Новый Мир ( № 7 2006) - Новый Мир Новый Мир

Императору Александру Павловичу было чем восхититься в имении Аракчеева. Вовсе не думая ни о высочайшем посещении, ни о сверхприбылях, но исключительно из чувства ответственности перед Провидением за вверенных его попечению людей и из любви к порядку и совершенной организации, граф Алексей Андреевич создал в своих владениях оазис благоустройства, благополучия и хозяйственного процветания, крайне редкий в России. Сам Аракчеев, никогда не льстивший и не вравший, так определял свое кредо в одном из писем Императору: «В моем понятии помещик, или владелец, обязан по праву человечества наблюдать два главных правила: 1) Не мыслить о своем обогащении, а более всего заботиться о благосостоянии крестьян, вверенных Богом и правительством его попечению; 2) Доходы, с них получаемые и составляемые всегда ценою их пота и крови, обращать главнейше на улучшение их же положения»32. В селах были созданы школы, больницы, дома инвалидов, позднее Мирской банк. Четкие регламенты предполагали наделение всех дворов скотиной и имуществом. Граф требовал от крестьян исключительной чистоты и порядка в ведении хозяйства, в жизненном обиходе, в обращении с детьми. В необходимых случаях он не жалел своих личных средств, но всегда требовательно проверял их расходование и за растраты, пьянство, разврат наказывал строго. Знание молитв, посещение церковных служб, чтение Писания для грамотных были обязательными усло­виями графского благоволения. Если, например, желающий вступить в брак юноша не знал положенных молитв и основы катехизиса (а экзаменатором был сам Аракчеев), его брак откладывался на год. Инструкция из 36 пунктов давалась молодым матерям по уходу за грудными детьми, особые правила были введены для содержания скота, кошек и собак. Чисто выметенные улицы, красивые, добротные дома под крашенными суриком железными крышами, хорошо одетые, здоровые и сытые крестьяне, прекрасно обработанные свои и господские поля были лучшей визитной карточкой аракчеевских деревень.

Благополучная жизнь вводилась графом не без сопротивления крестьян, которым многое не нравилось: и запрет на употребление алкоголя при домашних торжествах, и недопущение малейшей грязи и захламленности на улицах, в домах и усадьбах, и принудительное обучение детей, достигших 12 лет, счету, чтению и письму, и обязательные прививки оспы, и клеймение скота, и надзор за его состоянием, и требования церковной дисциплины, и строжайшие наказания за разврат и нарушение супружеской верности.

В. А. Томсинов, подробно описавший все порядки аракчеевских вотчин, заключает описание следующей сентенцией: «Содержанием своим аракчеев­ские инструкции были вполне разумны и моральны: они предписывали воздерживаться от глупостей и не делать зла. Но весь их разум и вся их мораль были рассчитаны на людей, лишенных своего „я”, живущих бессознательно. Граф настолько подробно регламентировал поведение своих крестьян в домашнем быту и на работах, что жизнь крестьянская переставала являться только жизнью. Мать-крестьянка уже не просто любила своего ребенка, не просто заботилась о нем, а выполняла инструкцию»33. Но можно ли было воспитать иначе людей, развращенных и униженных вековым рабством, одичавших, превратившихся почти в животных? Это — открытый вопрос, но подсказкой ответа служит полное бескорыстие Аракчеева и даже, напротив, большие его затраты, и материальные, и временнбые, и душевные, для улучшения жизни людей, «вверенных его попечению Богом и правительством». Характерно, например, частное письмо, которое пишет Аракчеев своему другу, государственному контролеру барону Балтазару Кампенгаузену 11 мая 1822 года: «…Оброк я получаю по пятнадцать рублей с души, но и сего оброка по сие время ни копейки не получил, и как теперь я совершенно в страшной нужде, ибо сверх их оброка я должен был купить крестьянам овса на семена на двенадцать тысяч рублей и муки на прокормление на шесть тысяч рублей, и, все деньги издержав, совершенно обеднял»34.

Если бы не было закрепощения XVIII века, если бы не разошлись так далеко жизненные уклады высших и низших сословий, их культура, их ценности, если бы не возникли между ними чувства лютой ненависти, зависти и презрения, если бы возрастала в народе живая и сознательная вера в Бога, то можно было бы и обойтись без детальных инструкций и регламентаций и развивать быт и жизнь низших сословий обычными методами экономиче­ской заинтересованности, гражданской вовлеченности, школьного обучения и церковного воспитания. Но и граф Аракчеев, и Н. М. Карамзин, и сам Александр — все они видели, что крестьяне испорчены рабством и сама по себе свобода не исправит их вдруг и быстро, но, напротив, из-за отсутствия навыка вольной и ответственной жизни может погубить и их самих, и все русское общество, где они составляют подавляющее большинство. Последствия жестоких несправедливостей и насилий восемнадцатого века были в России столь значительны, что и воспитательные меры требовались, по всей видимости, чрезвычайные, с элементами принуждения, какие применяются в отношении детей.

