Новый Мир ( № 7 2006) - Новый Мир Новый Мир

Если работа комиссии Новосильцева была секретной и общество про нее ничего не ведало, то первомартовская речь 1818 года в Польском Сейме стала тут же общим достоянием и вызвала одну основную реакцию: «В Москве распространилось мнение, что Государь, изъявляя намерение распространить свободные учреждения Царства Польского на Россию, имеет в виду неотлагательное освобождение помещичьих крестьян. Оттого явились припадки страха и уныния <…> помещики, класс людей, без сомнения, просвещеннейший, ничего более в сей речи не видят, как свободу крестьян…»5 Знаменательно то, что и в Москве, и в глухой пензенской провинции дворяне понимали, что конституция, парламент и рабство несовместимы.

Только немногие, подобно Императору, видели задачу освобождения и последствия от промедления в ее решении вполне ясно. Флигель-адъютант полковник П. Д. Киселев, прославившийся позднее, уже при Николае Павловиче, на всю Россию как великий реформатор жизни государственных крестьян, 27 августа 1816 года подает Императору Александру записку «О постепенном уничтожении рабства в России», в которой, между прочим, пишет: «Гражданская свобода есть основание народного благосостояния. Истина сия столь мало подвержена сомнению, что излишним считаю объяснить здесь, сколько желательно было бы распространение в государстве нашем законной независимости на крепостных земледельцев, неправильно лишенных оной. Сие тем более почитаю нужным, что успехи просвещения и политическое сближение наше с Европою, усиливая час от часу более брожение умов, указывает правительству необходимость предупредить те могущие по­следовать требования, которым отказать будет уже трудно или невозможно; кровью обагренная революция французская в том свидетельствует»6. Через два года, в 1818-м, записку об экономической целесообразности постепенного осво­бождения крепостных подает Александру лучший, скорее всего, политэконом тогдашней России, будущий министр финансов Георг Людвиг Канкрин.

Император и собирался действовать очень постепенно.

Еще в 1804 году было объявлено «Положение для поселян Лифляндской губернии», определявшее отношение крестьян к земле и помещикам. Крестьяне превращались по этому положению в наследственных владельцев земельных участков, их повинности и платежи определялись законом (повинности и платежи русских крепостных определялись помещиком вполне произвольно, в лучшем случае — по обычаю). Крестьянам предоставлялись личные гражданские права, вводилось крестьянское самоуправление и крестьянский суд. В 1805 году подобные же положения были утверждены и для Эстлянд­ской губернии. Немецкое остзейское «рыцарство» (то есть дворянство балтийских губерний) было весьма недовольно этими новшествами и боялось в скором времени потерять и крестьянские барщины, и земли. Однако реформа в соседнем государстве оказала им неоценимую услугу.

В 1807 году Наполеон ввел Конституционный статут в Герцогстве Варшавском. Пронизанный духом Французской революции, Статут, в частности, предусматривал уничтожение крепостной неволи польских крестьян. Но наделить их достаточным количеством земли, боясь потерять поддержку шляхты, Наполеон не решился. Вчерашние крепостные превращались в Герцогстве в арендаторов помещичьей земли, или в бродяг, или, наконец, в солдат наполеоновской армии.

Балтийские рыцари стали ходатайствовать перед Императором о польском варианте крестьянской эмансипации: полная гражданская свобода, но без земли. Мы не знаем, по каким причинам Александр согласился на ходатайства своих немецких дворян, но сразу же за установлением мира в Европе он позволил в 1816 году балтийским помещикам освободить крестьян по их плану. «Крестьяне, сделавшись лично свободными, но не получив никаких земельных наделов, попадали в полную экономическую зависимость от помещиков и превращались в арендаторов помещичьей земли или батраков в помещичьих хозяйствах»7. К то­му же освобожденным крестьянам запрещалось менять род занятий и место жительства. По этой же схеме в 1817 году были освобождены крестьяне Курляндской губернии, а в 1819 году — Лифляндской и на Моозундских островах.

