Сердца в Атлантиде - Стивен Кинг

— Вали отсюда, малый, — сказал Лен Файле. Лицо у него было желтоватым, как сыр, и словно обвисло на черепе, как кожа обвисала на руках его сестры выше локтя. У него за спиной под аркой вспыхивали и перемигивались огоньки игорных автоматов, но на них никто не смотрел. Крутые ребята, торчавшие возле них по вечерам в “Угловой Лузе”, теперь жались за спиной Лена, как перепуганные детишки. Справа от Лена были бильярдная и игроки, стискивающие кии в руках, будто дубинки. Старый Джи стоял в стороне рядом с сигаретным автоматом. Кия в его костлявой старой руке не было — из нее свисал пистолетик. Бобби он не испугал. После Кэма и его желтоплащных подручных вряд ли что-нибудь могло его напугать — во всяком случае, сейчас. На какое-то время весь его испуг был полностью израсходован.

— Привяжи коньки, малыш, и катись, кому говорю!

— Так будет лучше, дружок. — Это сказала Аланна из-за стола. Бобби посмотрел на нее и подумал: “Будь я постарше, я б тебе кое-что показал. И еще как!” Она поймала его взгляд — суть его взгляда, — отвела глаза, красная, испуганная, сбитая с толку. Бобби посмотрел на ее брата:

— Хотите, чтобы эти ребята вернулись?

Обвислое лицо Лена обвисло еще больше.

— Шутишь?

— Тогда ладно, — сказал Бобби. — Сделаете, о чем я попрошу, и я уйду. И больше вы меня не увидите. — Он сделал паузу. — И их тоже.

— Чего тебе надо, малый? — спросил Старый Джи своим дрожащим голосом. Бобби знал, что все будет по его: это вспыхивало и гасло в мыслях Старого Джи, будто большая сверкающая вывеска. Эти мысли были теперь такими же ясными, как когда-то у Молодого Джи, — холодными, расчетливыми и неприятными, но после Кэма и его регуляторов они казались совсем безобидными. Безобидными, как мороженое.

— Чтобы вы отвезли меня домой, — сказал Бобби. — Это во-первых.

Затем, обращаясь больше к Старому Джи, чем к Лену, он объяснил, что ему нужно во-вторых.

У Лена был “бьюик” — большой, длинный и новый. Броский, но не низкий. Просто машина. Они ехали в нем вдвоем под звуки джаза сороковых годов. За все время поездки до Харвича Лен только раз нарушил молчание:

— Не вздумай переключить на рок-н-ролл. С меня этого дерьма и на работе хватает.

Они проехали мимо “Эшеровского Ампира”, и Бобби увидел, что сбоку от кассы стоит вырезанная из картона фигура Брижит Бардо в полный рост. Он скользнул по ней взглядом без всякого интереса. Он стал слишком взрослым для Б.Б.

Они свернули с Эшер, “бьюик” покатил вниз по Броуд-стрит, будто шепот, прикрытый ладонью. Бобби указал на свой дом. Теперь квартира не была темной: там горели все лампы. Бобби взглянул на часы на приборной доске “бьюика” и увидел, что почти одиннадцать. Когда “бьюик” затормозил у тротуара, Лен Файле опять обрел дар речи:

— Кто они такие, малыш? Кто они, гады эти? Бобби чуть было не ухмыльнулся. Ему вспомнилось, как в конце почти каждого эпизода “Одинокого Рейнджера” кто-нибудь да спрашивал: “Кто он? Этот, в маске?"

— Низкие люди, — ответил он Лену. — Низкие люди в желтых плащах.

— Не хотел бы я сейчас быть на месте твоего приятеля.

— Да, — сказал Бобби. По его телу, как порыв ветра, пробежала дрожь. — И я тоже. Спасибо, что подвезли.

— На здоровье. Только оставайся, хрен, подальше от моего заведения. Туда тебе больше хода нет.

"Бьюик” — катер, детройтский прогулочный катер, но не низкий — отъехал от тротуара. Бобби смотрел, как машина развернулась у ворот напротив и унеслась вверх по холму мимо дома Кэрол. Когда она скрылась за углом, Бобби посмотрел на звезды — миллиарды россыпей, выплеснутый мост света. Звезды, а за ними еще звезды, вращающиеся в черноте.

"Есть Башня, — подумал он. — Она удерживает все воедино. Есть Лучи, которые каким-то образом ее оберегают. Есть Багряный Владыка и ломатели, трудящиеся, чтобы уничтожить Лучи.., и не потому, что ломатели хотят, а потому, что этого хочет он — Багряный Владыка”.

Возвращен ли уже Тед к остальным ломателям? Возвращен и опять налегает на весло?

"Прости, — подумал он, зашагав к крыльцу. Он вспомнил, как сидел там с Тедом и читал ему газету. Просто двое парней. — Я хотел отправиться с тобой и не смог. Не смог”.

Он остановился у нижней ступеньки крыльца, вслушиваясь в лай Баузера на Колония-стрит. Но было тихо. Баузер уснул. Чистое чудо. Криво улыбаясь, Бобби начал подниматься на крыльцо. Его мать, наверное, услышала, как вторая ступенька скрипнула у него под ногой — как всегда, громко, — потому что она выкрикнула его имя и послышались ее бегущие шаги. Он поднялся на крыльцо, и тут дверь распахнулась, и она выбежала наружу — все еще в той же одежде, в которой вернулась из Провиденса. Волосы спутанными прядями падали ей на лицо.

