Поживши в ГУЛАГе. Сборник воспоминаний - В. Лазарев

Там же, в Тульской области, мы с партнером пошли купаться на пруд и, опаздывая к началу работы, решили переплыть его (пруд был метров сто шириной, а обходить его пришлось бы километра три). Мы связали свои вещи, привязали их на голове и поплыли. Я доплыл до другого берега, а партнер, не доплыв двадцать метров до другого берега, стал кричать, что тонет. Когда я подплыл к нему, он тут же схватил меня за руку. Я — как учил меня хозяин лодочной станции — стал опускаться на дно, и он меня отпустил. Я отплыл немного в сторону и сказал ему, что если он будет меня хватать, то я его брошу. С таким условием я его и вытащил.

В 1923 году напротив стадиона СКЗ была мусорная свалка, простиравшаяся до Нескучного сада. Ее засыпали, стадион закрыли и стали на всей площади что-то строить. Через Крымский Вал сделали деревянный мост через дорогу и позже там построили павильоны — это была первая сельскохозяйственная выставка. Открыли ее в начале 1923 года. Билеты были из плотной бумаги и стоили 50 копеек. Я подсмотрел: контролерши с утра после открытия выставки какое-то время рвали билеты, но потом уставали и просто бросали их целыми в урну. Мы с другом, когда контролеры отвлекались, подменяли полные урны на пустые. После этого шли за павильон, вытряхивали урны и собирали целые билеты, которые потом продавали возле касс, где стояли большие очереди. Так мы делали три дня, пока однажды, когда мы вытряхивали урны, нас не поймали администраторы выставки. На этом наш «заработок» кончился. На «заработанные» мной за эти три дня деньги сестрам купили обувь и рубашки.

Осенью мама снова отдала меня в детский дом-распределитель на Полянке. Жил я там недолго. В самом начале моего пребывания я по пожарной лестнице забрался на чердак. Там висело несколько кругов конской колбасы — их оставил дворник-татарин (в то время в Москве дворниками служили только татары). Я взял два круга, надел их на себя, закрыл сверху рубашкой и спустился вниз. Мы с ребятами съели колбасу, которая показалась нам очень вкусной. Но на другой день на чердаке колбасы не было — дворник обнаружил пропажу и убрал колбасу.

Зимой, когда умер Ленин, нас педагоги парами повели прощаться с вождем. Было очень холодно, и я отморозил нос и уши.

Вскоре мама взяла меня домой. К тому времени старшая сестра уже работала. Брат также работал на Прохоровской мануфактуре («Трехгорке»).

Летом мы большую часть времени проводили на Москве-реке. На другой стороне реки построили водную станцию «Динамо». Пускали туда только по членским билетам. Детей же — за 25 копеек за вход. Мы брали 20 копеек в рот и переплывали Москву-реку. На том берегу были теннисные корты, площадки для прыжков (а мы уже тогда хорошо прыгали акробатические прыжки). Членами «Динамо» могли быть только работники с Лубянки и партийные работники. Причем играть в теннис могли только состоятельные люди — одна ракетка стоила три месячных зарплаты простого человека, не считая теннисных туфель и костюма.

В 1925 году мы — ребята нашего двора — пошли в райком. Там нас направили в мастерские. Здание, где располагались мастерские, раньше было детским приютом Рукавишникова. Это было рядом с Министерством иностранных дел — Смоленский бульвар, дом 30. Нас определили в химическую мастерскую, так как во всех остальных мастерских места уже были заняты.

В чанах красили сети из мочала в зеленый камуфляжный цвет для военной маскировки. При мастерских была столовая, где после обеда мы на столах играли в пинг-понг. К мастерским был прикреплен человек из райкома по фамилии Мездреков с круглым лицом, изъеденным оспой. Он запрещал нам играть и все время заходил в столовую. Но мы выпрыгивали в окна, и поймать он нас не мог. Однажды он пришел с тремя парнями; по-видимому, они тоже были партийцами — рядом с мастерскими был райком ВКП(б). Они встали у окон, а Мездреков отобрал ракетки и сетку. Вместе они порвали сетку и поломали ракетки. При этом они называли пинг-понг буржуазной игрой, в которую нельзя играть. Позднее нам все время об этом напоминали.

В мастерской мы изготовляли анилиновые красители и проводили различные анализы. В 1928 году я сдал экзамен на аппаратчика химической промышленности. Сдавал я в Госцветметзолото. Мне надо было определить, сколько в царских 20 копейках серебра. Я провел анализ и определил, что в монете 60 % серебра и 40 % меди. Мне дали справку с хорошей оценкой, и я поступил работать в ЦНОЛ (Центральная научно-опытная лаборатория), где делали заводскую аппаратуру. Там я проработал полтора года, пока не поступил в 1930 году в только что открывшийся Техникум Циркового Искусства. Техникум я окончил через три года с номером «Полет с батутом», в котором помимо меня было еще два человека. Это были Борис Гусев (ловитор[18]), Мухин Иван (прыжки на батуте). Я же был вольтижером[19].

Этот номер мы вместе работали недолго. В 1934 году мы должны были ехать в город Юзовку (позднее его переименовали в Сталино, сейчас это Донецк). Перед отъездом в Москву приехал из Юзовки мой брат и сказал, что там так холодно, что руки примерзают к тросам. Я решил не ехать. Мне надо было призываться в армию.

После этого я устроился работать в Московский мюзик-холл. В то время там шли постановки «Артисты варьете», «14-я дивизия в рай идет» (в спектакле мы изображали чертей, прыгая с колосников на резиновых жгутах) и «Севильский обольститель». Мне режиссер дал небольшую роль в эпизоде Варфоломеевской ночи в «Севильском обольстителе». Одетый и загримированный под раввина, я выбегал на сцену, спасаясь от погони, и бежал в противоположный боковой проход. Из прохода навстречу мне выходил охранник. Я посреди сцены делал сальто-мортале на живот, подбегали охранники и секирой отрубали мне голову. Один из них поднимал голову (бутафорскую копию головы охраннику подавали из люка в полу сцены), показывал ее зрителям и бросал к рампе. Я поднимал свою голову, ее снова отрубали, и на этом сцена кончалась.

Однажды из райкома пришел начальник ЛИТа[20] и сказал, что не может такого быть, чтобы старому жиду не могли сразу отрубить голову, и что сцену нужно убрать из спектакля. Ее убрали.

Глава 7

Больница — лагпункт для выздоравливающих — лесоповал

Доктор в лагере стал слушать мне сердце и проверять пульс два раза в день. Постоянно лежа на нарах, я стал себя чувствовать легче, днем выходил из барака и ходил около него. Однажды утром пришел доктор и измерил у меня температуру. После этого он ушел, и через минут двадцать меня уложили в розвальни и повезли в лагерную больницу. Пока мы ехали, в ушах у меня звучала какая-то незнакомая, но красивая музыка.