Поживши в ГУЛАГе. Сборник воспоминаний - В. Лазарев

Доктор в лагере стал слушать мне сердце и проверять пульс два раза в день. Постоянно лежа на нарах, я стал себя чувствовать легче, днем выходил из барака и ходил около него. Однажды утром пришел доктор и измерил у меня температуру. После этого он ушел, и через минут двадцать меня уложили в розвальни и повезли в лагерную больницу. Пока мы ехали, в ушах у меня звучала какая-то незнакомая, но красивая музыка.

Главврач больницы был мне знаком. Вместе с ним мы шли в 37-м году этапом от станции Мураши до Чибью, и он всю дорогу кормил меня рыбьим жиром.

У меня была цинга. Главврач принес килограмма полтора сахару и приказал мне ничего не есть до тех пор, пока я его весь не съем. Каждый день он мне приносил молодые побеги сосны и ели — их я должен был жевать и потом глотать. Благодаря стараниям моего друга я стал быстро поправляться и вскоре встал на ноги.

После выздоровления меня отправили в лагпункт, где содержались доходяги и выздоравливающие, присланные, как и я, из больниц. Кормили нас хорошо: 600 граммов хлеба и три раза в день давали приварку. Несмотря на это, много людей умирало.

В лагере мне предложили в качестве работы ходить по утрам в лагпункт, который был возле тракта на Воркуту, и приносить оттуда почту. Работа эта мне очень нравилась. Бывало, идешь по лесу и видишь красавца глухаря на верхушке ели или голову лося, выглядывающего из зарослей. Но вскоре меня сняли с этой работы и поставили пилильщиком на пиле — изготовлять доски для гробов.

К тому времени я настолько поправился, что стал прыгать акробатические прыжки, жать стойку на руках.

В лагпункте нас часто обследовали врачи. Однажды после одного из таких обследований меня отправили на лесоповал. Как-то раз в лагере было совещание техперсонала, и меня вызвали туда. Меня спросили, работал ли я в цирке. Я ответил, что работал. Мне предложили разбивать заторы на лесосплаве, и я согласился. Я вспомнил, как мальчишками мы весной при ледоходе на Москве-реке бегали по льдинам. Скобой, привязанной за конец веревки, мы вылавливали из воды все, что могло сойти за дрова, и вытягивали это на берег. Так мы снабжали себя топливом, а лишнее иногда и продавали.

По распоряжению начальника лагеря меня включили в разбиватели заторов, сшили сапоги, дали лошадь, на которой я ездил вместе с инженером сплава.

На всем участке сплава заторы случались только дважды, и оба раза на одном повороте реки. Нужно было добежать по бревнам до середины реки, выбить одно или два бревна и после того, как весь сплав тронется дальше, бежать обратно на берег. В 1937 году много бревен после затора осталось на берегу.

Еще во время голодовки я перестал бриться, и за то время, что я голодал, у меня выросла черная курчавая борода и усы. Из-за этого зэки прозвали меня «пахан». Как-то раз я попросил у начальника лагеря разрешения помыться в бане. Он мне разрешил. Когда я мылся, пришли три зэка и стали отталкивать меня от чана с горячей водой. После того как я их тоже оттолкнул, один из зэков меня ударил. Я дал сдачи. Тогда на меня набросились все три зэка. Я хорошо играл в футбол и побил их в основном только ногами. Эти зэки работали столярами — делали начальнику лагеря мебель. Они пожаловались начальнику, и он приказал парикмахеру сбрить мне бороду и усы. Один зэк после этого тут же сказал про меня: «Был пахан, а стал — пацан».

В целом сплав леса прошел хорошо, и инженер по сплаву при всех похвалил меня за работу.

После этого начальник лагпункта назначил меня каптером. Я должен был получать от завхоза продукты, отдавать их на кухню, а хлеб раздавать по утрам зэкам. Среди молодых ребят, отбывавших срок, было много доходяг, которых я подкармливал, — многие поправились и стали выполнять норму работы, за что получали по 800 граммов хлеба и приварку по первой категории.

Через два месяца после того, как я начал работать, у меня в каптерке случилась ревизия, после которой обнаружилась недостача на 300 рублей. За это меня должны были судить как за диверсию на продуктовом фронте (в то время голодавшим колхозникам, собиравшим с уже убранных хлебных полей колоски, давали от 5 до 10 лет лагерей по 58-й статье). Но так как я уже отбывал срок по 58-й статье, а за то, что я работал каптером, должен был быть наказан начальник лагеря, мою недостачу списали на усушку и утруску. Работа каптера, конечно же, мне больше не светила, и меня определили в бригаду пожарных для тушения костров, которые оставляли лесоповальщики.

К тому времени я был физически здоров и уже начал выступать среди заключенных с эквилибром. Но после голодовки я был духовно мертв, меня ничто не интересовало и мне ничего не хотелось.

Глава 8

Я обретаю себя

Однажды я ловил на удочку рыбу в реке (за зону меня выпускали) и поймал двухкилограммового язя. После этого, казалось бы, незначительного происшествия внутри меня как будто что-то перевернулось. Я снова почувствовал себя живым, восстановил свой танец «Яблочко» с акробатикой, с одной заключенной сделал номер поддержки. Мы даже выезжали выступать в близлежащие села.

Как-то раз в лагере кончились продукты, а привезти их должны были только через сутки. Меня и еще двух заключенных вызвал к себе начальник и сказал, что мы под руководством одного зырянина пойдем ловить рыбу. Зырянин познакомил нас с нашими обязанностями. Я должен был стоять на носу лодки и бить острогой щук; второй зэк должен был сидеть посредине лодки и добивать щук, чтобы они не бились. Зырянин же управлял лодкой. На высоте двадцати сантиметров от носа лодки была «коза» — площадка из проволоки, на которой жгли сосновые коренья (горят они очень ярко).

Мы сели в лодку и поплыли вверх по течению. После трех часов гребли мы сделали остановку, развели костер и попили чаю. После этого мы разожгли смолье на «козе» и тихо поплыли вниз по течению. В темноте были ясно видны спинные плавники щук, стоявших у берега. Я бил щуку острогой, тут же вынимал ее из воды и передавал сидящему посредине. Он добивал щуку на остроге и тихо клал ее в лодку, чтобы не спугнуть рыбу. Утром мы вернулись в лагерь с полной лодкой щук. Начальник лагеря был очень доволен — он не ожидал такого улова.

В то время я уже работал три номера: эквилибр, танец «Яблочко» и поддержки. Мы часто ездили в близлежащие села и лагпункты, выступали там вместе с другими артистами. Помимо нас в программе был певец, разговорник и баянист.

Когда едешь в село и ветер дует навстречу, то всегда издали чувствуешь запах шанег — пирогов с чуть протухшей рыбой.

Так я прожил до 1939 года. Ранним утром 14 марта начальник дал мне справку о том, что я отбыл свой срок, и я поехал в Сыктывкар, чтобы получить документы. До тракта было километров двадцать, и, когда я дошел до него и сел на пень возле дороги, у меня неожиданно хлынули слезы. Машины проезжали мимо, а слезы текли и текли, хотя я не знал отчего. Когда слезы перестали течь, я встал, умылся снегом, остановил машину, идущую в Сыктывкар, и, показав справку, поехал…