Слишком долго, обманывая народ святостью власти, «от Бога поставленной», высшие принуждали низших в России задаром трудиться на них и жертвовать им своим благосостоянием и человеческим достоинством. Теперь требовалось обратное — жертва высших низшим и принуждение народа к исправлению ради восстановления в нем попранных высшими положительных качеств человеческой личности. Аракчеев, скорее всего интуитивно, опираясь на в высшей степени присущий ему здравый смысл и практический опыт, а Александр I наверняка вполне сознательно желали работать над воспитанием вверенных им Провидением людей, используя ту самую силу власти, которую столь многие употребляли и употребляют во вред подвластным и на благо только себе.

То, что Аракчеев сумел сделать в Грузино, Александр Павлович решил распространить на всю Россию и так, исправив культурное, бытовое, нравственное и религиозное состояние низших сословий, подготовить крестьян к эмансипации и к распространению на них прав гражданских и политиче­ских, которые предусматривала Уставная Грамота Новосильцева. Поскольку заставить всех помещиков так же относиться к своим крепостным, как относился к крестьянам грузинской вотчины Аракчеев, было совершенно немыслимо, он решил создавать крестьянские поселения нового, аракчеевского типа у казенных крестьян, постепенно выкупая, в соответствии с аракчеев­ским проектом эмансипации, частновладельческих крестьян и распространяя на выкупленных подобные же принципы организации жизни.

И Государь Александр Павлович, и граф Аракчеев были людьми военными, и не просто военными, но выучениками павловского времени, когда строю и всему воинскому порядку уделялось особое внимание. В нашей исторической литературе и у многих современников этих царствований можно найти бесчисленное множество издевок и насмешек над муштрой, «поэзией носка», шагистикой и прочими, как им казалось, бессмысленными затеями и Павла, и Александра, и его брата Николая I. А между тем воинский строй был как раз одной из важнейших компонент правильно организованного «идеального» общества, как его понимали в XVIII — XIX веках. Кроме того, воинский порядок есть внешняя рамка воинского приказа, принципа повиновения начальнику, совершенно необходимого на поле боя. Без дисциплины внешней, без шагистики нет и дисциплины внутренней. Особенности исторического бытия сделали русских весьма хаотичными, «артистическими» натурами, и дисциплина, строй для русской армии были исключительно необходимы, хотя и принимались всегда не без труда. Вводя знаменитые парады и разводы полков, Павел противопоставлял гатчинскую дисциплину хаосу и нравственной вседозволенности двора своей матушки. Александр Павлович, человек, как мы уже смогли убедиться, и умный, и образованный, и глубоко религиозный, был совершенно уверен в огромной значимости воинской дисциплины, очень любил правильный военный строй, безукоризненную форму, четкое исполнение команд. Он видел в этом порядок, божественный космос, противостоящий разрушительному хаосу демонических сил. Поэтому и преобразование крестьянства на аракчеевских началах Император мог поручить только армии, традиционно воспитывавшейся в аккуратности и четкости. В русской армии любили прусский военный порядок и считали его для себя образцом (во флоте за образец была выбрана, естественно, Англия).

В 1815 году, в результате решений Венского конгресса, России отошла часть Польши, которой по второму (1793) и третьему (1795) разделам владела Пруссия. Эта часть польских земель была под полным прусским управлением до 1807 года, всего десять — двенадцать лет, пока Наполеон не создал на них вассальное себе Герцогство Варшавское, просуществовавшее фактически до 1813 года (кроме Белостокского округа, присоединенного к России еще в 1807 году). Путешествуя по этим вновь обретенным землям в 1817 году, Александр поражался разнице между ними и теми польскими воеводствами, которые по разделам 1793 и 1795 годов отошли сразу к России. В бывших прусских владениях в Польше он видел образцовый порядок, зажиточное и аккуратное крестьянство, прекрасные дороги, школы, госпитали, хорошо налаженную местную промышленность. Все это тут же исчезало, когда, переправившись через Неман, Государь оказывался в Ковно или Гродно и ехал дальше на восток по такой же бывшей Польше, но не испытавшей кратковременного прусского воспитательного воздействия. И в этом тоже для нас немалая подсказка. Если пруссакам удалось за десять лет дисциплинировать поляков, то в сравнимые сроки и русской дисциплинированной армии удастся превратить убогих поселян в инициативных, богатых, аккуратных и трудолюбивых земледельцев, которые не воспользуются гражданской и политической свободой во вред себе и России, но смогут извлечь выгоду и пользу из своего нового состояния. Крайне отрицательно относившийся к военным поселениям Филипп Вигель с осуждением писал в воспоминаниях о военных поселениях: «Все в них было на немецкий, на прусский манер, все было счетом, все на вес и на меру»35. О том же ощущении пишет и Ф. А. Пен­кин, воспитанник военно-учительского института графа Аракчеева, в мае 1822 года приехавший в Новгородские поселения: «Перед нами развернулась картина однообразного порядка домов с мезонинами и с бульварами перед улицами. Думаем себе: „Это не русские деревни, не русские села, а что-то похожее на немецкие колонии”»36.