Возлюбленная кюре - Дюпюи Мари-Бернадетт

– Мадам, мы должны подготовить вашу защиту, – мягко сказал он, целуя ей руку.

– Нужно будет сказать Сюзанне, моей служанке, чтобы передала с мужем теплое одеяло и мою кашемировую шаль, – пробормотала Матильда. – Иначе я заболею. Вы чувствуете, как здесь холодно?

– Мадам де Салиньяк, я сделаю все, чтобы улучшить условия вашего содержания. Но теперь, если вам будет угодно, я хотел бы услышать вашу версию случившегося. Ваш супруг изложил суть, но он был убит горем, и сказались бессонные ночи… Поэтому конкретного представления о деле у меня так и не сложилось. Следователь позволил мне ознакомиться с документами. Пока еще факт преступления не установлен, то есть случившееся не расценивается как убийство. Остается возможность, что Анни Менье покончила с собой.

– Может, так и было, – пробормотала Матильда. – Но я ничего не делала! Мэтр Донасье, я не хочу здесь оставаться!

– Возьмите себя в руки, мадам, прошу вас! – попытался подбодрить ее адвокат мягким, убедительным тоном. – На суде вы должны давать четкие, точные ответы на все вопросы и не позволить себя запугать.

– Я стала жертвой ужасной клеветы! – простонала молодая женщина.

Адвокат кивнул, но что он на самом деле думал, по лицу прочитать было невозможно.

Невзирая на все его увещевания, в первые дни заточения Матильда де Салиньяк пребывала в состоянии прострации. Мысли ее путались, речь стала бессвязной. Вырванная из привычной жизни, сломленная горем и одиночеством, с блуждающим взглядом, она была похожа на привидение. По вечерам, когда в камере становилось темно, в ее памяти всплывали картины из прошлого – яркие, полные красок. Август, самый разгар лета… Крыши домов в Сен-Жермен в закатных лучах солнца кажутся розовыми. Жара спа́ла, и Матильда идет по тропинке, которая кольцом обвивает весь городок.

Пахнет розами, зреющим виноградом и сухой травой. Ароматы словно бы поднимаются от земли и опьяняют Матильду, разжигают в ее сердце желание любить. Через боковой проулок, между старыми замшелыми стенами и заброшенными огородами, она подходит к пресбитерию. Легкое платье подчеркивает округлость ее груди, сердце бьется все быстрее.

Наконец любовник открывает дверь. Притаившийся у очага кот смотрит на них своими зелеными глазами, пока они страстно обнимаются. Этот Ролан Шарваз, которого многие женщины назвали бы некрасивым, – о, сколько в нем очарования, как соблазнительны его полные, чувственные губы, и эти руки горца, и эти глаза, прозрачные, как ручей!

И вот за эти короткие мгновения счастья, экстаза, опьянения ей придется расплачиваться. «А он? О чем он думает в четырех стенах своей камеры? Наверное, сгорает от желания, ведь после смерти Анни мы виделись наедине и любили друг друга только один раз!»

В разлуке с семьей, предоставленная себе самой, Матильда обрела источник мужества в воспоминаниях о любовной связи, которой лишилась. Именно они не позволяли ей окончательно оторваться от реальности в долгие часы одиночества, когда она чуть ли не по минутам восстанавливала в памяти свои свидания с Роланом: как все происходило, о чем они говорили.

Перебирая драгоценные воспоминания, она твердила себе, что этот кошмар скоро закончится. Ролан выйдет на свободу, она тоже, и они снова смогут видеться. «Через адвоката Колен заверяет, что спасет меня!» – говорила она себе, чтобы не отчаиваться.

Доктор де Салиньяк действительно не сидел сложа руки. Что ни день он встречался с влиятельными людьми, с которыми его знакомили отец и нотариус из Ла-Брус, старинный друг де Салиньяка-отца.

За несколько дней до первого судебного заседания мысли Матильды приняли иное направление. Она вдруг потеряла уверенность в будущем и все чаще представляла, как все будет, если ее признают виновной и отправят на эшафот. Только теперь она осознала всю тяжесть содеянного, раскаялась и обратилась к Всевышнему с мольбой о милосердии.

– Прости меня, Господи, прости! – повторяла она снова и снова. – Я согрешила, я это знаю и стыжусь этого, но мне так хочется вернуться домой, к сыну! Ниспошли мне хотя бы эту милость, Господи, и я до конца своих дней буду примерной матерью и хорошей женой!

