Милый друг Ариэль - Жиль Мартен-Шоффье

В тот, первый день я рассказала ему свою историю в общих чертах. И вечером того же дня он уже набросал план книги. На следующее утро, переступив порог моей квартиры, он протянул мне предисловие так, словно вручал покрывало Танит, не меньше. Уж не знаю, что он себе навоображал. Может, думал, что достаточно помахать у меня под носом пятью страничками, чтобы довести до оргазма? Такого удовольствия я ему не доставила. Но зато была вознаграждена сполна: сам текст привел меня в такой восторг, что я еле удержалась, чтобы не расцеловать автора. Это было написано и с достоинством, и остроумно. Франсуа запомнил и утащил в свою берлогу все мои любимые присказки, которыми я обычно щеголяю в разговоре, и расцветил ими предисловие, выдержанное в духе «благородного отца». Если ему удастся замаскировать мои козни этими чисто женскими словесными выпадами, мы с ним вполне сработаемся, и наша ударная бригада сможет доставить Пятой республике несколько неприятных минут — на голубом глазу, как бы и не желая причинить зла. У Франсуа имелись твердые представления о том, как сделать из памфлета смертельное оружие.

— Договоримся сразу: о людях, которых хочешь уничтожить, нужно отзываться сначала только хорошо. Самые опасные перья — те, что притупляют вашу бдительность. Ни в коем случае нельзя становиться в позу Великого Инквизитора. Это мгновенно загубит нам всю игру. В Париже одинаково боятся и поджигателей, и тех, кто бьет в набат. Стоит хоть чуточку переусердствовать с обличениями, и вас тут же зачислят в друзья Жана-Мари Де Пена. Необходимо также излагать нашу историю бесстрастно, словно глядя на нее со стороны. И не слишком-то уповать на правду. Она быстро становится чем-то вроде наркотика, и людям требуется все новый и новый кайф. Искренность оборачивается зудом. Наш рассказ должен звучать так, будто мы изначально были уверены в честности и порядочности всех его персонажей. Нельзя отягощать повествование ни дружескими, ни враждебными отношениями: Париж выхватывает из текста только их. Здесь не столько читают книгу, сколько ставят автора на место героя. Главная хитрость состоит в том, чтобы завоевать интерес читателя, но как можно дольше воздерживаться от разоблачений. Вы должны выглядеть ироничной и отстраненной, как если бы являлись сторонним свидетелем своей собственной истории. Ваша задача — не свергать тиранов или чистить авгиевы конюшни, а просто рассказать о своем кратком пребывании в высоких сферах. И не стоит примешивать к этому возмущение, напротив — отозвавшись о ком-нибудь плохо, в следующей же главе необходимо осыпать того же человека самыми лестными похвалами. Уверяю вас, это очень легко. Так уж устроена жизнь.

И далее в том же духе. Наш яд, разбавленный иронией, должен был сойти за ключевую воду. От меня требовались всего две вещи: рассказывать все Франсуа и в конце поставить свою подпись. Заставить меня писать абсолютно невозможно. Мне что взять ручку, что схватить живого омара — все едино, лучше и не пытаться. Возникло только одно препятствие, но немаловажное. Я не помогала торговать ни автомобилями, ни даже истребителями, но зато я работала в фармацевтической лаборатории. Когда влезаешь в такие дела, судебный процесс по обвинению «в колдовстве» не заставляет себя ждать. Избежать этого можно было только одним способом — изобразив эдакую наивную, безобидную девицу, унесенную ветром вместе с другими листьями. По мнению Франсуа, эта роль мне подходила как нельзя лучше. Пресса никогда не оценивала высоко мой интеллект, и обвести газеты вокруг пальца не составляло особого труда: стоит мне разыграть святую простоту, и они обеими руками ухватятся за этот образ. Мало того: как только они сочтут меня недостойной их брани, они тут же бросятся на поиски другой, более завидной добычи. Далеко ходить не надо, взять хоть Александра, Поля и Гарри. У меня возникло только одно возражение:

— Загвоздка в том, что я так и не призналась судье, что сама подала в отставку. Наоборот, я упорно талдычила, что меня уволили без предупреждения. При таких условиях трудно будет утверждать, что мне опротивели мафиозные аферы «Пуату».

Я была права. Но заставить Франсуа свернуть с заданного курса было еще труднее. Он воображал, что с помощью нескольких звонких фраз можно задарма получить весь мир. И отмел мои доводы одним взмахом руки. Три абзаца — и моя непорочность будет доказана как дважды два.