Остзейский вариант эмансипации оказывался, таким образом, полной фикцией, либеральной ширмой старого рабства. Результат обмана — глубокая ненависть латышей и эстонцев к немецким баронам, разрешившаяся широким и крайне жестоким антинемецким крестьянским движением в Остзейских губерниях в 1905 году. «...Нигде в России возмутительная „иллюминация” (то есть поджоги. — А. З. ) помещичьей собственности не приняла таких размеров, как в Прибалтийском крае», — констатировал С. Ю. Витте8.

Конфискация всех рыцарских земельных владений национальными правительствами в 1919 году и ненависть латышей и эстов к немцам, затушенная только ненавистью к советским русским после насильственной советизации 1940 — 1958 годов, — вот печальный результат остзейского варианта эмансипации крепостных. Социальные несправедливости имеют очень долгое и очень громкое эхо в истории.

Император, безусловно, понимал и аморальность, и политическую пагубность балтийской эмансипации, но он удовлетворил жадность рыцарства, не считая, видимо, целесообразным создавать себе и России врагов в лице влиятельного иноверного и иноплеменного дворянства, жившего своей давней традицией презрительного отношения к латышам, ливам и эстам, шестьсот лет назад покоренным мечом их предков. Александр даже приветствовал эст­ляндских рыцарей, посчитав их пример «достойным подражания».

Однако когда помещики Санкт-Петербургской губернии, вдохновленные поощрением балтийским рыцарям, решили действовать так же, они получили резкий и решительный запрет от Государя. В 1816 году петербургские дворяне во главе с генерал-адъютантом князем И. В. Васильчиковым постановили обратить своих крепостных в обязанных поселян на основании существовавших законов. Был составлен акт за подписью 65 дворян-помещиков, и князь Васильчиков поднес его Государю. Но Александр приказал уничтожить акт петербургских дворян. Это действие Императора, резюмирует великий князь Николай Михайлович, «привело многих в великое огорчение. Стали не без основания говорить, что Государь оказывает чужеземцам предпочтение перед русскими, и критика долго не умолкала»9. Замечание великого князя нарочито двусмысленно. Каким чужеземцам отдавал царь предпочтение — рыцарям или их крепостным, когда сохранял при эмансипации у помещиков и землю, и фактически право на труд бывших подневольных мужиков? Если учесть, что русские помещики пуще огня боялись освобождения их крестьян с землей, то ясно, что критиковали Императора не за то, что русским крестьянам он медлил давать свободу, но за то, что он не освобождал крестьян коренной России по остзейскому образцу, оставляя землю помещикам.

Считать, что Император Александр стал крепостником, нет ни малейших оснований. Характерно, что когда Чаадаев по просьбе Александра I и по поручению князя И. В. Васильчикова (у которого он был в то время адъютантом) в 1819 году передал Государю список стихотворения «Деревня» А. С. Пушкина, тот велел «благодарить автора»10, но общество для освобождения крепостных, которое думали учредить граф Воронцов и князь Меншиков, запретил. Не страх эмансипации, но боязнь осуществить ее неправильно, во вред и крестьянам, и всей России, не позволяла Александру полагаться на инициативы дворян. В их неискренности и корысти, когда речь заходила о «крещеной собствен­ности», ему уже пришлось убеждаться многократно. Ответственность за решение этой важнейшей государственной задачи он всецело принимает на себя.

В феврале 1818 года Император дает графу Аракчееву задание составить проект, который бы «не заключал в себе никаких мер, стеснительных для помещиков, и особенно чтобы меры сии не представляли ничего насильственного в исполнении со стороны правительства; напротив, чтобы они сопряжены были с выгодами помещиков и возбудили бы в них самих желание содействовать правительству в уничтожении крепостного состояния людей в России, сообразном духу времени и успехам образованности и необходимом для будущего спокойствия самих владельцев крепостных людей»11. Не правда ли, сложное задание? Но оно кажется особенно мудрым в свете последовавшей через сто лет катастрофы, порожденной именно неправильной и запоздалой эмансипацией 1861 года.

Граф Аракчеев умел работать хорошо и быстро. В конце того же 1818 года готовый проект был представлен Государю. «Если оценивать его содержание с точки зрения полученного задания, — пишет современный историк, — то нельзя не признать, что граф-реформатор блестяще справился с возложенным на него поручением. Он нашел тот единственный средний путь, который позволял избежать при осуществлении благородной цели применения совсем неблагородных средств»12.