От тюремщика Ролан Шарваз узнал, что мадам де Салиньяк содержат под стражей в этом же здании, но в крыле, отведенном для женщин, и у нее отдельная камера. «Бедная Матильда! Мы так близко друг к другу! – думал он. – Знать бы, как она поведет себя на суде!»

Беспокойство всколыхнулось в его душе, но быстро улеглось. Любовница его обожает и, конечно же, не выдаст.

С каждым днем сокамерники, эти друзья по несчастью, узнавали больше о жизненном пути Шарваза. Он не стал скрывать, что до недавнего времени носил сутану, и в описании своих любовных связей с дамами тоже был словоохотлив. Воспоминания о былых удовольствиях хоть немного скрашивали жизнь в заточении и вынужденное воздержание.

В преступлении, которое ему предъявляли, он каяться не спешил, потому что не был глупцом. А вот интрижкой с докторской женой-красавицей в открытую бравировал, как это обычно делают мужчины, которые гордятся своими победами.

Те, кто его слушал, провели в заключении кто – годы, кто – несколько месяцев и успели забыть, как это – быть с женщиной, поэтому с упоением представляли белую шейку прелестной Матильды, ее полную грудь и кружевное нижнее белье.

Было семь утра. Эрнест Менье заканчивал одеваться под встревоженным взглядом сестры Эльвины. Ее муж Патрис, наоборот, выглядел вполне удовлетворенным.

– Сегодня знаменательный день – первое заседание! – воскликнул он. – Поторопись, Эрнест. Перед зданием суда наверняка уже собралась толпа.

– У меня стало легче на душе, когда я узнала, что Ролана Шарваза арестовали, – прошептала Эльвина. – Но теперь мне почему-то тревожно. Вы видели его раньше, говорили с ним, а я – нет. Вдруг я не смогу на него смотреть, не смогу слушать его голос? Господи, я уже его боюсь! Этот человек убил нашу мать…

– Больше он никому не причинит вреда, сестричка, – заверил ее Эрнест. – Я считаю, что исход дела может быть только один: его признают виновным.

– И любовницу кюре тоже! – заявил Патрис Герен. – Мы читали все, что писали об этом деле газеты. Прекрасная мадам де Салиньяк передала любовнику яд, это совершенно точно!

Детям Анни Менье предстояло свидетельствовать на процессе, они об этом знали и подготовились к испытанию. Как и многие жители Ангулема, они вышли из дома и направились к зданию суда.

Дело кюре из Сен-Жермен-де-Монброн на протяжении многих месяцев не сходило с первой полосы газет, поэтому в то утро, как и предполагал Патрис Герен, на площади дю Мюрье возле дворца правосудия и вправду собралась толпа любопытствующих. Мнения публики разделились. Больше сторонников было у версии отравления, меньше – у версии самоубийства. Нашлись и те, кто защищал кюре, не говоря уже о супруге доктора, которую журналисты в один голос назвали красавицей.

Прежде чем предстать перед судом, обвиняемых ожидало суровое испытание. Дворец правосудия находился в нескольких кварталах от тюрьмы, и это расстояние Ролану Шарвазу и мадам де Салиньяк предстояло пройти пешком, в сопровождении многочисленных жандармов.

Колен добивался для жены крытой повозки, дабы уберечь ее от возможных стычек с толпой, оскорблений и насмешек, но в этой милости ему было отказано. Невиданным снисхождением к подозреваемой в убийстве было уже разрешение одеться в элегантное чистое платье, уложить волосы и украсить себя драгоценностями: мать Матильды щедро заплатила тюремному смотрителю.

– Господи, мне страшно! Сколько людей! – бормотала она в начале пути.

Увидев любовника, она моментально отвела глаза. На душе стало тяжело. Ролан Шарваз же из соображений осторожности даже не пытался найти Матильду взглядом.

Кто отвел душу, поработав локтями и насмотревшись на кюре и его любовницу, так это зеваки. Ролан Шарваз шел с гордо поднятой головой, но смотрел под ноги. Благодаря настойчивости Марианны, которая нашла возможность заплатить охраннику, на нем был мирской костюм – редингот, черные штаны, черный жилет в полоску, белая рубашка с отложным воротником и аккуратный черный галстук-бант. Невысокий рост не мешал Шарвазу выглядеть крепким и сильным.