— Ваш внезапный уход нам очень на руку. Он доказывает, что ваши отношения с «Пуату» уже давно дали трещину. И стоило им заполучить согласие Дармона, как они избавились от неудобного свидетеля, который непрерывно возмущался их кознями. Мы распишем, как вы вознегодовали, обнаружив, что в Бенин посылаются просроченные антибиотики под видом гуманитарной помощи и одновременно с целью уйти от налогов. Я ничего не придумал, вы сами мне это рассказали. И вы же говорили мне о кортизоновых мазях для осветления кожи…

Верно, говорила. Но мне очень хотелось для очистки совести действительно ощутить тот праведный гнев, который описывался в нашей книге. Потому что, по правде говоря, ничего такого не было, а люди, работающие в области моды, далеко не дураки.

По просьбе Фабриса и по совету моей матери, которая настаивала на том, что мне необходимо где-то получать зарплату, я вернулась в агентство, приехав из Бретани в Париж. И первым делом, чтобы сразу дать всем понять, что я не собираюсь бить себя в грудь и каяться, выставила за дверь Анику. Не хочу лгать: я никогда не старалась выглядеть праведницей. Я вела себя как отъявленная мерзавка. И правильно поступила: спустя неделю весь наш круг был в курсе события, и каждый знал, что его ждет, если мне насолить. В результате ни один дом высокой моды не занес нас в черный список, однако, если Фабриса по-прежнему всюду приглашали, со мной было кончено. Джанфранко, Жан-Поль, Кристиан и другие больше не проявляли намерения заключить меня в объятия. Мне понадобилось какое-то время, чтобы осознать этот факт, ибо никто не сказал мне этого в лицо. Напротив. Если вспомнить, какую фразу я чаще всего слышала в первые дни, то это звучало так: «Бедняжка моя, из тебя сделали козла отпущения, заставили расплачиваться за других!» В Швейцарии дремали в сейфах мои десять миллионов франков, а меня все жалели. Но одно могу сказать с полной уверенностью: Франция бесконечно презирала свой политический класс. И я, войдя с ним в сношения, неизбежно должна была стать жертвой обмана. А теперь моей книге предстояло изничтожить его. И этого все ждали с нетерпением. Только нужно оговориться: когда я написала «меня жалели», я имела в виду своих приятельниц, но не их боссов. Эти-то объявили мне бойкот. Вскоре я уразумела, что подвергаю опасности наше агентство. И сочла за лучшее исчезнуть, укрыться в четырех стенах и там, дома, терзаться переживаниями, ожидая выхода своего «Милого друга…». Четыре месяца — долгий срок, а мне хотелось сполна насладиться своей местью, пока она не остыла. И я, не откладывая, перешла к следующему этапу. Это как раз оказалось проще простого: достаточно было снять трубку и позвонить главному редактору журнала «Флэш». Он гонялся за мной с самого моего выхода из Флери. Я попросила его приехать ко мне: в редакции меня не должны были видеть. Моя официальная позиция выражалась в одной короткой фразе: я никому ничего не скажу. Это молчание было поставлено мне в заслугу самими печатными органами, такими, как «Монд» и «Фигаро», но отнюдь не помогало найти недостающую сумму для залога в 750 000 франков, который требовалось уплатить в марте. К счастью, «Матч», «Гала», «Экспресс» и «Флэш» просто жаждали вывести меня из этой бедственной ситуации. При том они даже не требовали никаких откровений — всего лишь несколько фотографий плюс заявление, что их у меня украли. Сопротивляться такому искушению было выше моих сил. И для начала боевых действий я выбрала последнее из этих изданий. Чисто случайно.

Через полчаса после моего звонка Антуан Бек уже был у меня. Длинные седеющие волосы, откинутые назад в артистическом беспорядке, ровный загар на лице, сверкающие белоснежные зубы, темно-синий костюм классического покроя — правда, рубашка была расстегнута до третьей пуговицы, позволяя увидеть растительность на груди. Видимо, он считал, что так будет выглядеть более мужественным. Грубая ошибка: своей манией отбрасывать назад прядь волос, приподнимать и возвращать на место очки, засучивать рукава, скрещивать и распрямлять ноги он скорее походил на Клаудию Шиффер, чем на Харрисона Форда. Короче говоря, он напоминал принаряженного pizzaiolo[95], но герои этого типа, к коему относится и Лоэнгрин, любят вас лишь тогда, когда вы не называете их настоящим именем. Поэтому я оставила свои чувства при себе и сделала вид, будто совершенно очарована этим живописным пожилым красавцем, у которого зад, кажется, свисал до самых коленок. Обычно такие самовлюбленные прелестники клюют на эту наживку. Но в данном случае ситуация несколько осложнилась. Антуан Бек привык нравиться, но не привык развязывать мошну. А его пригласили сюда именно для этого. И задача оказалась не из легких.