Возлюбленная кюре - Дюпюи Мари-Бернадетт

– Анни хотела мне навредить! – вскричал Шарваз в гневе. – А пол на чердаке и правда весь в дырах. Анни развешивала там белье на просушку, поэтому вполне могла найти дыру побольше и увидеть через нее мою кровать, а потом придумать все эти бредни! Господин следователь, почему бы вам не принять во внимание, что если бы я знал за собой вину, то за месяц, пока длится расследование, мог бы уйти через границу в Италию или Испанию. Но я этого не сделал! Я даже позвал к себе сестру, чтобы она поддержала меня в это ужасное время.

– Попытка скрыться от правосудия часто приравнивается к признанию вины, и доктор де Салиньяк доказал справедливость этого утверждения своими действиями. Вы, мсье Шарваз, полагаю, умный человек и все продумали.

Следователь вздохнул, и по его едва заметному знаку жандармы окружили кюре.

– Господин Ролан Шарваз, я беру вас под стражу. Из уважения к вашему сану я отвезу вас в своей карете. Если вас все еще интересует участь мадам де Салиньяк, могу сообщить, что я позволил ей оставаться дома до тех пор, пока состояние ее здоровья не улучшится. В свое время ее тоже заберут судебные приставы, но мы постараемся смягчить условия ее пребывания в тюрьме.

Ролан Шарваз недоумевал. Решил ли следователь так жестоко над ним подшутить или же им руководили добрые чувства? Если он полагал, что жену доктора и кюре связывают искренние чувства, то вполне мог проявить понимание. И все же отец Ролан подумал, что благоразумнее будет сохранить бесстрастный вид. Сестра поцеловала его на прощание и долго смотрела вслед. «Бедный Ролан! Сколько горя на него свалилось! Он этого не заслуживает! – думала она. – Я свято верю, что он ни в чем не виноват! Эта служанка наверняка все придумала, как он и говорит».

Колен смотрел на спящего сына. Мальчик долго плакал после того, как мать попрощалась с ним, целуя и обнимая, как в последний раз, а потом ушла. Оказавшись с сыном наедине, доктор нашел в себе силы его утешить. У него самого на сердце было тяжело. Он все время видел перед собой Матильду – как ее, такую хрупкую и красивую, уводят судебные приставы и жандармы.

– Не бойся, мой хороший, мамочка скоро вернется домой! Дедушка с бабушкой завтра заберут тебя к себе, так будет лучше. Это взрослые дела, я не могу тебе объяснить, но мамочка скоро вернется.

Тишина, царившая в доме, несмотря на присутствие Сюзанны на первом этаже, действовала на него угнетающе. Обнимая сына за плечи, Колен де Салиньяк тихим голосом повторил обещание:

– Я буду сражаться, сынок! Все закончится хорошо, и мы снова будем счастливо жить втроем – ты, мама и я. Она младше меня и могла совершить ошибку, но ведь она такая красивая! Я ее обожаю, ты это знаешь, и готов перевернуть небо и землю, чтобы у тебя опять была мамочка! Если люди посмеют о нас злословить, если будут нам вредить, мы уедем. Я богат, и у меня большие связи. Поэтому спи спокойно, мой Жером. Все уладится!

Доктор замолчал, не зная, что еще сказать. Но назад пути уже не было. Когда он с укором спросил Матильду, зачем она написала подруге в Мартон, та сухо ответила:

– Я не хотела умирать. И я должна была спасти нашего сына…

– Они арестуют тебя, дорогая, – вздохнул доктор.

– Пускай арестовывают! Я не виновата! – заявила молодая женщина.

И тогда доктор де Салиньяк решил, что в это он и будет верить. Отныне никаких сомнений, никаких подозрений насчет целомудрия супруги, потому что только так он сможет убедить свою семью и родственников по линии жены в том, что они с Матильдой стали жертвой ошибки или даже злого умысла. Это первое условие, чтобы спасти жену. Чем больше у нее будет защитников и поддержки, тем больше шансов, что ее признают невиновной…

Матильда сидела с закрытыми глазами, чтобы не видеть бесстрастных лиц двух жандармов, за ней присматривавших. Ее посадили в закрытую карету, запряженную крепкой лошадкой, которая теперь рысью бежала по дороге. Мерное покачивание кареты и обычные дорожные шумы почти усыпили молодую женщину. И только по характерному скрежету колес по каменной кладке и голосам, которые теперь доносились со всех сторон, она догадалась, что конвой въехал в город. Эта мысль вывела ее из забытья. «Меня везут в тюрьму!» – ужаснулась она.