— Бобби! — закричала она. — Бобби, ах, Бобби! Слава Богу! Слава Богу!

Она обняла его, закрутила, словно бы в танце, ее слезы намочили одну сторону его лица.

— Я отказалась взять их деньги, — бормотала она. — Они потом мне позвонили и спросили адрес, чтобы выслать чек, а я сказала: не нужно, это была ошибка, я была измучена и расстроена, я сказала “нет”, Бобби, я сказала “нет”, я сказала, что не хочу их денег.

Бобби увидел, что она лжет. Кто-то подсунул конверт с ее фамилией под дверь вестибюля. Не чек, а триста долларов наличными. Триста долларов в награду за возвращение лучшего из их ломателей — триста паршивых камушков. Они жлобы даже еще больше, чем она.

— Я сказала, что не хочу их, ты слышишь? Она теперь несла его в квартиру. Он весил почти сто фунтов и был тяжеловат для нее, но все равно она подняла его, продолжая бормотать. Бобби разобрал, что им хотя бы не придется разбираться с полицией — она туда не позвонила. Почти все время она просто сидела тут, перебирала в пальцах измятую юбку и бессвязно молилась, чтобы он вернулся домой. Она же любит его! Эта мысль билась в ее мозгу, будто запертая в сарае птица. Она же его любит. Это не очень помогало, но все-таки. Пусть это было ловушкой, но все-таки чуточку помогало.

— Я сказала, что не хочу их, что нам они не нужны, пусть оставят свои деньги себе. Я сказала… Я им объяснила…

— Хорошо, мам, — сказал он. — Это хорошо. Отпусти меня.

— Где ты был? С тобой ничего не случилось? Хочешь поесть? Он ответил на ее вопросы в обратном порядке:

— Хочу, ага, но со мной ничего не случилось. Я ездил в Бриджпорт. Вот за этим.

Он сунул руки в карманы штанов и вытащил остатки “Велофонда”. Его долларовые бумажки и мелочь были перемешаны со смятыми десяти-, двадцати— и пятидолларовыми купюрами. Его мать уставилась на деньги, которые сыпались на столик у дивана, и ее здоровый глаз становился все шире и шире, так что Бобби испугался, как бы он не вывалился вовсе. Другой глаз продолжал косить вниз из грозовой тучи сине-черной опухоли. Она походила на старого пирата, видавшего виды, смакующего зрелище только что выкопанного сокровища — образ, без которого Бобби вполне мог бы обойтись.., и который продолжал преследовать его в течение пятнадцати лет, отделивших эту ночь от ее смерти. Тем не менее что-то новое и не слишком приятное в нем радовалось тому, как она выглядела в эту минуту — старой, безобразной и смешной, не просто алчной, но и глупой. “Это моя мама, — думал он голосом Джимми Дюранте. — Это моя мама. Мы оба его предали, но мне заплатили лучше, чем тебе, мам, а? Ага! Моя взяла!"

— Бобби, — прошептала она дрожащим голосом. Смахивала она на пирата, а голос у нее был словно у победительницы шоу Билла Каллена “Верная цена”. — Ах, Бобби, столько денег! Откуда они?

— Ставка Теда, — сказал Бобби. — Это его выигрыш.

— Но Тед.., он же…

— Ему они теперь не понадобятся.

Лиз вздрогнула, словно какой-то из ее синяков сильно задергался. Потом она принялась сгребать деньги в кучу, одновременно сортируя их.

— Я куплю тебе этот велосипед, — сказала она. Ее пальцы двигались с быстротой опытного тасовальщика трех карт. “Никто ни разу не побил эту тасовку, — подумал Бобби. — Никто ни единого раза не побил этой тасовки”.

— Прямо с утра. Как только “Вестер авто” откроется, мы…

— Мне велосипед не нужен, — сказал он. — Не за эти деньги. Не от тебя.

Она замерла, сжав пачки денег, и он увидел, как мгновенно расцвела ее ярость — что-то багровое и электрическое.

— И спасибо от тебя не дождаться, а? Дура я, что думала… Черт бы тебя побрал — ну вылитый папаша! — Она снова отвела руку, растопырив пальцы. Разница была в том, что на этот раз он знал, чего ждать.

— Откуда ты знаешь? — спросил Бобби. — Ты столько про него врала, что правды уже не помнишь.

Так оно и было. Он заглянул в нее, и Рэндола Гарфилда там не было — только коробка с его именем на ней.., именем и выцветшим лицом, которое практически могло принадлежать, кому угодно. В эту коробку она складывала все, что причиняло ей боль. Она ничего не помнила о том, как ему нравилась песня Джо Сгэффорда, не помнила (если вообще когда-нибудь знала), что Рэвди Гарфилд был настоящий миляга, готовый снять для тебя свою последнюю рубашку. Для такого в ее коробке места не было. Бобби решил, что, наверное, просто жуть — нуждаться в такой коробке.