Я был власовцем - Леонид Самутин

Дальнейшая его история была похожа на детектив. На первичном сборном пункте военнопленных немцы отобрали несколько десятков человек для вспомогательных работ. Жиленков, умеющий водить машину, попал в эту группу. Их стали использовать на вспомогательных работах по подвозке различных военных материалов. Так длилось некоторое время. Но однажды одна из групп этой бригады, воспользовавшись ротозейством конвойных немцев, совершила побег, забрав с собой и оружие. Разъяренные немцы немедленно поволокли на расстрел всех оставшихся членов бригады, в том числе и Жиленкова. Когда, как говорится, запахло жареным, Жиленков решил выложить свой козырь – он объявил, что он не простой солдат, а крупный военный чин и имеет что сказать немецкому командованию. Он отказался при этом говорить дальше с местным начальством и потребовал быть доставленным к вышестоящему начальству. Немцы приостановили экзекуцию и запросили иструкции у своих шефов. Те потребовали к себе Жиленкова, заодно решилась участь и остальных – расстрел отменили, и всех отправили в ближайший лагерь военнопленных, Жиленкова же после ряда допросов по всеподнимающимся инстанциям постепенно перевели в лагерь военнопленных близ Летцена, в Восточной Пруссии, где находилась и ставка главного командования Восточного фронта.

В этом лагере содержались высокопоставленные советские командиры – генералы и полковники.

Когда летом 1942 года, т. е. год назад, офицеры штаба группы армий «Центр» решили создать «пробное соединение» – русскую бригаду из остатков распавшейся РННА, они и привлекли Жиленкова и Боярского для командования этим соединением. Когда из этой их затеи ничего не вышло после вмешательства командующего фон Клюге, запретившего формирование бригады и распылившего ее на отдельные батальоны, с Жиленковым произошли приключения, уже рассказанные выше. В результате он был снова возвращен в «привилегированный» лагерь пленных в Летцене, откуда и был потом привлечен в «штаб Власова» в Берлине, на Викториаштрассе 10, который к тому времени уже возник благодаря организаторским усилиям главного вдохновителя и толкача всей «акции Власова» – немецкого капитана Вильфрида Штрик-Штрикфельда, прибалтийского немца, родившегося, выросшего и выучившегося в России.

Таковы оказались «портреты» главных лиц этой власовской группы, спасшей меня от неминуемой гибели в бригаде Гиля. Многое мне еще оставалось непонятно. Я встретился с совершенно неизвестными мне ранее типами человеческих характеров, но два обстоятельства были для меня очевидны: во-первых, эти люди – последовательные, убежденные антисталинцы и антисоветчики, а не конъюнктурщики, которые собрались вокруг Гиля, и во-вторых, что им я обязан спасением жизни. Первое объединяло меня с ними идеологически, второе – вызывало чувство благодарности и обязывало к преданности… Таковы были основные впечатления от первых дней общения с этими новыми людьми.

4

Через непродолжительное время нас перевели под Псков. Там, в десятке километров от города, около деревни Стремутка в двухэтажном здании бывшей средней школы посреди поля Сахаров разместил свой батальон, объявив при первом общем построении, что мы будем отныне называться «Первая гвардейская бригада РОФ». Командиром бригады является генерал-лейтенант Иванов, и что в ближайшее время начнут поступать другие маршевые батальоны, а наш батальон послужит костяком для формирования бригады.

Стоя на правом фланге общего строя и слушая Сахарова, я думал, что такие же слова я уже слышал и при такой же обстановке в бригаде Гиля. Припоминая рассказы отца Гермогена о формировании РННА, не сомневался, что и там произносились эти же самые обещания о развертывании будущих больших соединений… Но где эти «соединения»? Может быть, наконец сейчас эти слова не останутся пустыми обещаниями? Сахаров говорил убежденно, со стороны казалось, что он ни в какой степени не сомневается в том, что все, о чем он говорит как о будущем, несомненно, очень скоро осуществится. Присутствие здесь же второго генерал-лейтенанта Жиленкова и еще одного полковника Кромиади говорило будто бы в пользу этих обещаний.

Вскоре и действительно прибыло пополнение в виде двух маршевых рот, из которых одна была офицерская, в том числе и несколько полковников, среди них – старый седовласый полковник Бородин. Дело шло как будто и в самом деле к формированию бригады.

В километре от школы, где мы были размещены, находилась древняя-древняя церквушка, Саввина пустошь, еще псковско-новгородских времен строительства, не позже XIV века, со звонницей, какие строились в церквах только в древнем Новгороде и Пскове. Наполовину вросшая в землю, с низкими сводами и узкими зарешеченными окнами, она при немцах была вновь открыта для богослужений и собирала большие толпы верующих из окрестных деревень. По воскресеньям отец Гермоген отправлял в этой церквушке службы по согласованию с местным священником и произносил пламенные проповеди не только религиозного, но и русского патриотического, националистического содержания. Эти проповеди, в которых отец Гермоген призывал всю паству молиться за спасение России и православия, за благо для русского народа и мир для русской земли, никогда не упоминая о немцах как «спасителях» и «добродетелях», не могли, конечно, пройти незамеченными для немцев, тем более что резонанс у слушающих эти проповеди вызывали очень большой. Я сам видел множество людей в церкви, плачущих во время этих проповедей и горячо молящихся вместе с отцом Гермогеном.

Результатом такой «деятельности» отца Гермогена было то, что уже в июле он был отправлен назад, в Германию, за националистическую пропаганду во время проповедей и за «монархическую внешность», как выразился один немец. Удивительное внешнее сходство лица отца Гермогена с Николаем II, благодаря одинаковой форме бороды и усов, сыграло здесь роковую для отца Гермогена роль.

Еще раз в своей жизни я встретился потом с отцом Гермогеном осенью 1943 года в Берлине, в одном из православных соборов, в котором служил тогда и небезызвестный сейчас «отец Иоанн Сан-Францисский», еженедельно выступающий с проповедями и беседами по «Голосу Америки». Потом Сахаров мне говорил, что отец Гермоген получил самостоятельный приход в русской церкви в Мариенбаде (Марианске-Лазне в Чехословакии), и дальше след отца Гермогена потерялся для меня. Погиб ли он во время катаклизма сорок пятого года или просто умер за эти десятилетия своей смертью – не знаю. Только думаю, что, если бы он остался жив на «той» стороне, как-нибудь слышно было бы о нем по одному из тех бесчисленных «голосов», которые мы ежедневно слышим доносящимися «оттуда», с Запада…