С самого рождения Матильда жила в достатке, утонченном комфорте и неге. И в доме родителей, и в их с Коленом супружеском гнездышке тяжелую работу всегда выполняли слуги: стирали, следили за огнем в каминах, убирали, стряпали. Поэтому она представления не имела о том, что ее ждет, хоть и читала когда-то мрачные рассказы о каторге и темных и жутких средневековых тюрьмах.

– Тебе обеспечат нормальные условия, – пообещал расстроенный Колен при расставании. – Я все оплачу́.

Матильда не сомневалась, что так и будет, но все же тогда, когда ее вывели из кареты перед входом во внушительное, в несколько этажей здание, она задрожала так, что зуб не попадал на зуб, – дул ледяной северный ветер.

С трудом прелестная любовница кюре поборола свой страх, когда ее попросили пройти внутрь в сопровождении все тех же жандармов. «Я должна вести себя достойно! Чтобы никто не усомнился в том, что я невиновна!» – думала она, горделиво поднимая подбородок и выпрямляя спину.

На мгновение она вспомнила о Ролане. «Что ждет его? Колен сказал, что его арестовали еще утром. Может, он уже здесь, в тюрьме? Если да, он это заслужил! Это была его идея! Сама бы я никогда не смогла воспользоваться ядом. О нет, никогда!»

Молодой жене доктора отвели отдельную камеру. Там было чисто, но очень холодно. Пока охранник держал лампу, Матильда успела увидеть кровать с соломенным матрацем, сложенное одеяло в изножье и металлическое ведро в углу камеры. Но как только дверь закрылась, комната утонула в темноте. Губы Матильды сами собой искривились, из глаз брызнули слезы. «Колен, помоги! Спаси меня! О Колен!»

Быстро, на ощупь, она добралась до кровати, легла и отвела душу в рыданиях.

Ролан Шарваз оказался в заточении несколькими часами ранее. Его посадили в камеру к двум арестованным. Сутану заставили снять, и он остался в рубашке, черных штанах и коричневой шерстяной курточке – сестра успела сунуть ее ему перед тем, как его увели жандармы. Некоторое время мужчины пристально разглядывали друг друга, потом завязался разговор.

На совести у кюре из Сен-Жермен было преступление куда более ужасное, чем у его сокамерников: один совершил разбой, другой оказался вором. Вот только признавать себя виновным даже перед ними Шарваз не собирался.

– Меня обвинили без вины, и суд это докажет! – заявил он твердым голосом.

– Тебе виднее, – с кривой ухмылкой отвечал Лот, верзила с грубым лицом.

Инстинкты никогда не обманывали Шарваза, вот и теперь они нашептывали, что нужно как-то задобрить сокамерников, подружиться с ними – необходимое условие, чтобы спокойно пережить несколько недель заточения, которые, как он предполагал, ему уготованы. Когда настала ночь, он спросил себя: «Неужели Матильда тоже здесь? Если да, то представляю, как она несчастна и напугана…»

На душе у него потеплело, стоило вспомнить о любовнице. Но ненадолго. Ролан Шарваз терялся в догадках относительно своей будущности. Временами ему удавалось себя убедить, что у следователей нет против него доказательств, но бывали и моменты отчаяния, когда он страшился последствий своего поступка. Он понимал, что прошлое сослужит ему дурную службу, когда перед присяжными откроются самые неприглядные его страницы…

На следующий день, под вечер, к Матильде явился адвокат. Колен не терял времени даром. Как только тесть с тещей увезли Жерома, доктор отправился в Ангулем и развернул масштабную деятельность с единственной целью – спасти супругу.

Мэтр Донасье, давний друг семейства де Салиньяк, застал клиентку в полном смятении. Взгляд у молодой женщины был как у затравленного зверя.