однажды об одиночестве, в котором жил Иисус и печать которого лежит на столь многих Его словах. Вспомним хотя бы грустное замечание: «Лисицы имеют норы и птицы небесные – гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову» (Лк 9.58). Величайший дар – любить Господа полностью преданным Ему сердцем. Не как «Искупителя» или «возлюбленного Спасителя» в том безличном смысле, который часто придается этим выражениям, но Его самого, живого и воплощенного, так, как любят человека, единожды существующего, с которым мы связаны в счастье и в горе. Выразимая же и все превосходящая благодать заключается в том, что этот Единственный есть вместе с тем Сын Бога живого, вечный Логос, через Которого все было сотворено, и наш Искупитель. Кто любит Его так, тот читает написанное повествование о Его жизни как весть о самом любимом друге. Для него важно каждое слово – и услышав, как одиноко жил Господь, такой человек станет искать для Него заботливым сердцем близости и пристанища, даваемых любовью... Мы, конечно, не можем приписывать себе такую любовь, но все же считаем себя принадлежащими Ему и уповаем на искру Его благодати. Поэтому мы спрашиваем себя – неужели не было никого, кто любил бы Его? Причем любил бы не только так, как люди в беде любят своего Спасителя или ученики своего Учителя, но просто – лично Его, Иисуса из Назарета?