Полный курс русской истории: в одной книге - Сергей Соловьев

Пересвета и Ослябя, из которых первый был прежде боярином в Брянске, и оба отличались в миру своим мужеством. Оставя в Москве при жене и детях воеводу Федора Андреевича, Димитрий выехал в Коломну, куда собралась огромная рать, какой прежде никогда не видывали на Руси, – 150 000 человек! Кроме князей воеводами были: у коломенского полка – Николай Васильевич Вельяминов, сын последнего тысяцкого, у владимирского – Тимофей Валуевич, у костромского – Иван Родионович, у переяславского – Андрей Серкизович; пришли и два князя иноплеменных, два Олгердовича: Андрей и Димитрий. Весть о сильном вооружении московского князя, должно быть, достигла Мамая, и он попытался было сначала кончить дело миром; послы его явились в Коломну с требованием дани, какую великие князья платили при Узбеке и Чанибеке; но Димитрий отвергнул это требование, соглашаясь платить только такую дань, какая была определена между ним и Мамаем в последнее свидание их в Орде. 20 августа великий князь выступил из Коломны и, пройдя границы своего княжества, стал на Оке, при устье Лопастны, осведомляясь о движениях неприятельских; здесь соединился с ним двоюродный брат его Владимир Андреевич серпуховской, приехал и большой воевода московский Тимофей Васильевич Вельяминов с остальными полками. Тогда, видя все полки свои в сборе, Димитрий велел переправляться через Оку; в воскресенье, за неделю до Семенова дня (1 сентября), переправилось войско, в понедельник переехал сам великий князь с двором своим, и шестого сентября достигли Дона. Тут приспела грамота от преподобного игумена Сергия, благословение от святого старца идти на татар; „чтоб еси, господине, таки пошел, а поможет ти Бог и святая Богородица“, – писал Сергий. Устроили полки, начали думать; одни говорили: „Ступай, князь, за Дон“, а другие: „Не ходи, потому что врагов много, не одни татары, но и литва и рязанцы“. Дмитрий принял первое мнение и велел мостить мосты и искать броду; в ночь 7-го сентября начало переправляться войско за Дон; утром на другой день, 8 сентября, на солнечном восходе был густой туман, и когда в третьем часу просветлело, то русские полки строились уже за Доном, при устье Непрядвы. Часу в двенадцатом начали показываться татары: они спускались с холма на широкое поле Куликово; русские также сошли с холма, и сторожевые полки начали битву, какой еще никогда не бывало прежде на Руси: говорят, что кровь лилась, как вода, на пространстве десяти верст, лошади не могли ступать по трупам, ратники гибли под конскими копытами, задыхались от тесноты. Пешая русская рать уже лежала как скошенное сено, и татары начали одолевать. Но в засаде в лесу стояли еще свежие русские полки под начальством князя Владимира Андреевича и известного уже нам воеводы московского, Димитрия Михайловича Волынского-Боброка. Владимир, видя поражение русских, начал говорить Волынскому: „Долго ль нам здесь стоять, какая от нас польза? Смотри, уже все христианские полки лежат мертвы“. Но Волынский отвечал, что еще нельзя выходить из засады, потому что ветер дует прямо в лицо русским. Но чрез несколько времени ветер переменился. „Теперь пора!“ – сказал Волынский, и засадное ополчение бросилось на татар. Это появление свежих сил на стороне русских решило участь битвы: Мамай, стоявший на холме с пятью знатнейшими князьями и смотревший оттуда на сражение, увидал, что победа склонилась на сторону русских, и обратился в бегство; русские гнали татар до реки Мечи и овладели всем их станом. Возвратившись с погони, князь Владимир Андреевич стал на костях и велел трубить в трубы; все оставшиеся в живых ратники собрались на эти звуки, но не было великого князя Димитрия; Владимир стал расспрашивать: не видал ли кто его? Одни говорили, что видели его жестоко раненного, и потому должно искать его между трупами; другие – что видели, как он отбивался от четырех татар и бежал, но не знают, что после с ним случилось; один объявил, что видел, как великий князь, раненый, пешком возвращался с боя. Владимир Андреевич стал со слезами упрашивать, чтоб все искали великого князя, обещал богатые награды тому, кто найдет. Войско рассеялось по полю; нашли труп любимца Димитриева Михаила Андреевича Бренка, которого перед началом битвы великий князь поставил под свое черное знамя, велев надеть свои латы и шлем; остановились над трупом одного из князей белозерских, похожего на Димитрия, наконец, двое ратников, уклонившись в сторону, нашли великого князя, едва дышащего, под ветвями недавно срубленного дерева. Получивши весть, что Димитрий найден, Владимир Андреевич поскакал к нему и объявил о победе; Димитрий с трудом пришел в себя, с трудом распознал, кто с ним говорит и о чем; панцирь его был весь избит, но на теле не было ни одной смертельной раны. Летописцы говорят, что такой битвы, как Куликовская, еще не бывало прежде на Руси; от подобных битв давно уже отвыкла Европа. Побоища подобного рода происходили и в западной ее половине в начале так называемых средних веков, во время великого переселения народов, во время страшных столкновений между европейскими и азиатскими ополчениями: таково было побоище Каталонское, где полководец римский спас Западную Европу от гуннов; таково было побоище Турское, где вождь франкский спас Западную Европу от аравитян. Западная Европа была спасена от азиятцев, но восточная ее половина надолго еще осталась открытою для их нашествий; здесь в половине IX века образовалось государство, которое должно было служить оплотом для Европы против Азии; в XIII веке этот оплот был, по-видимому, разрушен; но основы европейского государства спаслись на отдаленном северо-востоке; благодаря сохранению этих основ государство в полтораста лет успело объединиться, окрепнуть – и Куликовская победа послужила доказательством этой крепости; она была знаком торжества Европы над Азиею; она имеет в истории Восточной Европы точно такое же значение, какое победы Каталонская и Турская имеют в истории Европы Западной, и носит одинакий с ними характер, характер страшного, кровавого побоища, отчаянного столкновения Европы с Азиею, долженствовавшего решить великий в истории человечества вопрос – которой из этих частей света восторжествовать над другою? Таково всемирно-историческое значение Куликовской битвы; собственно, в русской истории она служила освящением новому порядку вещей, начавшемуся и утвердившемуся на северо-востоке».

Вот такая сугубо патриотическая картина, которую нарисовал Соловьев. Его понять можно: «Сказание о Мамаевом побоище» содержит все эти факты. Беда лишь в том, что ни у Мамая, ни у Дмитрия просто не могло быть войска такого масштаба. А хуже всего, что на поле, именованном как Куликово, всей этой невероятной рати просто негде было бы разместиться. Даже если бы воины каким-то чудом встали на этом поле, то они не смогли бы даже повернуться или поднять руки. Чудесная потеря и чудесное обретение князя тоже вызывают очень много недоуменных вопросов: почему он приказал одеть свои латы и взять свое знамя своего любимца (заранее, скажем, обрекая того на смерть, поскольку по тогдашним обычаям стремились прежде всего убить полководца), что он делал во время сражения, если потом его нашли в полубессознательном состоянии? И самый важный вопрос: если Дмитрий лежал под березой без чувств, то кто командовал русским войском? Впрочем, имя командующего русским войском известно – Владимир Андреевич Серпуховский, которого еще долго и называли Донским. А князь Дмитрий, скорее всего, так и провел всю битву под березой. Литовцы, между прочим, почему-то так и не соединились с Мамаем и никакой помощи тому не подали, а обвиненные в измене рязанские князья между тем информировали о передвижениях Мамая…

Да, странность на странности.

В патриотическую канву истории Соловьева они никак не вписываются. Но если вы хотите досконально понять характер Дмитрия Ивановича, то не стоит забывать, что буквально через год, в 1381 году, из Орды пришел с войском законный хан Тохтамыш. И действия князя Дмитрия были совсем не столь патриотическими, как на Куликовском летописном поле.

Поход Тохтамыша на Москву (1381 год)

Первое, что Дмитрий сделал, – бежал из Москвы, бросив там и княгиню, и своих сыновей. Якобы он отправился в Переяславль и Кострому собирать войско. А оборонять Москву пришлось простому народу, который не выпустил из первопрестольной ни княгиню, ни княжичей, ни бояр. Оборону возглавил и вовсе литовский князь Остей, внук Ольгерда – не правда ли, любопытно? Первое, что сделали русские защитники, – перепились, благо винные погреба оказались бесхозными. В этом пьяном виде и вынужден был Остей ставить их на стены. Оттуда пьяные защитники орали в адрес монголов обидные слова и стреляли из самострелов. Наконец, подошла настоящая сила, а не передовой отряд, тут и началась осада. Остей грамотно построил оборону, и Москва могла выдержать приступ, но с монголами шли свои предатели, шурины великого московского князя Василий и Семен. Они стали убеждать защитников: